Мария Романушко - Наши зимы и лета, вёсны и осени

Ознакомительная версия.

– Ну, это уж никуда не годится, – говорит мама и хмурится.

– Разве можно путать дуршлаг с горшком? Подотри-ка лужу.

Мама вручает малышу швабру с намотанной на неё тряпкой. Малыш видел, как это делается. Ничего, что швабра для него тяжела и в три раза выше его. Раз-раз – и нет лужи. Какая чудесная игра! «Ещё!» – просит он.

– Тогда подотри полы в прихожей, – говорит мама. – Ты мне очень поможешь.

С этого дня только мама за швабру, – малыш тут как тут: «Я сам!»

– Это тебе бабушка прислала, – говорит мама.

Она разрезает верёвки на коробке и вынимает из неё беленького пушистого зайца. На зайце нарядная голубая рубашка в белый горошек и штанишки на лямочках. Сзади из штанишек торчит забавный белый хвостик. Белый накрахмаленный воротник топорщится вокруг шеи, как у клоуна. В передних лапках заяц держит две медные тарелки.

Малыш осторожно берет в руки новую игрушку, щупает, разглядывает. Больше всего ему нравятся зайкины пушистые уши и красные блестящие глазки. Он дергает зайца за ушко, и ушко остается у него в руках…

– Не надо, – говорит мама. – Зайке больно.

Она вставляет ушко на место.

– Давай лучше посмотрим, как зайка играет. Это не просто зайка. Зайка – артист! Он и плясать умеет.

Мама берет маленький блестящий ключик, вставляет его в зайкину спину, голубую в горошек, поворачивает ключик, отчего раздаётся негромкое пощелкивание, ставит зайку на пол и…

С истошным криком малыш выбегает из комнаты и забивается в угол прихожей.

– Не надо! – кричит он. – Не надо!

А в комнате на ковре, как заправский артист, отплясывает, вызванивая медными тарелками, оживший заяц. Оживший игрушечный заяц. Ничего ужаснее малыш в своей жизни ещё не видел.

– Не надо! – умоляет он, закрыв ладошками глаза. Только бы не видеть этого – непостижимого умом – превращения неживого в живое.

Целый год после своей незадачливой премьеры зайка прожил в тёмной коробке на шкафу…

– Может, машинку ты не испугаешься? – говорит мама в раздумье. – Ведь все машины движутся, хоть они и не живые. Смотри, какая чудесная. Хочешь сам завести? – она протягивает малышу ключик.

Но малыш прячет руки за спину. Нет, ему пока не хочется.

– Ладно, я сама. А ты смотри и учись.

С легким жужжанием она поворачивает ключик и ставит машинку на тротуар…

Картинка: малыш с криком ужаса несется по дорожке сквера, за ним – добродушно жужжа, катит автомобиль, а за ними – бежит мама, безуспешно призывая малыша остановиться, не бояться: ведь это всего-навсего игрушка! Но все её призывы тонут в отчаянном крике перепуганного сына.

Наконец, завод у машинки кончился, и она замирает, ткнувшись носом в обочину. Мама в сердцах засовывает машинку в сумку и прижимает к себе рыдающего малыша.

– Глупышка, маленький, успокойся, мы больше не будем играть в эти игры. Пока ты сам не захочешь…

Два мальчика живут в малыше. Мальчик-котёнок и мальчик-тигрёнок. Первый ласкается, второй – кусается. «Это не ребёнок, это – настоящий вулкан», – говорит мама.

Из прошлого или из будущего эти яростные вспышки ревности, гнева, отчаянья? Будто в глубине его души взрываются, рождаясь, новые галактики, сотрясая это маленькое существо, открывая в нём пугающие его самого, неведомые глубины… Язык слаб, слов ещё так мало, чтобы выразить, объясниться, хотя бы с нею, самой близкой, самой любящей, которая с грустной тревогой заглядывает ему в глаза, обеспокоено спрашивая: «Что с тобой, малыш?…»

«Что с тобой, малыш?» – спрашивала я, склоняясь над твоей кроваткой, когда ты был совсем ещё крошечный, и по ночам тебя мучила бессонница. Помню твой немигающий взгляд, устремленный в красноватый от света ночника потолок, или в тёмное окно. Напряжённое, как струна, тельце. А тебе от роду – три недели… «Что тебя мучит: прошлое или будущее? Воспоминания или предчувствия?…»

Нет, не можешь ты пока объяснить. Не можешь понять. Для себя самого ты ещё более непонятен, чем для меня…

Странное время, мучительное, зыбкое. Вечность ещё не отступила далеко, ещё явственно звучит для тебя её голос. Но ты живешь здесь: мир, с его радостями и горестями, постепенно завладевает тобой; уже появляются привязанности, интересы, увлечения… А внутри тебя говорит другое – не имеющее названия на языке тех, кто окружает тебя. Муки раздвоенности, слезы неприкаянности, страх перед неизреченным, что мучит тебя изнутри, и чему так и суждено остаться неизреченным, – всё это окружающие тебя взрослые называют непонятным словом «каприз». Смысл его тебе неясен, но интонация, с какой оно произносится, явно направлена против тебя, в ней сквозит недоумение, осуждение, раздражение, и это повергает тебя в настоящее горе. Тебя не понимают. Ты сам не понимаешь себя. Ты, такой нежный и ласковый, начинаешь кричать и буйствовать. Приласкать, успокоить тебя в эти минуты невозможно: ты отключаешься от внешнего мира, а внутри тебя кипит вулкан, кипит и извергается, выплескивая бунт и истерику, и горячие, неудержимые потоки слез…

А вечером, глядя на тебя – спящего, такого маленького и беззащитного, та, что больше всех любит тебя, сокрушенно повторяет: «Что это с нами такое, малыш?» Но ты не отвечаешь, ты спишь, утомленный, спишь, набираясь сил для завтрашнего дня, спишь, – а внутри тебя вызревает непредсказуемое… Чему нет имени на языке тех, кто далеко ушёл от этого странного, пугающего рубежа, о котором в суете взрослой жизни обычно говорят: «Раннее детство. Почти ничего не говорит, капризничает. Так, ничего интересного…»

Малыш будто задался целью разрушить родное гнездо. Он действует по какой-то, одному ему ведомой программе, упорно и целеустремленно, не откликаясь на ласки, шутки и увещевания.

Все дни он борется с миром окружающих его вещей. Сломать, сокрушить, убрать с дороги! Способов для этого малыш находит великое множество. Всё, что можно сбросить с балкона, он сбрасывает с балкона. Носовые платки, слюнявчики, кепки, осенними листьями кружась в тёплых вихрях июньского воздуха, слетают с тринадцатого этажа и оседают на балконах этажами ниже. То и дело раздаются звонки в дверь, и кто-нибудь из соседей приносит очередную находку-потерю: «Это, случайно, не ваше?»

Желая, чтобы кукушка в часах куковала ежеминутно, малыш без конца норовит дернуть её за хвост, то есть – за гирю, и бедная кукушка, угорев от кукования, замолчала в конце концов если не навсегда, то по крайней мере надолго. Кухонный шкафчик, упорно раскачиваемый малышом, не выдержал напора, зашатался, накренился и… Если бы меня не оказалось в эту минуту рядом, малыш вряд ли бы успел выскользнуть из-под падающего на него всей своей тяжестью противника…

Стекла в оконных рамах жалобно звенят и угрожающе гудят, будучи непрерывно испытываемы на прочность половником, который в руках малыша превращается в грозное орудие разрушения. А стоит малышу остаться на кухне одному хоть на минуту, как тут же хлопает дверца холодильника, и я всякий раз застаю одну и ту же картину: малыш с улыбкой сладострастья давит яйца…

А об оборванных малышом обоях, когда заходят соседи, я нарочито бодро говорю: «Мы готовимся к ремонту».

«Ку-ку, малыш!» – окликаю я тебя устало и растеряно. – «Возвращайся ко мне. Давай жить дружно».

А во всём остальном малыш прекрасный ребёнок. В перерывах между галактическими взрывами он тихий и нежный. Общителен невероятно! Заговаривает со взрослыми, детьми, кошками, собаками, самолетами в небе, птицами – всем и всему бесконечно радуется. Кричит: «Ку-ку! Ку-ку!» – это у него такое приветствие вместо «здравствуй».

Останавливаемся у газетного киоска, малыш заглядывает в окошко и приветствует киоскершу: «Ку-ку!» Однажды, гуляя рано утром, встретили одинокую черепаху в песочнице, видимо, забытую кем-то из ребят. Надо было видеть, как малыш пытался наладить с ней контакт! Сначала долго молча изучал. Потом приблизился осторожно и – вопросительно: «Ку-ку?»

В ответ – молчание. Более требовательно: «Ку-ку!» Молчание.

И уже настойчиво, удивлённо, возмущённо: «Ку-ку! ку-ку! ку-ку!»

Был страшно удивлён её безответностью. Ведь обычно ему все отвечали, даже птицы, даже собаки, по-своему, но отвечали.

Подобная сценка произошла и с картофелиной. Лежала большая бугристая картофелина в углу кухни, не картофелина – а существо некое со своей физиономией, не валялась в углу – а жила, и малыш её всячески обхаживал: «Ку-ку!» да «ку-ку!» И удивлялся, что нет ответа…

Любит воду. Во всех её видах и проявлениях: дождь, пенистая струя из водостока, ручеек в лесу – всё вызывает в малыше восторг. Стихия воды, в любом, самом скромном обличье, манит его, влечет, даже если это всего-навсего тоненькая струйка из крана…

Ознакомительная версия.