Ознакомительная версия.
— Ты когда-нибудь по верхотуре бегал, мистер Нашвилл? Не думаю. Но лучше этого поезда не найдешь, чтобы поучиться, и луны такой, чтобы освещать дорогу. Только смотри, куда ставишь ногу, и делай, как я, тогда все будет в порядке.
Он надел стетсон и затянул шнурок под подбородком.
Я тоже надел шляпу и заправил шнурок. Индеец поднял свою косу на макушку и нахлобучил шляпу с плоскими полями.
— Осторожней по лестницам, — хмуро посоветовал он, — Ржавчина хорошую кожу испортит.
Приятно было знать, что мои новые друзья заботятся о моих ногах и моей обуви. Оказалось, что ржавые лестницы для меня не самое сложное. Я перешел по сцепу, влез на крышу товарного вагона и только тут почувствовал, как это высоко. Луна хорошо освещала дорогу, но уверенности мне не придавала. Я старался не обращать внимания на каменистый ландшафт, проносящийся мимо, и сосредоточиться на том, куда ставлю ногу. Когда я дошел до гремящего проема между вагонами, он показался мне глубоким, как ущелье Снейк-ривер. Джордж и Сандаун прыгнули, не задумываясь, и приземлились в золотых всплесках. Когда золото опало, я увидел, что они стоят по пояс в полувагоне пшеницы. Они поманили меня, и я знаком показал им, что прыгну, только наберусь сейчас храбрости. Пока я набирался, паровоз дал свисток.
— Прыгай, Нашвилл, — крикнул Джордж, — Давай! Сейчас же!
Худое лицо его друга было повернуто навстречу летящей саже.
Паровоз снова засвистел, и они оба легли в пшенице. Впереди под колесами снова загремел рамочный мост, более короткий, чем над Снейк-ривер, и гораздо ниже! Считанные сантиметры между трубой и поперечной балкой! Я глубоко вздохнул и прыгнул — за мгновение до того, как над нами пронеслась балка. Пшеница забилась в рот, заткнула ноздри. Я сел, отплевываясь, но они тут же повалили меня. Мы лежали навзничь и смотрели на пролетающие балки. Когда мост кончился, Джордж сел и улыбнулся мне.
— Какой-то у него пасмурный вид, а, Джек? — сказал он. — Может, пшеница ему в нос набилась?
Индеец сел с другой стороны от меня.
— У них там ямс растет. Может, он не привык к пшенице.
Наверное, он пошутил, но на лице не было и тени улыбки. Казалось, он напрочь лишен чувства юмора.
Мы проползли по пшенице вперед и перепрыгнули на крытый вагон. После пережитого страха это далось легко. Дальше была платформа с каким-то громоздким предметом, запеленутым в брезент, величиной с какую-то из этих новых сельскохозяйственных машин, которые работали на бензине. Мы спустились туда, присели у непонятного предмета и стали выгребать зерна из манжет и других щелей. Джорджа Флетчера одолело любопытство. Он отвязал угол брезента, заглянул внутрь и тихо свистнул. Затем аккуратно привязал брезент.
— Что там? — спросил я. — Комбайн?
Он помотал головой.
— Нет, если только мистер Ролле и мистер Ройс не занялись сельскохозяйственной техникой. Я же говорю, в этом поезде полно призов. Поднимайся, Джек! Время уходит.
Следующий вагон был украшен закопченной красно-бело-синей тканью, цветов государственного флага. Мы запрыгнули в маленький тамбур. За дверью слышались громкие голоса и смех — они немного пугали. Я рылся за поясом, вытаскивал зерна.
— Чувствую себя как мякина, — прошептал я.
— А я себя чувствую как картежник на миссисипском пароходе, — похвастался Джордж. — Как родное дитя фортуны, — Но сказано это было шепотом, так что не я один робел, — Джек, мумбо-юмбо твое при тебе?
Индеец, нагнув голову, заглядывал в окошко двери. Не обернувшись, он запустил палец в часовой кармашек жилета и вытащил странную монету. Она была большая, тяжелая, медная. Он потер ее о подбородок.
— Что это? — спросил я. Тоже шепотом.
— Это важный амулет мистера Джексона, — сказал Джордж. — Цент с головой индейца — с Всемирной ярмарки тысяча девятьсот четвертого года в Сент-Луисе. Бюро по телам индейцев отправило его в Сент-Луис — бесплатно!
— Я последний живой родственник вождя Джозефа [13],— сказал индеец. — Сын его брата.
— Да, мистер Джексон, как он говорит, — законный наследник трона нез-персэ. Если бы у них был трон, хи-хи-хи. Расскажи парню про монету, ваше величество.
Индеец отвернулся от окошка и осмотрел меня с ног до головы — достоин ли я. Потом изобразил, как засовывает медную монету в щель.
— Там была машина. Со щелкой сверху, вроде копилки. Туда суешь двадцать пять маленьких центов, а оттуда…
Он перестал засовывать, и медная монета скрылась между медными пальцами, исчезла, но не картинно, как у фокусника, а естественно, как рак уползает в ил. Индеец дернул воображаемый рычаг, и монета возникла на другой ладони.
— …выпадает один большой. В двадцать пять раз счастливее.
— Индейская арифметика, — пояснил Джордж. — Мы цивилизованные люди, мы понимаем, что так не бывает. С другой стороны, знаем, что так может быть. Лично я однажды целое Рождество играл в орлянку против этого чертова цента — и не выиграл ни разу.
Я посмотрел на них с сомнением.
— То есть в среднем, ты хочешь сказать?
— Я хочу сказать — ни одного броска! Орел, решка, не угадал — проиграл. Этот чертов медяк никогда не проигрывает.
— Никогда? Это невозможно.
На лице у индейца мелькнуло что-то отдаленно похожее на тень улыбки.
— Хочешь поспорить?
— Поспорить? На что?
— На мой золотой самородок — что из двадцати пяти раз не угадаешь ни разу, — Большим пальцем он щелкнул ко мне монету, — Подбрасываешь ты.
Я поймал монету одной рукой и шлепнул на тыльную сторону ладони. Если я хочу завоевать уважение этих ветеранов, нельзя поддаваться на их блеф.
— Играем, — сказал я, — Решка.
Я поднял ладонь. При свете из окошка заблестел медный профиль индейского вождя. Я снова подбросил.
— Один раз угадываю из двадцати пяти, и самородок мой, так?
— Теперь из двадцати четырех.
— Да, из двадцати четырех. Орел… а что я ставлю — на тот невероятный случай, если проиграю?
Флетчер хихикнул. Лицо индейца ничего не выражало.
— Что-нибудь такое же хорошее, — сказал он и посмотрел на мою руку. Монета лежала решкой, — Осталось двадцать три раза.
Я сдался примерно на пятнадцатом. Устал слушать хихиканье Флетчера. Поэтому, когда мои ковбойские сапоги величественно шагнули из тамбура в вагон, они были на ногах другого ковбоя. Я шел в индейских мягких.
Мы стояли и моргали при виде неожиданной роскоши: ковры, богатая отделка, охотничьи трофеи — как кабинет важного господина в особняке.
— Черт, — огорчился Флетчер. — Это не общий вагон, это персональный вагон Оливера Нордструма.
В вагоне плавал табачный дым и теснилась на удивление разношерстная публика: туристы, игроки, ковбои, парикмахеры и просто горожане. Большинство — у черной доски в другом конце салона, и толстый человек на возвышении записывал их ставки. Записывал мелом, пил шампанское и потел, как чайник. Официантка с бутылкой на подносе заменила ему пустой бокал полным. Она была то, что в Новом Орлеане называется «французская светло-желтая» [14]. Одета, как южная барышня, — в голубое шелковое платье с открытыми плечами и голубые ботинки на высоком каблуке со шнуровкой спереди. Наряд вполне сгодился бы для любого светского бала, если бы не кушак. Это было пестрое хулиганство — из попугайского оранжевого и павлиньего зеленого, завязанное узлом на талии. Женщина смеялась, наливала бокалы и взмахивала кушаком, как дерзкая цыганка, — пока не увидела нас. Она извинилась и направилась к нам с таким разгневанным видом, что можно было подумать, сейчас нам расшибут головы бутылкой или огреют подносом с бокалами.
— Джордж Флетчер! Ты что тут делаешь? Я слышала, ты поехал скот клеймить на состязаниях в Кулдесаке и получил заражение, когда тебя мул укусил. Надеялась — смертельное.
— Добрый вечер, мисс Джубал, — сказал Джордж, дотронувшись до шляпы, — Скончался мул, а не Джордж. Однако приятно знать, что ты обо мне думаешь, — Ослепительная его улыбка была обращена к ней, но взгляд — на шампанское. — Я тоже о тебе думал. Каждый раз, когда ставил тавро на круп хорошенькой телки, думал о тебе.
— Мне все равно, о чем ты думал или не думал. Я знать хочу, что ты делаешь в моем поезде?
— Ты не читала? Я еду в Пендлтон на родео, чтобы выиграть большой Мировой чемпионат. На первых страницах, по всему Айдахо.
Вагон дернуло в сторону, ей пришлось сделать шаг, и Флетчер смог ухватить конец ее кушака.
— Газета в Бойсе называет меня Черным Королем наездников, только еще не коронованным.
— Не жди от меня короны, черный. — Она поворачивалась то влево, то вправо, чтобы он не достал до бутылки и до подноса с бокалами, — Хватит с меня того, что ты не явился и не повез меня на ярмарку в Харни, как обещал. Я чуть не все воскресенье проторчала на станции, ждала телеграммы, что тебя зарезали или еще что-нибудь. А потом выясняется, что ты отправился на какое-то навозное представление!
Ознакомительная версия.
