– Hy-c, – сказал Квист, – определенно рад вас видеть.
Рукопожатие.
– Это Турок дал мне ваш адрес, – произнес приветливый антиквар, когда они с Кругом уселись в кресла в глубине магазина. – Прежде чем мы придем к какому-то соглашению, я вам хочу сказать со всей прямотой: всю мою жизнь я занимаюсь контрабандой – опиум, бриллианты, старые мастера… Теперь вот – люди. Делаю это единственно для того, чтобы оплачивать мои приватные потребности и непотребства, впрочем, делаю хорошо.
– Да, – сказал Круг, – да, понимаю. Какое-то время назад я пытался найти Турока, но он уезжал по делам.
– Ну да, он получил ваше красноречивое письмо аккурат перед арестом.
– Да, – сказал Круг, – да. Так он арестован. Этого я не знал.
– Я в контакте со всей его группой, – объяснил Квист и слегка поклонился.
– Скажите, – сказал Круг, – а нет ли у вас сведений о моих друзьях – Максимовых, Эмбере, Хедроне?
– Никаких, хоть мне и нетрудно вообразить, насколько тошнотворным должен им показаться тюремный режим. Позвольте мне обнять вас, профессор.
Он склонился вперед и на старинный манер запечатлел поцелуй на левом плече Круга. Слезы бросились Кругу в глаза. Квист сдержанно кашлянул и продолжал:
– Однако давайте не забывать, что я – суровый делец и, стало быть, выше этих… излишних излияний. Верно, я хочу вас спасти, но я также хочу получить за спасение деньги. Вам придется выплатить мне две тысячи крун.
– Это не много, – сказал Круг.
– Во всяком случае, – сухо вымолвил Квист, – этого хватит заплатить храбрецам, провожающим через границу моих трепещущих клиентов.
Он поднялся, вытащил откуда-то ящик с турецкими папиросами, предложил одну Кругу (тот отказался), прикурил, тщательно разместил горящую спичку в морской перламутровой раковине, заменявшей пепельницу, так, чтобы спичка продолжала гореть. Концы ее скрючились, почернели.
– Прошу простить, – сказал он, – за то, что поддался порыву привязанности и экзальтации. Видите этот шрам?
Он показал изнанку ладони.
– Я получил его, – сказал он, – на поединке, в Венгрии, четыре года назад. Мы дрались на кавалерийских саблях. Несмотря на несколько ран, я все же сумел убить моего противника. Значительный был человек – блестящий ум, нежное сердце, но он имел несчастье в шутку отозваться о моей младшей сестре как о «cette petite Phryné qui se croit Ophélie». Бедняжка, видите ли, была романтична – пыталась утопиться в его плавательном бассейне.
Он покурил в молчании.
– И нет никакой возможности вытащить их оттуда? – спросил Круг.
– Откуда? А, понимаю. Нет. Моя организация иного типа. На нашем профессиональном жаргоне мы называемся fruntgenz [пограничные гуси], а не turmbrokhen [взломщики тюрем]. Стало быть, вы готовы заплатить мне, сколько я запрошу? Bene. А уцелела бы ваша готовность, потребуй я все ваши деньги?
– Определенно, – сказал Круг. – Любой иностранный университет возместил бы мне эти расходы.
Квист рассмеялся и с некоторой застенчивостью принялся выуживать комочек ваты из пузырька с какими-то таблетками.
– Знаете что? – сказал он с ужимкой. – Будь я agent provocateur (каковым, разумеется, я не являюсь), я сейчас сделал бы такой вывод: Мадамка (предположим, что такова ваша кличка в департаменте сыска) норовит покинуть страну, чего бы это ему ни стоило.
– И, видит Бог, вы были бы правы, – сказал Круг.
– Вам, кроме всего прочего, придется сделать мне лично особый подарок, – продолжал Квист. – Именно библиотеку вашу, ваши рукописи, каждый исписанный вами листок бумаги. Оставляя страну, вы должны быть голы, как червь дождевой.
– Отлично, – сказал Круг. – Я сберегу для вас содержимое моей мусорной корзины.
– Ну, – сказал Квист, – тогда, похоже, все.
– Когда вы сможете все подготовить? – спросил Круг.
– Подготовить что?
– Мое бегство.
– А, это. Ну а вы разве спешите?
– Да. Ужасно спешу. Я хочу увезти отсюда ребенка.
– Ребенка?
– Да, восьмилетнего мальчика.
– Да, конечно, у вас же ребенок.
Повисла странная пауза. Тусклая краснота медленно заливала лицо Квиста. Он уставился в пол. Сгреб мягкой клешней щеки и рот, потянул, подергал. Какого же дурака они сваляли! Ну, уж теперь-то новый чин ему обеспечен.
– Мои клиенты, – проговорил Квист, – вынуждены пешком проходить по двадцати миль через заросли ежевики и клюквенные трясины. Остальное время они лежат в кузове грузовика, и каждый толчок отзывается у них в костях. Пища скудная, скверная. Отправление естественных нужд приходится откладывать часов на десять, а то и дольше. Вы человек крепкий, вам это по силам. Но, разумеется, о ребенке и речи быть не может.
– О, я уверен, он будет тих, как мышь, – сказал Круг. – И я смогу тащить его, пока в состоянии буду тащиться сам.
– Был день, – пробормотал Квист, – вы не смогли протащить его пару миль до станции.
– Прошу прощения?
– Я говорю: будет день, вы не сможете дотащить его даже отсюда до станции. Впрочем, это не важно. Вы представляете себе опасности?
– Смутно. Но я все равно не смог бы бросить моего малыша.
Снова пауза. Квист навертел клочок ваты на спичечную головку и принялся зондировать внутренние тайники своего левого уха. Удовлетворенно обозрел извлеченное золото.
– Ладно, – сказал он. – Посмотрим, что можно сделать. Нам, разумеется, придется поддерживать связь.
– Мы могли бы условиться о встрече, – предложил Круг, подымаясь из кресла и высматривая свою шляпу. – Я имею в виду, вам ведь могут загодя потребоваться какие-то деньги. Да, я вижу. Под столом. Благодарю вас.
– Не стоит, – сказал Квист. – Что бы вы сказали о следующей неделе? Вторник устроит? Около пяти пополудни?
– Прекрасно.
– Могли бы вы встретить меня на мосту Нептуна? Скажем, у двадцатого фонаря?
– С удовольствием.
– К вашим услугам. Должен признаться, недолгая наша беседа чудеснейшим образом прояснила для меня всю ситуацию. Жаль, что вы не можете задержаться подольше.
– Я содрогаюсь, – сказал Круг, – при мысли о долгой обратной дороге. Мне придется потратить на возвращение не один час.
– А, но я могу показать вам путь покороче, – сказал Квист. – Обождите минуту. Очень короткий и не лишенный приятности путь.
Он подошел к изножию изогнутой лестницы и, задрав голову, позвал:
– Мак!
Ответа не было. Он ждал, приподняв лицо, – теперь отчасти повернутое к Кругу, – но на Круга не смотрящее; мигая, прислушиваясь.
– Мак!
Ответа все не было, и, подождав немного, Квист решил сам подняться наверх за нужной ему вешью.
Круг разглядывал валявшиеся по полке скудные вещицы: старый ржавый велосипедный звонок, бурую теннисную ракету, вставочку из слоновой кости с крохотным хрусталиком на конце. Он заглянул в него, прикрыв один глаз, и увидал киноварный закат и черный мост. Gruss aus Padukbad.
По лестнице, попрыгивая и напевая, спустился Квист со связкой ключей в руке. Он выбрал самый блестящий из них и отпер потайную дверцу под лестницей. Молча указал на длинный проход. Старые афиши и голенастые водопроводные трубы тянулись вдоль тускло освещенных стен.
– Ну что ж, огромное вам спасибо, – сказал Круг.
Но Квист уже захлопнул за ним дверь. Круг шагал по проходу, не застегнув плаща, сунув руки в карманы штанов. Тень провожала его, похожая на негра-носильщика, ухватившего слишком много баулов.
Наконец он пришел к другой двери – из грубых досок, грубо сколоченных воедино. Он толкнул ее и вышел в свой собственный задний двор. Назавтра поутру он спустился сюда, чтобы посмотреть на этот выход глазами входящего. Однако выход был теперь умело замаскирован, сливаясь частью с какими-то досками, подпиравшими забор, частью с дверцей пролетарского нужника. Рядом, сидя на нескольких кирпичах, приписанные к его дому скорбные сыщики и известного сорта шарманщик играли в chemin de fer; замызганная девятка пик валялась у них в ногах на усыпанной пеплом земле, и, одновременно с укусом нетерпеливого желания, он увидел станционный перрон и игральную карту, оживлявшую вместе с кусками апельсиновой кожуры угольный сор между рельсами, под пульмановским вагоном, пока еще ждущим его в слиянии лета и дыма, но через минуту готовым ускользнуть со станции, мимо, мимо, в сказочные туманы невероятных Каролин. И, провожая его вдоль темнеющих топей, неотлучно маяча в вечернем эфире, скользя телеграфными проводами, целомудренный, как водный знак на веленевой бумаге, летящий плавно, словно прозрачный клубочек клеток, косо плывущий в истомленных глазах, лимонно-бледный близнец лампиона, сияющего над головой пассажира, будет таинственно странствовать по бирюзовым ландшафтам в окне.
Три стула один за другим. Та же идея.
– Что?
– Скотоловка.
Скотоловку изображала доска для китайских шашек, прислоненная к ножкам переднего стула. Задний стул – смотровой вагон.
– Понятно. А теперь машинисту пора в постель.
