Наконец они ссыпают в ведерко жетончики, накопившиеся в желобке. Надевают пальто, ждут, пока сосчитают их несметные богатства и выплатят деньги. Последнюю купюру они усталым жестом протянут парню в смокинге. Интересно, в какую минуту сердце у них забилось хоть самую малость сильнее? Но они не желают, чтобы рядом был кто-то, с кем можно этим поделиться. Они уходят мелкими шажками вдоль сияющей огнями стены. Чудесный летний вечер; девочки постарше накидывают свитера на плечи, малыши едят мороженое. Старушки растворяются в ночи. Завтра они вернутся. Играть.
НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ БИОГРАФИЙ
Биографические справки в энциклопедических словарях слишком кратки. Кажется, что писатели, стиснутые между рождением и смертью, едва успели написать все, что им полагалось, - даты, указанные в скобках после названий, не оставляют им ни минуты свободной, чтобы хоть немного передохнуть, а нам ни малейшего простора для воображения.
Совсем другое дело - обстоятельный рассказ на две или три страницы вроде того, что можно найти у Лагарда и Мишара:
"В коллеже Шато-Тьерри Жан де Лафонтен изучает латынь, а возможно, немного и греческий. В двадцать лет (1641) он обнаруживает у себя духовное призвание, но вскоре оставляет теологию ради права и получает звание адвоката в парламенте. В 1647 году женится на Мари Эрикар".
До чего легко дышится в настоящем времени биографий! Лафонтен изучает латынь, вот так запросто, без всяких усилий, и только ради того, чтобы потом об этом упомянули в его биографии. "Возможно, немного и греческий..." Понятно, почему об этом говорится: у авторов учебника, должно быть, на этот счет свои соображения, им хочется внушить нам, что этот славный Лафонтен в самом юном возрасте познакомился с античными образцами своих басен. Зря старались. Все, что откладывается у нас в головах, - что жизнь Жана не так уж спешила стать судьбой. Сначала он петляет зайцем и скачет кузнечиком, как ему заблагорассудится. Может, немного заняться греческим? Затем события ускоряются. "Вскоре оставляет теологию" - мы едва успеваем заметить нависшую над ним тень.
Как прост и невесом ритм куда-то идущих фраз. Куда-то... К творчеству. К смерти. Но нам все равно. Настоящее время биографий - словно путешествие в дилижансе, который останавливается у каждого родника. Зачем нам торопиться? Каждый глоток чистой воды длится вечность. Никто не заставляет Лафонтена снова садиться в экипаж. И у него более чем достаточно времени очинить перо. В 1647 году он женится на Мари Эрикар.
ВООБЩЕ-ТО Я НИКОГДА ЕГО НЕ СМОТРЮ
- Мне надо было перемотать кассету. Я случайно на это наткнулся. Вообще-то я никогда его не смотрю!
Ах, до чего же ласкает слух это признание в телевизионном грехе! До чего фальшиво оно звучит, но как заразительна эта фальшь, более чем заразительна, вы и сами скажете что-то в этом роде в следующий раз, как только случай подвернется. И все же пылкость утверждения говорит сама за себя. Все очень просто, я искренне верю, что вот уже три месяца как вообще не смотрю телевизор. А это? Ну, произошло по чистой случайности. Такое бывает. Без всякой задней мысли проверяешь, целиком ли записался фильм Феллини, который показывали в 23.45 по каналу "Arte". И попадаешь на перепалку разъяренной певицы с наглым ведущим, на дурацкую рекламу или на ругань соскочившего с катушек политика. Вот об этом-то и заходит разговор, а вовсе не о фильме Феллини - я тоже его записал, но еще не успел посмотреть...
Нет, ты видел, как она ему ответила? И упоение, написанное на лице, разоблачает ложь продемонстрированного секундой раньше олимпийского спокойствия. Ты всего-то несколько минут потреблял дежурное блюдо программы, с легкой снисходительностью наблюдая за плебейскими приманками прайм-тайма, яркими красками, декорациями в американском вкусе. Ну и что? Все равно именно здесь ты набрел на пикантный сюжет, от которого поднимается волна сообщнического отвращения, злобного удовольствия.
Человек имеет право на все: работать в саду, слушать радио, заниматься любовью, спать после обеда, листать комиксы, развалившись в кресле. Но всерьез смотреть телевизор - нет, вот этого нельзя. И, назло произнесенному в один прекрасный день приговору, мгновенно зарождается непреодолимое влечение к такому запретному, такому пошлому, такому расслабляющему занятию.
И с тех пор балансируешь на кромке нечистой совести. Простодушно мошенничаешь, потихоньку отступаешь, перебирая пальцем кнопки пульта. Невозможно пропустить то, что происходит на телеэкране, пока перематываешь кассету.
ПЛЯЖ ТАРТАР
Час, когда все расходятся ужинать. Ирисочного цвета дети с покрасневшими глазами, со скрученными полотенцами через плечо, часто перебирая босыми ногами, на цыпочках припускают к белой ограде виллы Сент-Ив.
- Чур, я первый под душ!
Начался прилив, но полоса пляжа еще широка. На полпути между водой и стеной дамбы куличики и песчаные замки обозначили нечаянную границу. Наверное, в этом месте просто-напросто в меру влажный песок, он лучше всего лепится. Но твое уединение и то, что ты смотришь на них против света, придают этим ступенчатым постройкам иной смысл. К подножиям башен и крепостных стен стекают отвесные тени. Темная охра застывших в ожидании цитаделей - пустыня Тартар.
Между ними важно и брезгливо, запрокидывая голову, мелкими шажками расхаживают чайки. Среди замков они кажутся непомерно огромными; подробность деталей, зубцы и бойницы, выложенные ракушками стенки рвов придают этому миру сновидений на фоне серо-белого оперения пугающую точность.
Вдали сверкает море, по которому можно уплыть далеко. Оранжевое солнце тает в туманном облаке. Крепости ждут, и в этом их величие. Грядущий враг уничтожит их едва ли не первым ударом.
Долго ли продержатся под водой затопленные замки? Их краткое существование заключено между отливом и приливом, и в нем есть оттенок самоубийственного величия короля дона Санче, намек на скорбное изгнание. Между солнечной суетой и набегающей волной остается лишь этот пограничный час. Невидимый часовой на высокой башне гордо, неподвижно и отрешенно ждет конца. В наступившей тишине стук возвращающегося в порт траулера подобен биению сердца.
ИСТИНА?
Вот они, стоят на пороге. Бледные. Тощие. И, даже не успев поздороваться, уже улыбаются. Ласково так, но от этой улыбки сразу становится не по себе. Да что же такое они вам прощают? Что такого они про вас узнали, чтобы заранее награждать вас этим слащавым отпущением грехов, этой лживой любезностью? У Него ассирийская бородка, узкая, скромная, но вместе с тем выхоленная. В руке Он держит старомодный портфельчик, папку для бумаг из черного кожзаменителя с выдвижными ручками. А Она словно полностью сосредоточена в нежнейшем взгляде небесно-голубых глаз. Тела не существует. Вся Она - лишь взгляд, исполненный ледяной и бесплотной доброты. Вы знаете, кто они. Они знают, что вы это знаете. Должно быть, потому и топчутся на половике, осторожно и нерешительно, в благостном молчании.
В конце концов Он переходит в наступление, а Она, слегка наклонив голову, тем временем явно затачивает острия своих зрачков.
- Мы зашли к вам, чтобы спросить, хотите ли вы узнать истину.
В этот день вам предстояло побегать по делам, кое-кому позвонить. Истина в ваши планы не входила. И вот теперь она встала у вас на пороге, скрывшись под незабудковым взглядом и ассирийской бородкой! Истина... Но бледный до синевы бородач жестом фокусника уже вытаскивает из своего портфельчика брошюрку с цветными картинками, и от вашей любезности вскоре не остается и следа. Знакомы ли вы с учениями, которые призваны изменить судьбы мира? Да-да, и даже более того, вы имеете наглость с ними не соглашаться. Но вы готовы, по крайней мере, вступить в диалог? Нет-нет, никаких диалогов, никаких вступлений, и тем хуже, если карающий Бог унесет меня на вечные муки прямо сейчас, с этого половика, в глупейшем положении и со словами отказа на губах.
Тонкие губы в обрамлении бородки горестно кривятся в вымученной улыбке. В голубых глазах утихает гроза. Снисходительность к вашему тупому и упрямому нежеланию понимать начинает вас злить. Молния на папке задергивается, подводя тем самым черту, бесповоротно обрекая на погибель вашу душу и выправляя ваш готовый рухнуть день, на что вы уже и не надеялись. Барьер половичка преодолен не будет, истина удаляется. Какое счастье после всего этого вновь погрязнуть во лжи!
ПРЕСТУПНАЯ УТЕЧКА
Сначала на внутреннем кармане пиджака появляется пятно. По насквозь пропитанному вытекшим атласу подкладки расплывается более или менее правильный круг с нечеткой бахромой по краю. Но тебя это совершенно не смущает. Само собой, никто ничего не заметит. И потом... Почти приятно чувствовать себя втайне запятнанным. Подкладка перестает быть шелковисто безликой, она становится уютной, в ней появляется нечто от исполосованного росчерками пера халата Дидро.
