За свою жизнь Гарри летал несколько раз на совещания автомобильных дилеров, а девять лет назад они и еще две пары вместе отправились в отпуск на Карибские острова; но до Флориды они с Дженис всегда добираются на машине, так что здесь они при автомобиле. Впрочем, Нельсон скорей всего будет недовольно фыркать, почему машина только одна, пусть даже это вместительная «камри» и вшестером там можно чувствовать себя вполне вольготно: Нельсон любит жить в своем режиме и вечно срывается по каким-то таинственным делам и пропадает по нескольку часов кряду. Нельсон. Вот уж поистине больная тема, язык у Гарри начинает щипать, и он перестает поддевать им колючий кусочек застывшей патоки, прилипший к задней стенке верхнего клыка.
Да, а вот еще сегодня утром в форт-майерской газете «Ньюс-пресс» он прочитал, что при попытке ограбления в Форт-Лодердейле убита выстрелом беременная женщина. Должно быть, негритянка, но в газете об этом прямо не сказано — нынче такие подробности считаются «некорректными». Женщина умерла, но ей успели сделать кесарево сечение, и ребенка спасли. И там же на первой полосе напечатано миленькое интервью с преступником, который был осужден за то, что подцепил где-то двенадцатилетнюю девчонку, заставил ее накуриться всякой дряни, изнасиловал и заживо сжег, а теперь жалуется, бедняжка, как его донимают тараканы да крысы в камере смертников, и уверяет репортера: «Я ж всю жизнь старался как мог, у каждого есть свои недостатки, и я тоже, конечно, не ангел. Но и не убийца». Это его откровение очень развеселило Гарри, ему почудилось тут что-то страшно знакомое. Как же, как же — не ангел, нет, но и не убийца! Не какой-нибудь там душегуб Банди[6], лишивший жизни несколько десятков женщин в нескольких десятках разных штатов и вот уже десять лет пребывающий в добром здравии здесь, неподалеку, в тюрьме Таллахасси, изобретая все новые и новые способы оттянуть приведение приговора в исполнение. Или взять Хирохито — тоже не спешит отправиться на тот свет[7]. А Гарри прекрасно помнит, как клеймила его военная пропаганда, не меньше, чем Муссолини и Гитлера.
И ему вовек не забыть, как утонула его маленькая дочка, Ребекка Джун — в нынешнем июне будет ровно тридцать лет, — как он вернулся домой, один, и в ванне стояла еще не остывшая вода, которая погубила ее. Господь Бог не вынул затычку. А ведь это сущий пустяк для того, кто назначает звездам их места на небосводе. Сделать так, чтобы то, что случилось, не случилось. Или просто взять и вышвырнуть за пределы Вселенной то неведомое, что привело к взрыву самолета компании «Пан-Ам» над Шотландией. Как они посыпались вверх тормашками во тьму, эти тела, в которых сердце еще продолжало качать кровь... Что успели они осознать, пока падали, летя навстречу смерти сквозь воздух, липкий, как неостывшая вода, и такой же тепловато-серый, как здесь, в этом аэропорту: тут тоже люди пролетают насквозь, словно пыль в вентиляционной шахте, и попадают во власть авиакомпании, для которой все мы только номера в компьютере — одним больше, одним меньше, какая разница? Мигающая вспышка на экране, потом экран без вспышки. Тела, которые гроздьями сыплются вниз, будто мокрые арбузные семечки.
Вот в дневном небе появилась звезда, зажглась в синеве, под белесыми полосами высоких перистых облаков, и самолет, посверкивая, снижается, нацелившись прямо на них. В этом сверкании, проносится у него в голове, прибывает не кто-нибудь, а его родные и близкие: его сын Нельсон, его невестка-левша, которую все почему-то зовут Пру, хотя при крещении ее нарекли Терезой, его восьмилетняя внучка Джуди и его четырехлетний внук Рой, родившийся осенью того года, начиная с которого Гарри и Дженис стали по шесть месяцев в году проводить во Флориде. Вообще-то ребенка назвали в честь обоих дедов сразу Гарольд Рой, но все зовут его просто Рой, чему Гарри не слишком рад, и оно понятно, поскольку Рой Лубелл, бывший слесарь-паропроводчик из Акрона, пополнивший ряды безработных и озлившийся на весь белый свет, не соизволил даже явиться на свадьбу дочери и вообще всю жизнь чихать хотел на своих семерых вечно голодных отпрысков. Пру и по сей день производит впечатление вечно голодной, и это в глазах Гарри роднит ее с ним самим. Звезда увеличивается в размерах, потом принимает форму тарелки, на которой в самых разных местах то и дело вспыхивают огоньки, и наконец — крылатой алюминиевой машины, зависшей над неприветливо ощетинившейся кустарником плоскостью земли и горизонтом, исчерченным вертикальными ниточками пальм. Он мысленно представляет себе, как самолет, едва коснувшись земли, воспламененный одной из посверкивающих вспышек, взорвется, оставив на месте себя полыхающий огненный шар в черном ореоле — точь-в-точь как мы все не раз видели в телерепортажах, — и сам приходит в ужас оттого, что эта воображаемая картина не особенно задевает его чувства, скорее завораживает, как какого-нибудь бесстрастного очевидца, который с удивлением отмечает бешеную ярость пришедших во взаимодействие химических веществ и втихаря радуется, что его самого не было в том самолете, что он жив и невредим, стоит целехонек по эту сторону стекла и смутно ощущает когтистое прикосновение судьбы.
Дженис вновь оказывается рядом с ним. Она запыхалась и чем-то взволнована.
— Гарри, идем скорей! — торопит она его. — Они уже приземлились, на десять минут раньше — наверно, от Ньюарка дул попутный ветер. Я вышла из туалета, спустилась к выходу, думала, ты там, а тебя там и нет! Где ты был?
— Нигде. Стоял тут у окна все время. — Значит, самолет, который он мысленно взорвал, был вовсе не их самолет.
Сердце у него колотится, проклятая одышка опять дает о себе знать, но он размашисто шагает по широким серым коврам вслед за своей мелкорослой женой. Ее плиссированная теннисная юбочка задорно подскакивает на загорелых бедрах, а многослойные белые кроссовки «Найкс» выглядят нелепо громоздкими на тощих ногах — чистая Минни Маус в ее бахилах, — но, честно говоря, Дженис далеко не единственная в этой толпе встречающих, чей наряд может показаться нелепым: убеленные сединами господа благообразной наружности с характерными для банковских служащих аккуратными стрижками и вытянутыми, постными лицами щеголяют в пронзительно ярких желто-зеленых майках с надписями «Коралловый мыс» или «Остров Каптива» и в помидорно-красных велосипедных трусах в обтяжку или штанах-бермудах с рисунком, имитирующим яичницу-глазунью из многих яиц, а их раздавшиеся в талии женушки с перманентом на голове через одну одеты в идиотские тренировочные костюмы-комбинезоны, сильно смахивающие на нижнее белье из мягкой фланельки голубых и розовых тонов — младенческие цвета в сочетании с бесформенными, как у пупсов, фигурами; и все эти костюмы на разные лады рекламируют одно — вечную молодость, так счастливо здесь обретенную: сразу вспоминаешь нынешних спортсменов, будь то лыжники, теннисисты или гольфисты, которые появляются на телеэкранах разукрашенные логотипами разных фирм, точно ходячие рекламные щиты. Торопыга еврейчик с горбатой спиной уже встретил свою дорогую и близкую — высокую женщину с насмешливой улыбкой, Рахиль или Эсфирь, с пышными курчавыми волосами и рельефным бледным профилем, — на одной руке у нее висит ньюаркская куртка-парка, на другой повисла ее низкорослая толстуха мать по имени Грейс, папаша без умолку что-то говорит, сопровождая свою трескотню сердитыми, рублеными жестами, а те вполуха слушают его темпераментный рассказ о маленьком пустячке, из-за которого он так разволновался. Кролику кажется странным, что взрослая дочь, на голову переросшая своих родителей, прибыла одна, без мужа. Высокий негр франтоватого вида в сером костюме-тройке, впрочем, не пижон, держится естественно, деловито, без всякой рисовки, как и положено настоящему американцу БАСПу[8], даром что сам он черный (его багаж представлен дорожной сумкой необъятных размеров, которые так полюбились многоопытным путешественникам, что теперь ими забиты все полки, расположенные вдоль борта самолета над сиденьями), этот негр движется подозрительно близко к ней, прямо дышит ей в затылок. Но на роль родственника он явно не годится, должно быть, просто хочет их обогнать, как та черная цыпочка в красном «камаро» на подъезде к аэропорту. Все наступают друг другу на пятки — так все мы нынче и двигаемся, так и живем.
Гарри и Дженис наконец пробиваются к выходу А5. Пассажиры вываливаются из самолетов порционными сгустками, и в каждом непременно обнаруживается хотя бы один настырный хам с тремя сумками или какая-нибудь старая карга с клюкой, которые лезут вперед по головам всех остальных, как будто у них есть особые права. Поневоле задумаешься, не перегибаем ли мы палку в нашей чрезмерной заботе об увечных.
— Вон, вон они! — наконец произносит Дженис и тут же добавляет негромко, с тревогой в голосе: — У Нельсона измученный вид.
