- Господи, я не знаю...
- Ты боишься меня, потому что я белый? А вот Джонни-Бой не боится. Смотри, из-за тебя вся наша работа пропадет даром.
Она сдалась и закрыла лицо руками.
- Это Джонсон? Скажи мне, Сю?
- Да, - прошептала она в ужасе; ужас нарастал, она чувствовала, что гибнет.
- Грин?
- Да.
- Мерфи?
- Господи, я не знаю!
- Ты должна сказать мне, Сю!
- Мистер Букер, оставьте меня в покое.
- Это Мерфи?
Он называл ей товарищей Джонни, и она отвечала "да"; отвечала, пока он не перестал спрашивать. Тогда она подумала: откуда ему известно, что люди шерифа стерегут дом старика Лема? Она поднялась на ноги, держась за спинку стула, чувствуя, как в ней нарастает уверенность и твердость.
- Откуда вы знаете про Лема?
- То есть... как откуда знаю?
- Что вы здесь делаете так поздно? Откуда вам известно, что шериф схватил Джонни-Боя?
- Сю, ты мне не веришь?
Она не верила ему, но не могла ответить. Она смотрела на него не сводя глаз, пока губы ее не разомкнулись: она искала ответа в себе самой.
- Вы встретили Еву? - спросила она.
- Еву?
- Да, дочку Лема.
- Ах, да. Да, да, я встретил Еву.
- Она вам сказала?
Она спрашивала скорее себя, чем его: ей хотелось поверить.
- Да, - сказал он негромко. - Пожалуй, мне пора идти, сказать им.
- Кому? - спросила она. - Кому "им"?
Мускулы ее тела напряглись в ожидании ответа, словно жизнь ее зависела от этого.
- Товарищам.
- Да, да, - вздохнула она.
Она не видела, как он ушел, она но смотрела и не слушала. Она вдруг заметила, что в комнате никого нет и что в ней самой нет того, что наполняло ее страхом.
5
Ей казалось, что она долго-долго, чуть не всю свою жизнь, сидит, согнувшись над остывшей плитой. То она твердила себе: оба они теперь погибли, и Сэг, и Джонни-Бой... Верно, я их не увижу больше. То сознание вины поднималось в ней и пересиливало тоску. Господи, не надо было говорить, бормотала она. Да нет, не может он быть таким подлецом, чтобы...
Не раз она собиралась бежать к товарищам сама и сказать им; она чувствовала себя немного лучше. Но какая от этого польза? Она назвала всех Букеру. Не может он поступить как иуда с нами, бедняками... Просто не может!
- Тетя Сю!
Это Ева! Сердце ее подскочило от тревожной радости. Не отвечая, она поднялась на ноги и захромала навстречу Еве. В открытую дверь на фоне косого дождя она видела лицо Евы, которое светило белизной, попадая в скользящий луч прожектора. Она хотела окликнуть Еву, но передумала. Господи, помоги мне! Ведь надо ей сказать про Джонни-Боя... Господи, не могу!
- Тетя Сю, вы здесь?
- Входи же, деточка.
Она обняла Еву и долго прижимала ее к себе, не говоря ни слова.
- Господи, я так рада, что ты здесь, - сказала она наконец.
- Я думала, с вами что-нибудь случилось, - сказала Ева, высвобождаясь. - Я увидела, что дверь открыта... Отец велел мне вернуться и переночевать у вас... - Ева замолчала, вглядываясь. - Что случилось?
Она была так полна тем, что Ева с нею, что не поняла вопроса.
- А?
- Шея у вас...
- Это пустяки, детка. Идем в кухню.
- Шея у вас в крови...
- Шериф был здесь...
- О, идиоты! Что им от вас понадобилось? Я бы их просто убила! Честное слово, убила бы!
- Это пустяки, - сказала она.
Она обдумывала, как сказать Еве про Джонни-Боя и Букера. Подожду еще немного, решила она. Теперь, когда Ева была здесь, страх уже не так угнетал ее.
- Давайте я перевяжу вам голову, тетя Сю. Вы ранены.
Они пошли в кухню. Она сидела молча, пока Ева перевязывала ей голову. Ей уже лучше, она подождет еще немножко и скажет Еве. Пальцы девушки бережно касались ее головы.
- Здесь болит?
- Немного болит.
- Бедная тетя Сю!
- Это пустяки.
- Джонни-Бой приходил?
Она колебалась.
- Да.
- Он пошел сообщить остальным?
Голос Евы звучал так спокойно и доверчиво, словно в насмешку. Господи, я не могу сказать девочке...
- Вы ведь сказали ему, тетя Сю?
- Д-да...
- Ну вот! Это хорошо! Я сказала отцу, что беспокоиться не о чем, если Джонни-Бой уже знает. Может быть, все еще уладится.
- Надеюсь...
Она не выдержала - она терпела сколько могла и вдруг заплакала в первый раз за этот вечер.
- Перестаньте, тетя Сю! Вы всегда были такая храбрая. Все еще уладится.
- Ничего не уладится, деточка. Видно, свет не для нас создан.
- Если вы будете так плакать, я тоже заплачу.
Она силилась перестать. Нет, нельзя так вести себя при девочке... Совсем недавно ей было так нужно, чтобы Ева верила в нее. Она смотрела, как девушка достает сосновые сучья из-за плиты, разводит огонь, ставит кофейник.
- Хотите кофе, тетя Сю? - спросила Ева.
- Нет, милая.
- Выпейте, тетя Сю.
- Налей чуть-чуть, милая.
- Вот умница. Ах, да, да, я забыла, - сказала Ева, отмеривая ложечками кофе. - Отец велел сказать, чтоб вы были поосторожнее с этим Букером. Он предатель.
Она не шевельнулась, ничем не проявила волнения, но, когда Ева произнесла эти слова, все у нее внутри словно обмякло.
- Отец сказал мне, как только я пришла домой. Ему дали знать из города.
Она перестала слушать. Она чувствовала себя так, как будто ее вытолкнули на самый край жизни, в холодную тьму. Теперь она знала, что это было, когда она подняла глаза, выйдя из тумана боли, и увидела Букера. Это был образ всех белых и страх, неразлучный с ними, преследовавший ее всю жизнь. И вот во второй раз за эту ночь осуществилось то, что она предчувствовала. Она только повторяла себе: не нравился он мне, видит бог, не нравился! Говорила я Джонни-Бою, что это кто-нибудь из белых...
- Вот, выпейте кофе...
Она взяла чашку, ее пальцы дрожали, и горячий кофе выплеснулся на платье, на ноги.
- Простите, тетя Сю!
- Ничего, - сказала она.
- Подождите, я примочу ожог чем-нибудь.
- Мне не больно.
- Вы чем-то расстроены, тетя Сю.
- Нет, милая.
- Хотите еще кофе?
- Нет, мне больше ничего не надо, Ева.
- Ну встряхнитесь же. Не надо так...
Они замолчали. Слышно было, как Ева пьет кофе. Нет, она не скажет Еве: кроме Евы, у нее никого не осталось. Но надо же сделать что-нибудь, как-нибудь, все же надо. Она все равно пропала, а сказать Еве про Букера и Джонни она не в силах, это было бы просто бессовестно. Она хотела остаться одна, хотела без чужой помощи справиться с этим.
- Ложись, милая. Ты устала.
- Нет, я не устала, тетя Сю.
Она слышала, как донышко пустой чашки звякнуло о плиту. Надо заставить ее лечь! Да, Букер передаст имена товарищей шерифу. Если б только можно было его остановить! Вот решение, вот цель, вот яркая звезда, взошедшая на заре новой надежды. Скоро, через каких-нибудь полчаса, Букер доберется до Фоли-Вудса. Верно, пойдет дальней дорогой, ведь ближней он не знает. Я могла бы перейти речку вброд и обогнать его... А что делать потом?
- Ева, милая, ложись спать. Мне теперь лучше. А тебе нужно отдохнуть.
- Я не хочу спать, тетя Сю.
- Я знаю, что для тебя лучше. Ты устала и промокла.
- Мне хочется посидеть с вами.
Она заставила себя улыбнуться и сказала:
- Не думаю, чтобы они что-нибудь сделали Джонни-Бою.
- Правда, тетя Сю?
- Разумеется, милая.
- Мне хочется подождать вместе с вами.
- Это уж моя забота, милая. Для того и созданы матери, чтобы дожидаться детей.
- Спокойной ночи, тетя Сю.
- Спокойной ночи, милая.
Ева потянулась и вышла из кухни, она смотрела ей вслед; скоро зашуршала маисовая солома в матрасе, значит, Ева легла. Она осталась одна. Сквозь щели в плите она видела, как гаснет огонь и покрывается серым пеплом, в комнате опять становилось холодно. Желтый луч прожектора все еще скользил мимо окна, и дождь по-прежнему барабанил по крыше. Да, она осталась одна, она сделала это ужасное дело одна, и выход должна найти тоже одна. И, словно вкладывая перст в язву, она припомнила ту минуту, когда бросила вызов шерифу, когда крикнула, чтобы почувствовать свою силу. Она отдала Сэга, чтобы спасти других, она отпустила Джонни, чтобы он спас других, а теперь, в минуту слабости, порожденной сознанием силы, она потеряла все. Если бы она не окликнула тогда шерифа, у нее было бы довольно силы, чтобы не поддаться Букеру; она могла бы сама оповестить товарищей. Что-то сжалось в ней, когда она вспомнила тот припадок страха, который подступил к ней в темном углу. В ту минуту ею снова овладело прошлое, от которого, думалось ей, она отделалась навсегда. Она думала, что нежность и теплота навсегда ушли в прошлое, она думала, что ничего не значит, если она поет теперь: "Он - лилия долины, он - утренняя звезда..." Она пела это в те дни, когда не надеялась ни на что в мире, когда холодная белая глыба толкнула ее в объятия Иисуса. Она думала, что Сэг и Джонни-Бой заставили ее забыть о нем, сосредоточить все свои надежды на борьбе за свободу черных. Все эти годы она верила и работала вместе с ними, и благодать их новой, грозной веры вливала в нее новую силу. Эта благодать была на ней, когда она позволила шерифу сбить себя с ног, эта благодать была на ней, когда она опять поднялась на ноги и стала перед шерифом. Но она сама себя обманула: душа ее жаждала подвига, и гордость толкнула ее на подвиг, который был ей не по силам. То, что она назвала имена товарищей Джонни-Боя, было только преддверием беспросветного ужаса. Она стояла, глядя в землю, и старалась заглушить в себе голос долга. Она была в трясине между двумя мирами, ни жива ни мертва, лишенная благодатной силы и нового и старого мира. Чем яснее она сознавала это, тем сильнее что-то нарастало в ней и стремилось к освобождению, тем сильней она жаждала увидеть новую звезду, новую надежду на беспросветном небе своей жизни, новую грозную веру, которая дала бы ей силы жить и действовать. Бесшумно и тревожно она ходила по кухне, чувствуя себя беззащитной перед мраком, перед дождем, перед внешним миром и замирая от стыда, когда мысль о любви Евы проносилась в ее сознании. Она подняла свои натруженные руки и разглядывала скрюченные пальцы.
