Ознакомительная версия.
– Генеральная уборка… – прошептала она. – Я сто лет не мыла окна и не подметала под своим диваном… не могу согнуться…
Целый день я с воодушевлением драила её маленькую квартирку. Окна засверкали… Засверкали стёкла в книжных шкафах… Сняла и постирала абажур, и он оказался гораздо более весёлого оттенка. Надраила подоконники, ножки у стульев и шкафов, входную дверь, газовую плиту, кастрюли и сковородки. Не оставила ни одной пылинки ни в одном углу. Екатерина Андреевна наблюдала за мной с восхищением, пытаясь умерить мой пыл:
– Может, абажур трогать не будем?
– Будем, Екатерина Андреевна!
– Может, сковородки я сама?…
– Да чего уж там! Наводить блеск – так наводить!
А потом мы с Кириллом Георгиевичем купили ей огромный букет красных роз, и она даже прослезилась:
– С последних школьных экзаменов мне никто не дарил цветов… лет десять в моём доме не было цветов, тем более – красных роз…
И, страшно смущаясь, она сказала:
– Машенька, мне очень неудобно, но у меня к вам ещё одна просьба… если вас это, конечно, не затруднит… Я очень люблю вышивать, но в последнее время в Таллинне невозможно найти канву для вышивания. Я слышала, что она есть в Москве, хотя и там дефицит…
– Екатерина Андреевна, я с радостью найду и вышлю вам канву для вышивания.
…И я не раз высылала ей канву. Изредка мы обменивались письмами.
А где-то через год я получила письмо от её соседки и, ещё не распечатывая его, поняла, что больше мне посылать канву для вышивания некому…
…Потом, спустя годы, бывая в Таллинне, я всегда приходила на улицу Куке, к этому домику в кустах сирени, и, глядя на окошки Екатерины Андреевны, вспоминала наши беседы о Боге под зелёным абажуром, вспоминала трогательные глазированные сырки по утрам, и как она задорно пела песенку времён Первой мировой войны:
Сёстры милосердья
Красный крестик носят…
Я так и не знаю, разрешила ли она для себя проблему непорочного зачатия Христа. Ну, что ж, будет, о чём поговорить когда-нибудь…
Бывая в храме, я всегда пишу поминальную записочку, и в ней, среди дорогих мне имён, – имя маленькой старушки из сказочного Таллинна…
* * *
Пярну. Мы разминулись с Давидом Самойловым буквально на пару дней – он срочно уехал в Москву.
Пярну, сказочные десять дней…
В то лето повсюду шли дожди, но Пярну нам подарило солнце.
Деревянный голубенький домик на берегу залива. Полнолуние… Воркующие под крышей голуби… Чайки на песчаных отмелях, закаты… Мол, уходящий в море…
День рождения Кирилла Георгиевича, ему – пятьдесят семь. На теннисном корте он обыгрываешь всех, даже двадцатилетних. Я ужасно гордилась этим. Самым радостным для меня было услышать: «Ваш отец так прекрасно играет!»
В Пярну я стала говорить своему крёстному «ты», «папа Кирюша».
Как-то вечером мы сидели на берегу моря, над морем висела полная, переполненная молочным светом луна… Прямо от моих ног убегала лунная дорожка… И мне вдруг показалось, что я сейчас встану на неё – и побегу, как моя любимая гриновская героиня – Фрэзи Грант, бегущая по волнам…
– Куда ты?! – испуганно вскрикнул мой крёстный.
Я огорчённо оглянулась:
– Папа Кирюша, ничего страшного не случилось бы… Ведь я ВЕРИЛА, что я побегу!
– Но ты не умеешь плавать, я испугался…
…Через много лет я опять окажусь здесь, в Пярну, с мужем и десятилетним сыном. И буду ходить по этим улочкам в поисках голубенького домика с голубями, воркующими под крышей… Это будет ранней весной, и в этот раз мне удастся-таки побегать по морю – ведь оно будет ещё замёрзшим…
Глава восьмая
ОБРЕТЕНИЕ НОВОЙ ДЕРЕВНИ
Сентябрь 1973 года.
…Я лежу на твёрдом топчане в комнате Каптерева… ночь… но я не могу уснуть от счастья!… Вокруг меня – картины, кувшины, черепки, камни, старые табуреты, заляпанные краской… И запах, запах, потрясающий запах каптеревской комнаты-мастерской!…
Я думаю: «Вот я и в раю…»
Целый месяц я буду жить в его комнате, пока он путешествует по Крыму. Его маршрут похож на мой прошлогодний: Севастополь, Судак… В Судаке он будет жить у моих родственников, они уже ждут его, я написала им, и мне страшно приятно, что он будет жить в том же доме на горке, в котором жила и я прошлой осенью…
А за стеной – не спит Людмила Фёдоровна, пишет, работает…
Утром я встану раньше её и найду на столе на кухне ласковую записочку и новое стихотворение…
И, убегая в институт, оставлю свою записочку…
* * *
Я решила сделать сюрприз Валерию Всеволодовичу – к его возвращению из Крыма.
Я помыла полы в его комнате! Которые не мылись уже год. Чистота – самый лучший подарок, это я поняла летом, в Таллинне.
Но не только полы. Я перемыла всю посуду, камни, черепки, кораллы, – одним словом всё, что лежало и стояло на запылённой циновке на полу… И циновку тоже помыла. И окно. И лимонное деревце…
* * *
Мы с Людмилой Фёдоровной – две кошки и обе – «совы». Наша жизнь всё более разгорается к ночи… начинает бурлить энергия… в голову приходят гениальные мысли… на бумагу ложатся самые лучшие строчки…
Как-то поздно вечером зашёл к нам на огонёк папа Кирюша. Говорит:
– Шёл мимо, смотрю – окна ещё горят… Почему б, думаю, не зайти?
– Отлично, – говорю, – ты как раз вовремя: скоро супчик будет готов!
Он подумал, что я шучу. Но когда через пять минут я позвала их за стол, он захохотал и изрёк фразу, которую я вспоминаю частенько и сейчас, через много лет:
– Пробило полночь, всех позвали к обеду!
От этих слов нам всем стало так весело и счастливо!…
* * *
Иногда Людмила Фёдоровна говорила:
– Машка, а не кутнуть ли нам?
И мы шли «кутить» в ближайшую сосисочную. Которая была на месте нынешнего Макдональдса, что напротив Центрального Телеграфа.
Почему-то это было жутко вкусно: едва тёплые сосиски с мокрой, рыжего цвета тушёной капустой, всегда холодной.
– Люблю иногда покутить! – весело говорила мама Кошка.
* * *
Клуб «Дукат». Маленький клуб большой табачной фабрики.
Шла от Пресманов к Маяковке и наткнулась на этот клуб. Буквально в пяти минутах от дома Пресманов. В окошке клуба красовалось объявление о том, что требуется работник. Зашла. Директор не понравился сразу. Он был похож на мафиози из сильно зарубежного фильма: фигура – шкаф, взгляд какой-то бегающий. Но уж коль зашла, то спросила:
– Работники нужны?
– Нужны, – сказал он.
И я подумала: да Бог с ним, с этим мафиози. Главное – клуб в центре Москвы… можно будет устраивать поэтические вечера… можно организовать студию пантомимы… У меня сразу столько планов возникло в голове!
И уже на следующий день я работала в этом клубе. Больше всего этому обрадовались Пресманы. Антонина Самойловна сказала голосом, не терпящим возражений:
– Прекрасно! Будешь приходить к нам обедать.
– Ой…
– Никаких «ой»! Я не могу допустить, чтобы ты питалась в сухомятку – в пяти минутах ходьбы от нашего дома! Если мы тебе друзья – ты нам не откажешь.
Супчики и салатики Антонины Самойловны были очень вкусными.
А вскоре Антонина Самойловна простудилась и попала в больницу. И теперь уже я готовила в этом доме супчики…
Заметила: бездетные супруги невероятно привязаны друг к другу. Они заменяют друг другу весь мир. И когда с одним случается что-то, другой чувствует себя как бы покинутым ребёнком. И всё валится из рук, и страх застывает в глазах. Таким большим растерянным ребёнком казался мне в те дни Александр Самуилович. Мы ездили с ним в больницу к Антонине Самойловне, и я докладывала ей, что он сегодня ел, и много ли курил, и не было ли у него приступа язвы.
* * *
Меж тем я обживалась в клубе «Дукат». Здесь обнаружилась неплохая библиотека, в ней даже были произведения Вернадского! Правда, ни разу не востребованные работниками табачного фронта. И я была их первым читателем (думаю, что и последним).
Ещё был неплохой зал со сценой и экраном для показа фильмом. Днём в зале репетировал симфонический оркестр Московской филармонии. А по вечерам здесь крутили старые фильмы, хотя зрителей обычно было человек десять, не больше.
– А кто заказывает фильмы? – спросила я директора.
– Раньше это делал я. А теперь это ваша обязанность.
– О!… А какие можно заказывать?
– Да любые! На ваш вкус.
Это было шикарно. Мои друзья, в особенности Мина Исааковна, тут же запросили «Набережную туманов»! И зал был довольно-таки наполнен.
Ознакомительная версия.
