Миланцы довольно хорошо относились к новому суверену. "Коли нам суждено терпеть в стенах города чужестранцев, - рассуждали они, - то французы много милей испанцев. Ведь испанцы - люди мрачные и угрюмые, вечно елозят на коленях но церквам, а французы, куда ни придут, несут в собою веселье и доброе настроение. А что до их христианской набожности, так они говорят: 'Служить Господу? Да мы не против! Только не след забывать, что порой не мешает побродить дорогами бренного мира'".
Итак, Иоахим Бехайм направлялся в Милан. Но когда сделал остановку в Вероне и искал ночлег, чтобы дать роздых себе и мулу, ему бросилось в глаза странное поведение горожан, которое было для него совершенно необъяснимо.
Из тех, что попадались ему навстречу, одни, увидев его, начинали шептаться между собой; другие словно бы пугались, останавливались, качали головой и раз, два, а то и три осеняли себя крестным знамением, точно отгоняя беду; третьи вели себя прямо-таки нахально, показывали на него пальцем или пытались привлечь к нему внимание своих спутников тайными знаками, подмигиванием и жестами.
Черт побери! - бранился Бехайм. Что это на них нашло? Хорошенькая манера таращиться на людей. Неужто никогда не видали немецкого купца, который едет из Леванта?
На первом постоялом дворе, куда он завернул, хозяин тоже уставился на него, а потом, буркнув "Боже меня сохрани!" - захлопнул дверь и больше ее не открыл, ни стук, ни окрики, ни ругань не помогли. На следующем постоялом дворе хозяин хоть и стушевался при виде Бехайма, но все-таки остался учтив. Увы, сказал он, гостевые комнаты все заняты, ни единого местечка нет, как ни жаль, и, многословно оправдываясь, выпроводил Бехайма за дверь.
Только на третий раз Бехайму улыбнулось счастье, он получил ночлег для себя и место в конюшне да торбу овса для своего мула. Правда, и здешний хозяин воззрился на него удивленно и испуганно; от изумления бедняга потерял дар речи, и Бехайм не преминул сорвать на нем злость:
- Что это за манера этак пялиться на людей? Долго мне еще тут стоять в ожидании? Учтите, по натуре я отнюдь не терпелив!
- Прошу прошения, сударь, - сказал хозяин, взявши себя в руки. - Вы похожи на одного человека, которого я видел совсем недавно. Вот и помстилось, будто он сам передо мною, ибо сходство просто удивительное.
Проводив Бехайма в комнату и распорядившись, чтобы конюх как следует вытер мула, хозяин повернулся к слуге-подавальщику, не менее изумленному и перепуганному, чем он сам, и виновато объяснил:
- Что тут прикажешь делать? И сказать опять же нечего! Известно ведь, что и зло, и всякая скверна, и даже подлость явились в мире по воле Господа.
На этом постоялом дворе Бехайм свел знакомство с рыжебородым тирольским коммерсантом, который направлялся из Болоньи домой в Инсбрук. За ужином Бехайм выяснил, что тиролец не заметил в поведении горожан никаких странностей, а тем паче нахальства. Бехайм очень этому удивился и посетовал, что чувствует себя в Вероне крайне неуютно.
- То ли дело Милан, - рассуждал он. - Вот город так город. Там мигом найдется и компания, и друзья, и вообще люди, которые сумеют оценить тебя как должно. И гостиницы там выше похвал, все есть, чего ни пожелаешь, самого знатного гостя принять не стыдно. Имеются, понятно, и заезжие дворы, скромные, но тоже вполне хорошие, так что издержки можно прикинуть заранее, учитывая толщину своего кошелька. Но где бы вы ни трапезничали, пас непременно попотчуют изысканными и обильными яствами, каких больше нигде на свете не отведать. Я, к примеру, знаю в Милане трактир - какое там подают вино! Воистину эликсир жизни, мертвого воскресит! А собираются там художники и прочие артисты, и я был с ними накоротке.
Он умолк, задумавшись о былом.
В конце концов Бехайм хоть и с приключениями, но добрался до Милана и направил свои стопы прямиком в гостиницу "Три мавра", где останавливались самые именитые люди. Поселившись там, он рассчитывал свести знакомство с французскими дворянами и продать им свои камни.
Хозяин, человек аристократической наружности и таких же манер, встретил его учтиво. И предложенная комната, и цены вполне Бехайма устраивали. Он велел подать себе ужин и вина прямо в номер, потому что думал пораньше лечь спать.
Когда все было убрано и он на сон грядущий смаковал вино, в дверь снова постучали и вошел хозяин.
- Простите мое вторжение, сударь, - сказал он, - ведь, судя по всему, вы изрядно притомились. Я только хочу спросить, не казалось ли вам по дороге сюда, что люди глядят на вас как-то странно.
- Да, - ответил Бехайм. - Причем сотни раз, и не только здесь, в Милане, а еще и в Вероне, и в деревнях, которые я проезжал.
- Позвольте дать вам совет, - продолжал хозяин, - сбрейте бороду или постригите ее иначе. Этакий фасон нынче не в моде.
- Черта с два! - воскликнул Бехайм, ибо он гордился своей холеной бородкой, в которой не было пока ни единого седого волоса. - Пускай глазеют, коли охота, мне это безразлично.
- Воля ваша, сударь, - отозвался хозяин, но не ушел, а, помолчав, задал еще один вопрос: - Вы, сударь, не побывали еще у святых отцов в монастыре Санта-Мария делле Грацие?
- Нет. Что мне за дело до тамошних монахов?
- В трапезной этого монастыря, - сообщил хозяин, - находится прославленная "Тайная вечеря" мессира Леонардо, флорентийца, а сию роспись, сударь, надобно увидеть непременно. Вы-то сами не иначе как встречались с этим Леонардо.
- Да, - ответил Бехайм, - я неоднократно бывал в его обществе, и, помнится, он то ли приглашал меня отобедать, то ли оказал какой-то иной знак внимания. Он что, в Милане?
- Нет, он давно покинул наш город, говорят, путешествует... Вернемся, однако ж, к "Тайной вечере". Уже который год люди толпами стекаются в монастырь полюбоваться этой росписью, и не только из Милана и со всех концов Ломбардии, нет, и из Венеции, и из герцогства Мантуанского, из отдаленных маркграфств, из Романьи и из еще более дальних краев. Стар и млад, мужчины и женщины; иных даже на носилках приносят. Разряженные как па праздник, вступают они в трапезную. И крестьяне из деревень приходят, и тоже, отправляясь к "Тайной вечере", надевают праздничное платье, а один, говорят, даже осла своего прифрантил. Послушайте моего совета, сударь, и непременно взгляните на роспись мессира Леонардо! Поистине вы должны ее увидеть!
Засим он распрощался.
Наутро Бехайм стоял в монастырской трапезной перед "Тайною вечерей", и когда взгляд его, рассмотревши Христа и Симона-Петра, упал на Иуду, который сжимал в руке кошелек, ему почудилось, будто он получил крепкую оплеуху и голова пошла кругом.
Господи помилуй! - мелькнуло в мозгу. Может, я сплю? Это что ж такое, а? Клянусь Богом, какое гнусное, мерзкое коварство! Да как он только посмел?
Бехайм огляделся по сторонам, в своей горькой обиде ища сочувствия и понимания. Невзирая на ранний час, посетителей в трапезной было много, и все неотрывно смотрели на него, как он стоит перед Иудой, смотрели затаив дыхание, тишина была ровно в церкви, когда колокольчик возвещает пресуществление. Но после, когда он, не желая больше ни на миг оставаться мишенью этих взглядов, в ярости и со всею поспешностью покинул трапезную и выбежал на улицу, люди заговорили наперебой:
- Видал? Иуда смотрел на Иуду.
- Явился, чтоб все его видели! Лучше б заполз поглубже в лес, в глушь, в пещеру или еще куда, подальше от людей!
- Его тянуло сюда, как свинью к дубу.
- Да христианин ли он и ходит ли к мессе?
- Зачем ему месса? На этакой ниве семя Господне не прорастает.
Меж тем Иоахим Бехайм, преисполненный черных мыслей, возвращался в свою гостиницу, ибо твердо решил ни часу в Милане не задерживаться, и в бессильной ярости громко выкрикивал:
- Какая низость! Возможно ли помыслить большее бесчинство?! И при том ведь он уже старик, помирать впору! Вот, стало быть, для чего он меня рисовал! Поделом мне, незачем было связываться с этими художниками и прочим сбродом. Ей-богу, надобно положить конец проискам этого Леонардо, ибо, закоснев в своем недоброжелательстве, он способен натворить невесть сколько зла! Художник? Да из него такой же художник, как из тернового куста виноградная лоза! Клянусь крестом Господним, не больно-то много ума у этого Леонардо, коли он не сумел придумать себе другого Иуды, кроме меня. Высечь бы его за это палкой! Нет, палки мало - в железа его и на галеры!
Он был как раз на Соборной площади, когда ему встретился резчик Симони, который вел за руку маленького мальчика, а рядом с ним шла Никкола. Но Иоахим Бехайм, все еще обуреваемый черными мыслями, сжав кулаки, набычившись и ругаясь по-бемски, прошел мимо, даже и не взглянул на них.
Резчик выпустил ручку ребенка и остановился, обливаясь холодным потом; сердце едва не выскочило у него из груди.
- Это он... Ты видела?
- Да, - ответила Никкола, - видела.
- И ты... до сих нор любишь его? - с трудом выдавил резчик.
