иглы в синеву неба. Чуть ниже одна струя ударялась о скалу, разбрасывая пену, и чем дольше Цунэко смотрела туда, тем явственней становилось ощущение, что и сама скала понемногу крошится, а каменные обломки летят вниз, прямо ей на голову. Цунэко перевела взгляд еще ниже: там, где вода била в скалы, все крутилось и бурлило, словно извергались в унисон бесчисленные источники.
Низ каменной стены и ниспадающие воды не касались друг друга; движение потока отражалось в отполированной поверхности скалы, как в зеркале.
Поток собрал вокруг себя ветра. Деревья и травы на ближнем склоне, гибкие стебли бамбука трепетали под нескончаемыми порывами и вспыхивали опасным ослепляющим сиянием, когда их настигал веер брызг. Увенчанные короной из солнечного света беспокойные кроны деревьев были неповторимо прекрасны в своем диком и отчаянном порыве. «Совсем как обезумевшие героини в театре но», – подумала Цунэко.
Постепенно ее слух привык к грохоту, и она уже не обращала на него внимания. Лишь когда она, зачарованная, устремила взгляд в зеленые глубины бассейна, этот шум, как ни странно, вновь зазвучал в ушах, хотя и несколько иначе. Здесь, у ног Цунэко, поверхность бассейна – олицетворение бездеятельности и застоя – лишь слегка подрагивала от крупной ряби, как поверхность пруда под дождем.
– Впервые в жизни вижу такой великолепный водопад. – Цунэко слегка склонила голову в знак благодарности профессору, который привез ее сюда.
– Для тебя все «впервые жизни», – звенящим голосом ответил профессор. Он стоял прямо перед водопадом и даже не повернулся к ней.
Сколько тайны было в этом голосе, сколько язвительного пренебрежения.
Разумеется, он знает, что она была замужем, и все же насмехается над ней из-за того, что она сохранила душевную невинность. Жестоко говорить сорокапятилетней женщине, что она по-детски наивна. Профессор все эти годы требовал от нее чистоты и невинности, как от служительницы в храме, где он, Фудзимия, был почитаемым божеством, а теперь смеется над этим?
– Может, пойдем дальше? – изумляясь самой себе, сказала Цунэко и, подкрепляя это предложение, поднялась с камня.
Вдруг ее нога скользнула по замшелому камню, и она начала падать. С неожиданной для мужчины его возраста быстротой профессор протянул руку, чтобы ей помочь. Долю секунды Цунэко колебалась, раздумывая, принять ли нежданную помощь, опереться ли на эту бледную, безукоризненно чистую протянутую руку.
Рука плыла в воздухе сквозь рокот водопада – божественное видение, грозящее увлечь Цунэко в неведомые миры. Перед ее глазами возник большой цветок магнолии, его тронутые временем лепестки были изящно усыпаны крапинками и сладко пахли… Но она рисковала потерять равновесие и упасть на скользкий камень. Наконец Цунэко поддалась соблазну, прекрасно осознавая, что увиденное было иллюзией, но голова у нее кружилась на грани обморока. К несчастью, сил профессора не хватило для такой тяжести, и он тоже пошатнулся, едва Цунэко схватилась за него. Еще немного – и они рухнули бы вниз, на камни, и разбились. Но мгновенное осознание, что жизнь профессора бесценна, помогло Цунэко устоять на ногах, и она неимоверным усилием удержала его и себя от падения.
Они выпрямились и теперь стояли друг против друга, раскрасневшись и тяжело дыша. Очки профессора сползли на кончик носа и в любую секунду могли упасть; Цунэко, не задумываясь, поправила их. В обычной ситуации профессор непременно отшатнулся бы или оттолкнул ее руку, но сейчас он смущенно произнес:
– Спасибо.
Никогда еще Цунэко не была так счастлива.
Это было странное летнее утро: утро отмены заграждений и снятия многих запретов. Вряд ли профессор сознательно решил убрать эти запреты; возможно, он просто хотел в кои-то веки пустить все на самотек.
Чтобы почтить главное божество и духа водопада, предстояло в самую жару, под палящим летним солнцем, подняться в Нати Тайся по лестнице из четырехсот ступеней. Это изнурительное восхождение нещадно вгоняло паломников в пот даже в прохладные сезоны – весной и осенью, и редко кто отваживался на него в разгар лета, а уж тем более мало кому приходило в голову пойти сюда в такое время суток. «Ноги у нынешней молодежи уже не те», – думала Цунэко, глядя на юношей и девушек, готовых сдаться после первых десяти ступеней. Она наградила их насмешливым взглядом, однако после площадки для отдыха, которую они миновали, и ей стало не до смеха.
Фудзимия поднимался безмолвно, не обращая внимания на встречавшиеся по пути места, где можно было перевести дух и освежиться. Он отверг помощь Цунэко, когда она предложила опереться на ее руку. Оставалось загадкой, откуда берется в нем такая выносливость. Он согласился, чтобы Цунэко несла его пиджак, но наотрез отказался купить посох и шел вперед, упорно рассекая неподвижный раскаленный воздух: в этом застывшем пекле не было и тени ветерка, даже такого, чтобы колыхнуть штанины его мешковатых брюк. Профессор наклонился вперед и буквально перетаскивал себя со ступеньки на ступеньку, словно пританцовывая: рубашка на спине промокла от пота, но он не позволял себе обмахиваться веером, только время от времени утирал струящийся по лбу пот носовым платком, который сжимал в руке. Скорбный профиль профессора, что восходил по лестнице, склонив голову и устремив взгляд на выбеленные солнцем камни ступеней, нес на себе благородную печать уединенного служения науке и в то же время намекал, что профессор желает предъявить людям страдания, порожденные этим одиночеством. Печальное зрелище, от которого оставалось тонкое возвышенное послевкусие, – так после испарения морской воды на поверхности остается соль.
Глядя на него, Цунэко чувствовала, что не вправе жаловаться. Сердце билось уже где-то в горле и вот-вот грозило выскочить наружу, лодыжки ныли, колени болели от непривычной нагрузки и подгибались, как если бы она шла по облакам. Но хуже всего была адская жара. Голова кружилась, Цунэко чувствовала, что еще немного – и она упадет в обморок от усталости, но… время шло, и вот уже что-то невероятно чистое поднималось откуда-то изнутри, со дна усталости, как ключевая вода пробивается сквозь песчаную почву. Ей подумалось, что, вероятно, лишь в редкие минуты просветления, наступающего после тяжелых испытаний, человек способен постичь и увидеть как наяву мечту-призрак – «Чистую Землю» Кумано, о которой профессор рассказывал в машине по дороге сюда. Землю таинственных теней, покрытую прохладным зеленым покровом; землю, в которой люди не потеют и боль никогда не сдавливает грудь.
И возможно, там – Цунэко вдруг пришла в голову мысль, на которую она, чтобы продолжить восхождение, оперлась, как на спасительный посох, – в этой земле ей и профессору предназначено, избавившись от любых ограничений, слиться воедино в их непорочности.
