Линней говорит, что вполне доверяет своему другу Бильке.
— Мой многоуважаемый друг Стен Карл Бильке, вице-председатель Королевского и государственного верховного суда по делам о наследственной аренде, — говорит он, — вместе со мною основал Академию наук. — И продолжает: — Барон Стен Карл Бильке вместе со мною ввел латинский шрифт в шведские научные сочинения.
Садовник отвечает, что как бы там ни было, а каменная стенка у Бильке находится в плачевном состоянии.
Линней замечает, что это его, садовниково, мнение и что, как бы дело ни обстояло, каменную ограду безусловно можно построить лучше или хуже.
В ответ садовник говорит, что каменную ограду вообще невозможно построить хорошо, ведь с приходом весны она разрушается от солнца, которое нагревает южную сторону, меж тем как северная сторона покрыта снегом и льдом, а в результате камни на южной стороне расшатываются и выпадают.
Можно починить, говорит Линней.
Садовник отвечает, что такого рода ремонт более трудоемок и дорог, чем само строительство. Лучше уж после каждой весны возводить ограду заново. Летом весь околоток, поди, только и будет строить каменные ограды.
Линней думает, что вполне сможет сам, своими силами, воздвигнуть у себя в саду каменную ограду, хотя бы маленькую.
Прежде был другой сад, поменьше, и мальчик с неуемным интересом к названиям и растениям.
— Как называется это? А это как?
В тот сад Карл ходил с отцом.
— Что это? Что это?
Отец, довольный любознательностью мальчика, но уставший от его забывчивости, выбранил его и пригрозил, что никогда больше не скажет ему ни одного названия, раз он, едва услышав, тотчас их забывает.
— Ничего удивительного, — говорит Линней садовнику. — Если я пишу «глаз», «береза», «окунь» или «оплеуха», а читатель не разумеет, что эти слова означают, много он не прочтет.
— Ум, знания… — говорит садовник. — Мозги коснеют помаленьку.
Линней, прогуливаясь, напевает:
— Вот шагает рыцарь Карл. Там-та-рам, там-та-рам.
Садовник указывает на дерево.
— Сосна, — говорит Линней.
Садовник указывает на другое.
— Ель, — говорит Линней.
Садовник указывает на третье дерево, похожее и на сосну, и на ель. Линней пробует разобраться, сосна это или ель.
Не сосна и не ель, а промежуточная форма. Линней молчит, неохота ему обсуждать это с садовником. Ничего определенного тут не скажешь.
Садовник спрашивает: может, сосна и ель скрестились?
— Ну вот как из лошади и осла получается мул.
Линней огорчен. Он осознал, сколь огромный ущерб нанес большой пожар, в котором погибли коллекции Рудбека.
Об этом он и рассказывает садовнику.
— Я потерял тогда родителей, братьев и сестер, — говорит тот.
— Прости, я не знал, — говорит Линней. Садовник отвечает, что не помнит их, но нет-нет да и спрашивает себя, сильно ли они мучились, когда не сумели спастись.
Садовник говорит, что может дать Линнею в руку кое-что для него незримое, хотя все остальные люди на свете отлично это видят. Линней не верит. Садовник упорствует. Линней тоже.
Тогда садовник подносит Линнееву руку к его левому уху и зажимает мочку меж его большим и указательным пальцем. А потом спрашивает:
— Ты видишь свое ухо?
Линней хочет сказать: всё так просто? Но молчит.
Садовник:
— Все его видят, а ты нет.
Руландер, ученик, ходит по саду. Спрашивает у садовника, ядовит ли уж, кусается ли тля, выклевывает ли ворона людям глаза.
Слушая ответы садовника, Руландер запрокидывает голову, глядит вверх и зажимает пальцами нос. Садовник умолкает.
Так они стоят некоторое время. Потом Руландер наклоняется, высмаркивает из ноздрей сгустки крови и раз-другой сплевывает на землю.
Четверг, утро. Из Халькведа привозят сыр и масло. Линней, стоя высоко на коньке крыши, привет ственно кричит навстречу подъезжающим. Работник и возница машут в ответ.
Линнею видятся товары, которые минуют его, и он радуется, что избавлен от всей этой роскоши.
Избавлен от сахара, сластей, десертов, изюма, корицы, мускатного цвета, миндального пирожного, желе, карпа, устриц, черной икры, всяких варений, морсов, пастил.
Избавлен от вин, водок, табака, чая, кофе, шоколада, шелков, бархата, кружев, литавр, карточных игр, триктрака, игры в кости, комедий, концертов, маскарадов.
Избавлен от канцелярий, живописных полотен, карет, работников, барышень, восковых свечей, роскошных дворцов, огромных окон, гипса, фарфора.
— Все это изнеживает! Изнеживает!
Садовник идет прочь, несет масло и сыр в погреб.
Зима облачная, теплая. С Замковой горы видна смрадная мгла над Уппсальской равниной.
17 февраля, поздний вечер. Линней с садовником на болотистых лугах подле Лёвсты. Ярко светит луна. На горизонте черная зубчатая полоса леса.
Календарь указывает, что в одиннадцать вечера изойдет небольшое лунное затмение.
Садовник складывает ладони лодочкой, словно хочет что-то поймать. Это игра. Линней угадывает.
— Ракушки.
Он знает, что садовник якобы отыскал в здешней глине скорлупки мягкотелых. Скорлупки моллюсков из соленого Балтийского моря, добравшихся сюда еще до того, как морское дно поднялось и стало сушей.
— Mytilus edulis, мидия, — уточняет Линней. — Cardium edule, сердцевидка, с ребристой створкой. Tellina baltica, маленькая, плоская.
— Пощупай, — говорит садовник, зачерпывает горсть земли, сыплет Линнею на ладонь. — Пощупай!
Линней мнет в пальцах землю, скользкую, черную, блестящую в свете луны. Не говорит ни слова. Садовник глядит на него:
— Тут попадаются и колючий бычок, и камбала. Пятнышко тени наползает на край лунного диска.
— Крестьяне говорят, мы вроде как в заливе. Затемнение на краю лунного диска потихоньку исчезает.
Скоро поплывем домой, думает Линней.
Линней отпускает Руландера в Америку, в Суринам, наказывает ему прислать две сотни кошенилей, из них полсотни самок, вместе с материнским растением, кактусом опунцией, для разведения в оранжерее и использования в красильном деле, а стало быть, для подъема национального дохода.
Он стоит перед застекленными витринами, изучает их содержимое. Стоит долго, всматриваясь в каждый предмет. Чтобы хорошенько запомнить. Но временами взгляд задерживается на каком-нибудь экспонате чуть дольше необходимого, и тогда подробности других забываются. Он вязнет.
В такие мгновения он наверняка счастлив, пусть даже человек, именно тогда случайно вошедший в комнату, не видит на его лице улыбки.
В этот день заходят попрощаться Лёфлинг и Форсе коль.
Торжественно провозглашают, что в путешествии будут подобны пчелам, собирающим взяток со многих цветов, а не паукам, извлекающим нить из собственного брюшка.
Они спускаются к кораблю, Линней видит, как оба оглядываются и машут руками.
28 февраля, утро. Внезапно ударяет трескучий мороз. Линней, который всю жизнь боялся холода, не спешит вставать. Возле ворот ждет кучер, чтоб отвезти его в Уппсалу.
Кучер замерз на морозе и нетерпеливо стучит в ворота. Линней не отзывается. Садовник приходит кучеру на подмогу, отворяет дверь, снизу окликает Линнея.
Наверху молчат. Садовник, отчетливо, громким голосом:
— Карета из Бёксты за тобой. Кучер ждет.
В конце концов Линней кричит вниз:
— Хороший кучер всегда не прочь подождать!
А садовник — наверх:
— Хорошие раки всегда не прочь свариться заживо.
Линней:
— Крестьянин распознаёт растения; козы и коровы, вероятно, тоже их распознают. Но кто из них хоть что-то знает о растениях?
Линней возвращается домой в Смоланд — сестры и брат хворают. Не встают с постели. Возле кроватей расставлены свечи, но не зажжены. В комнате чисто прибрано.
Линней подходит к больным, щупает им лоб. Все трое в горячке.
Он забирается к ним под одеяло — пот смешивается с потом, тепло с теплом, его здоровье соединяется с их хворью.
Горячка отступает, они встают, выспавшиеся, ясноглазые, бодрые.
Однако следующей ночью горячка возобновляется. Сильнее прежнего — глаза у них мутные, тела безвольные.
Линней велит забить овцу, снимает шкуру и заворачивает в нее больных, чтобы прогнать смерть.
Ждет. Подносит руку к макушкам, к лицам. Хочет ощутить, как горячка уходит прочь.
Ветер. Садовник с Линнеем стоят в роще возле дуба, вяза и ясеня, слушают звон эоловых колокольцев.
— Как вещество стекло в исходном своем состоянии текуче, — говорит садовник. — При наших температурах оно твердеет. Но текучесть по-прежнему сохраняет. Просто коченеет. Но внутри все время чуточку шевелится.
