– Тяжелое, слишком тяжелое наказание! – воскликнул отец Макарий. – За что? За какого-то цыгана-язычника и нескольких татар? Сам Бог радовался с твердым убеждением, что идолопоклонников отправили в ад!
– Бог, снова Бог… – простонал Володя.
Володя Ульянов в возрасте 4 лет со своей сестрой Ольгой. Фотография. XIX век
Имя это острием пронзило мозг и сердце мальчика. Плача, выбрался он из гостиной. Вернувшись во флигель, упал он лицом на кровать и долго, долго рыдал, тяжело, безнадежно.
Разбудил его брат, вернувшийся домой за полночь. Задумался, заметивши заплаканное лицо мальчика.
– Что с тобой произошло? – спросил он. – Плакал? Уснул в одежде.
Горячие слезы полились из глаз Владимира. Срывающимся голосом, стоная и всхлипывая, рассказал он все и, сжимая кулаки, шепнул:
– Бог злой, злой!
Старший брат взглянул на него внимательно, подумал мгновение и произнес тихо, но отчетливо:
– Бога нет…
Мальчик закачался как пьяный, крикнул пронзительно и упал, лишившись чувств.
Близился конец весны. Волга сбросила с себя ледяные кандалы. Проплыли уже первые пассажирские пароходы. На реке все чаще появлялись плывущие по течению плоты. Пролетели, стремясь на север, последние стаи диких гусей и уток. Володя принес из гимназии аттестат, в котором были одни пятерки и решение педагогического совета, назвавшего его самым лучшим учеником второго класса.
Отец погладил мальчика по лицу, мать расцеловала в лоб и произнесла:
– Ты моя радость и гордость!
Он спокойно и равнодушно принимал эти похвалы.
Не понимал даже, за что ему выпала такая доля. Учился старательно, так как хотел побыстрей вобрать в себя знания. Давались они ему с легкостью; особенно любил он латинский язык и самостоятельно пытался читать Цицерона, копаясь в толстом словаре Шульца или прося брата Александра о помощи. Несмотря на все эти занятия, оставалось у него в достатке свободного времени. Читал много, увлекаясь Пушкиным, Лермонтовым, Некрасовым; перелистал даже два раза «Войну и мир» Толстого и просто проглотил бесчисленное число книжек. Делил он их обычно на две категории: женские или сентиментальные, бессмысленные, после которых не оставалось ничего, кроме красивого звучания слов, и настоящие – где находил мысли, глубоко западающие в сердце и мозг.
Читать начал недавно. Раньше мешал ему каток. Он любил быстрое движение и постоянное владение своими мышцами для сохранения равновесия. Сделав уроки, бежал он на реку. Возвращался усталый и сонный. О чтении не было и речи – ложился на кровать и спал как убитый.
Только в последнюю зиму понял, что коньки отбирают у него много дорогого времени и делают невозможным его применение с пользой. Колебался недолго. Стиснувши зубы, пошел к товарищу Крылову и сторговался с ним. Отдал ему хорошие американские коньки, домой же принес четыре переплетенных томика Тургенева.
Володя был самым лучшим учеником; самым прилежным, самым способным и воспитанным мальчиком. Не мешало ему это, однако, радоваться начинающимся каникулам. Семья Ульяновых летом жила в своем доме в небольшой деревеньке Кокушкино, расположенной среди лесов, недалеко от реки. Был это созданный в мечтах рай для маленького Владимира. Крестьяне окружали их всех дружбой, особенно же любили Марию Александровну, которая бесплатно лечила крестьян, заглядывая в медицинский справочник и раздавая травы и микстуры, привезенные из города. Была она известна среди окружающего населения как прекрасный врач.
Дом Ульяновых в Симбирске. Фотография. XIX век
Мальчик также имел много приятелей в деревне. Подвижный, жаждущий приключений и смелый, собрал он многочисленную ватагу мальчишек, которым он внушал уважение находчивостью и силой. Они очень любили его, так как не чувствовали в нем «барчонка», который относился к ним только снисходительно; не пытался он поучать их или высмеивать. Володя, обычно недоверчивый и порой резкий, по мнению гимназических товарищей, здесь чувствовал себя в своей стихии. Был равным среди равных.
Порой возвращался домой с подбитым глазом. Когда Мария Александровна делала ему горькие упреки, он отвечал со спокойной улыбкой, всматриваясь в любимое материнское лицо:
– Это ничего, мамочка! Играли мы в казаков и разбойников. Досталось мне кулаков в глаз от рыжего Ваньки, но я ему тоже набил порядочную шишку. Не хотел сдаваться и боролся один против пяти, пока не прибежали мои разбойники…
Теперь, после получения аттестата и окончания школьного года, все эти привлекательные стороны ожидали Володю. Старший брат остался в городе, сестры Александра и Ольга были приглашены к тетке, стало быть, ехал он только с родителями.
Прибывши в деревню, Володя тотчас же выбрался из дома. Родители распаковывали чемоданы и корзины. Мальчик побежал в лес.
Солнце уже заходило. Деревья, покрытые свежими пахучими листьями, роняли последние цветы и семена. Яркая зеленая трава, белые, желтые и голубые весенние цветы источали аромат. Сильный запах еще влажной земли наполнял воздух. Летали бабочки, блестящие мухи, гудящие жуки и проворные стрекозы. На верхушках сосен мелькали белки. Птицы порхали вокруг, щебеча, свистя и гоняясь за насекомыми.
Мальчик застыл в восхищении. Его приветствовал лес, травы, насекомые и птицы. Все вокруг представлялось ему прекрасным, безмерно счастливым, вечным.
Помимо воли он сорвал шапку и погрузил взгляд в бескрайнюю голубизну погожего неба.
– Бог! Великий, добрый Бог! – воскликнул он с признательностью и умилением.
Звучание этого слово напомнило ему отца Макария и коллежского советника Богатова. Скривился болезненно, сощурил зло глаза и обратно нахлобучил шапку на голову.
Пошел через лес, путаясь в ползущих через тропинку корнях деревьев, и вышел на высокий берег реки. Заросший кустами дикой малины и калины, заканчивался он почти отвесным обрывом. Ниже, невидимые из-за чащи, звенели и журчали выбегающие на узкую песчаную кромку волны. Река – разлившаяся широко прямо до квадратов полей, тянущихся от низкого песчаного берега, от желтых отмелей, хорошо знакомых мальчишкам, а теперь скрытых под водой, – плыла спокойно и величаво. Словно легкие одежды ангелов и архангелов, красиво нарисованных на потолке купола кафедрального собора – тянулась бледно-голубая, розовая, золотистая, зеленоватая лента реки. Хотел он броситься в ее цветистые ласковые струи и плыть, плыть далеко, к солнцу, которое разбрызгивает пурпур и золото, призывает и тянет к себе.
Маленький Владимир снова обнажил голову и стоял в невыразимом восторге – недвижимый, завороженный, безотчетно втягивая всей силой легких свежее дуновение, залетающее от Волги.
Из-за выступающего утеса, где пенились и крутились верткие струи, выплыл большой плот. Люди, сжимая длинные багры, вбивали их окованные железом концы в дно и толкали сотни толстых сосновых и буковых бревен, связанных лыком. Посредине плота стоял шалаш из коры и зеленых веток, а перед ним на каменной плите горел маленький костер. Толстый, бородатый купец сидел перед огнем и пил чай, наливая его из кружки на блюдце. Время от времени покрикивал он поощрительно:
– Гей, гей! Сильней, быстрей, крепче! Ну, запевайте, ребята, работа легче пойдет! Ну!
Согнувшиеся над баграми работники начали бурчать угрюмыми голосами:
Эй, дубинушка, ухнем!
Эй, зеленая, сама пойдет!
Эй, ухнем! Эй, ухнем!
Неохотные слабые голоса оживлялись понемногу, набирали более громкого, более смелого тона и ритма. Стоящий у длинного весла рулевым молодой работник запел вдруг звучным высоким тенором разбойничью песню:
Из-за острова на стрежень,
На простор речной волны
Выплывают расписные
Сеньки Разина челны.
Хор сгорбленных фигур, топающих босыми ногами на подвижных, мокрых бревнах, поднял мелодию слаженным хором:
Выплывают расписные
Стеньки Разина челны!
Крутой берег отбил слова песни; они покатились над рекой, свалились в низину, начинающуюся квадратами полей и покрытую зеленью бесконечных лугов.
Плот внезапно зацепился за подводный камень и начал стремительно поворачиваться, подхваченный течением, на глубину. Раздался крик, умолкла песня, громче и чаще топали ноги, сильней впивались опоры длинных шестов в усталые плечи работающих людей, плескалась вода, скрипел руль, трещала обвязка бревен.
Еще не исчезло далекое эхо песни, еще дрожало в воздухе последнее слово «челны», когда сидящий у шалаша купец сорвался с места и подбежал к рулевому. Замахнулся широко и ударил борющегося с течением человека в лицо, крича яростным хрипящим голосом:
– Собачий сын! Чтоб ты пропал… к чертям рогатым! Вы, негодяи, нищие, подлые, подонки, тюремная падаль! Чтоб вас холера взяла! Чтобы…
