Дюнуа. Правду сказать, я воевал по-всякому, лишь бы выиграть. Но побеждали мы только тогда, когда воевали по-твоему, - это верно; должен отдать тебе справедливость. Я написал очень красноречивое письмо в твое оправдание и послал его на этот новый суд. Пожалуй, нехорошо, что я в тот раз позволил священникам тебя сжечь. Но мне было некогда, я сражался. И вообще я считал, что это дело Церкви, а не мое. Велика была бы польза, если бы нас обоих сожгли!
Кошон. Да, валите все на священников! Но я, которого уже не может коснуться ни хвала, ни порицание, я говорю вам: не священники и не солдаты спасут мир, а Бог и его святые. Воинствующая Церковь послала эту женщину на костер. Но пока она еще горела, багровое пламя костра стало белым сиянием Церкви Торжествующей.
Колокол отбивает три четверти. Слышно, как грубый мужской голос напевает импровизированный мотив.
Рам-там-трам-пам-пам.
Кусок сала рам-там-там.
Святой старец та-ра-рам.
Хвост по ветру рам-пам-пам.
О-о, Мэ-э-ри-Анн!
Английский солдат, забулдыга по внешности и ухваткам, откидывает занавес, маршируя выходит на середину комнаты и останавливается между Дюнуа и Жанной.
Дюнуа. Какой негодный трубадур обучил тебя этой дурацкой песне?
Солдат. Никакой не трубадур. Мы сами ее сочинили на марше. А мы были не какие-нибудь знатные господа и не трубадуры. Так что это вам музыка прямо из сердца народа.
Рам-там-трам-пам-пам.
Кусок сала рам-там-там.
Святой старец та-ра-рам.
Хвост по ветру рам-пам-пам.
Смысла никакого, но шагать помогает. Тут, кажется, кто-то спрашивал святого? Я к вашим услугам, леди и джентльмены.
Жанна. А ты разве святой?
Солдат. Так точно, миледи. Прямо из ада.
Дюнуа. Святой, а из ада?
Солдат. Да, благородный капитан. В отпуск на сутки. Каждый год дают. Это мне полагается за то, что я раз в жизни сделал доброе дело.
Кошон. Несчастный! За все годы твоей жизни ты совершил одно-единственное доброе дело?
Солдат. А я и не старался. Само вышло. Но мне его все-таки засчитали.
Карл. Что же ты сделал?
Солдат. Да так, пустяки. Глупость, собственно говоря. Я...
Жанна (перебивает его, подходя к кровати, где и усаживается рядом с Карлом). Он связал две палочки крест-накрест и подал их бедной девушке, которую хотели сжечь.
Солдат. Правильно. А вы откуда знаете?
Жанна. Неважно, откуда. Ты бы узнал эту девушку, если бы опять встретил?
Солдат. Ну да, как же! Девушек-то много, и каждая хочет чтобы ты ее помнил, как будто она одна на свете. Но эта-то, видать, была первый сорт, недаром мне за нее каждый год дают отпуск. Так что, пока не пробило полночь, я - святой, к вашим услугам, благородные лорды и прелестные леди.
Карл. А когда пробьет полночь?
Солдат. А когда пробьет, тогда марш обратно, в то самое место, где полагается быть таким, как я.
Жанна (встает). Обратно! Тебе! А ты дал крест этой девушке!
Солдат (оправдываясь в этом недостойном солдата поступке). Так ведь она просила. И ее же собирались сжечь. Что, она не имела права на крест? У тех-то, что ее жгли, крестов было хоть отбавляй, а кто там был главный они ли она? Ну я и дал ей. Важное дело, подумаешь!
Жанна. Чудак! Я же тебя не корю. Но мне больно думать, что ты терпишь муки.
Солдат (неунывающим тоном). Ну, это что за муки! Я привык к худшему.
Карл. Что? Худшему, чем ад?
Солдат. Пятнадцать лет солдатчины на войне с французами. После этого ад одно удовольствие!
Жанна разводит руками, очевидно отчаявшись в человечестве, ищет прибежища перед иконой богоматери.
Солдат (продолжает). Мне даже нравится. Вот в отпускной день поначалу, правда, бывало скучновато, - вроде как в воскресенье, когда дождик идет. А теперь ничего, привык. И начальство не обижает. Сами говорят: бери, мол, выходных дней сколько хочешь и когда захочешь.
Карл. А каково там, в аду?
Солдат. Да не так уж плохо, сэр. Весело. Вроде как ты всегда выпивши, а тратиться на выпивку не надо. Ни хлопот, ни расходов. И компания знатная императоры, да папы, да короли, да еще разные на ту же стать. Они меня все шпыняют за то, что я дал крест той девчонке. Ну да и я в долгу не остаюсь. Прямо им говорю: "Кабы не было у нее больше прав на этот крест, чем у вас, так она была бы сейчас там же, где и вы". Ну, тут уж им крыть нечем! Скрежещут на меня зубами на адский манер, а я только смеюсь - и до свиданья! Ухожу себе, распевая нашу старую песенку. Рам-там-трам-па... Эй! Кто там стучит?
Все прислушиваются. Слышен тихий, настойчивый стук в дверь.
Карл. Войдите!
Дверь отворяется. Входит старик священник, седовласый, согбенный, с чуть-чуть безумной, но доброй улыбкой на губах. Торопливыми мелкими шажками идет к Жанне.
Вновь пришедший. Простите меня, благородные господа и дамы. Не хочу вам мешать. Я всего только скромный английский священник, совершенно безобидный старик. Когда-то я был капелланом его высокопреосвященства кардинала Винчестерского. Джон де Стогэмбер, к вашим услугам. (Вопросительно смотрит на остальных.) Вы что-то сказали? Я, к сожалению, немножко туг на ухо. И немножко... как бы сказать?.. ну, не в своем уме, что ли. Но мой приход очень маленький - глухая деревушка, горсточка простых людей... Я справляюсь, ничего, справляюсь. И мои прихожане меня очень любят. А мне удается иногда кое-что для них сделать. У меня, видите ли, есть знатная родня, и они мне не отказывают, если я попрошу.
Жанна. Джон! Бедный старик! Как ты дошел до такого жалкого состояния?
Де Стогэмбер. Я всегда говорю своим прихожанам: надо быть очень осторожным. Я им говорю: "Если вы своими глазами увидите то, о чем думаете, вы совсем иначе станете об этом думать. И это будет жестокий удар для вас. Ах, какой жестокий!" А они мне отвечают: "Да, да, отец Джон, мы все знаем, что вы добрый человек, мухи не обидите". И это для меня большое утешение... потому что, уверяю вас, я совсем не жесток по природе.
Солдат. А кто говорит, что ты жесток?
Де Стогэмбер. А все потому, что не знал, как жестокость выглядит на деле... не видал своими глазами. В этом весь секрет: надо увидеть своими глазами! А тогда уже приходит раскаяние и искупление.
Кошон. Разве крестных мук нашего господа Иисуса Христа для тебя было недостаточно?
Де Стогэмбер. О нет, нет! Это совсем не то. Я видел их на картинках, я читал о них в книгах; и все это очень волновало меня, - то есть так мне казалось. Но это меня ничему не научило. И не Господь искупил меня, а одна молодая девушка, которую сожгли на костре. Я сам видел, как она умирала. Это было ужасно! Ужасно!.. Но это спасло меня. С тех пор я стал другим человеком. Вот только голова у меня бывает иногда не совсем в порядке.
Кошон. Значит, в каждом столетии новый Христос должен умирать в муках, чтобы спасти тех, у кого нет воображения?
Жанна. Ну, если я спасла от его жестокости всех тех, с кем он был бы жесток, если бы не был жесток со мной, так, пожалуй, я умерла не напрасно.
Де Стогэмбер. Вы? О нет, это были не вы! Я уже плохо вижу и не могу разглядеть ваше лицо, но это были не вы, нет, нет! Ту девушку сожгли. Один пепел остался. Она мертва, мертва...
Палач (выходит из-за полога у изголовья кровати, справа от Карла). Она живее, чем ты, старик. Ее сердце не сгорело в огне; оно и в воде не утонуло. Я был мастером в своем ремесле - искуснее, чем палач парижский, чем палач тулузский. Но я не мог убить Деву. Она жива. Она повсюду.
Уорик (появляется из-за полога с другой стороны и подходит к Жанне слева). Сударыня, примите мои искренние поздравления по поводу вашей реабилитации. Боюсь, что должен извиниться перед вами.
Жанна. Ну что вы. Не стоит того.
Уорик (любезно). Ваше сожжение было чисто политической мерой. Лично против вас я решительно ничего не имел. Поверьте мне.
Жанна. Я не держу на вас зла, милорд.
Уорик. Очень мило с вашей стороны, что вы так к этому относитесь. Признак истинной благовоспитанности. Но я все-таки должен принести вам свои глубочайшие извинения. Дело, видите ли, в том, что эта самая политическая необходимость порой оказывается политической ошибкой; и с вами у нас как раз вышел ужасный просчет - ибо ваш дух победил нас, несмотря на все наши костры. Благодаря вам я войду в историю, хотя наши с вами взаимоотношения носили и не совсем дружественный характер.
Жанна. Да, пожалуй, что и не совсем, комик вы этакий!
Уорик. Тем не менее, если вас сопричислят к лику святых, вы своим венцом будете обязаны мне, так же как этот удачливый монарх обязан вам своей короной.
Жанна (отворачиваясь от него). Ничем я и никому не обязана. Я всем обязана духу Божию, который жил во мне. Ну, а насчет святости - куда уж! Что сказали бы святая Екатерина и святая Маргарита, если бы этакую деревенскую простушку да посадили рядом с ними!
Внезапно в углу, справа от присутствующих, появляется клерикального вида господин в черном сюртуке, брюках и цилиндре - по моде 1920 года. Все смотрят на него, потом разражаются неудержимым смехом.
