бумаг. Это был его обычный жест, когда он бывал расстроен.
– Да, вот вам нечто более успокоительное, – сказала Б.М., – письмо от этого пучеглазого редактора «Эллермановского Курьера». Он посылает вам несколько своих передовиц и просит назначить его на мое место.
– Неужели он так буквально и говорит? – спросил Эллерман.
– Нет, только намекает. Пишет, что считает себя способным к более широкой деятельности и что его преданность вам безгранична. А потому, принимая во внимание его знание местных условий, он чувствует, что был бы более полезен в качестве конфиденциального лица, стоящего близко к вам.
Эллерман с минуту смотрел отсутствующим взором.
– Вы знаете, у меня мысль. Пошлем этого парня в конгресс. Это – абсолютный прихвостень, и мы могли бы контролировать каждое его слово.
– Бездарен, – сказала с циничной усмешкой Б.М., – абсолютно! Тратит всю свою энергию на подлизывание. С нашими деньгами и нравственной поддержкой он допустил такое развитие социалистического листка! Они основали его с наличностью нескольких сот долларов в полуразрушенной типографии, а теперь фактически они совершенно подорвали нашу газету. Она снова отпила молока.
– Было бы выгоднее, – заключила она, – если бы этот дурак перешел на их сторону и стал к нам в оппозицию.
– Покажите-ка мне эти передовицы, – сказал Эллерман, опустившись в большое конторское кресло и осторожно надевая на нос очки в золотой оправе.
Она взяла стопку бумаг и положила перед ним.
– Если это так, – заметил он, – то лучше нам от него избавиться, а в редакцию посадить кого-нибудь другого.
Он взял газету, и его сразу точно обдало жаром.
– Нечего сказать: одно хуже другого! – раздраженно проворчал он.
Б.М. вернулась к своему столу и взяла трубку одного из четырех телефонов, стоявших в ряд перед ней.
– Алло. Гараж. Говорит мисс Марголин. Подайте через десять минут машину с шофером. Я выеду в два.
Эллерман смотрел на нее поверх очков.
– Куда это вы? – спросил он.
– Играть в гольф, – ответила она, – я тоже являюсь пациентом м-ра Лаури. Он велел мне играть в гольф три раза в неделю… Если случится что-нибудь пока меня нет, то м-р Тэпман или мисс Томсон могут этим заняться.
– Вам это полезно. Перестанете так злиться.
– Я? – заметила она. – Злиться? На этот раз вы ошиблись!
Карьера Ричарда Эллермана служит прекрасной иллюстрацией того, что неуклонное стремление к раз намеченной цели есть главный залог финансового успеха.
Это карьера узкого ума, слепого ко всему остальному и занятого исключительно материальными приобретениями. Вот почему биографии финансовых королей до такой степени скучны и бедны содержанием. У них есть свои идеалы – человеческое существование без них немыслимо, но эти идеалы обычно чрезвычайно наивны, детски и покрыты фальшивой позолотой. Благодаря своей власти они навязывают цивилизации свои жалкие идеалы и заставляют таким образом считать высшим достижением то, что совершенно недостойно человеческого духа.
Чтоб иметь возможность беспристрастно судить об уме крупного дельца или финансиста, мы не должны поддаваться впечатлению окружающего его внешнего блеска. Тогда нам станет ясно, что главные его двигатели – корыстолюбие и самоутверждение. Он путает талантливость с ловкостью и не сочувствует тому типу ума, который «не умеет продать себя». Он насквозь проникнут социальным ядом продажности и потому особенно старательно выдвигает годных на все руки людей, наивно и совершенно искренно принимая их за действительно талантливых. Он безмерно увеличивает путаницу и мешает производительности во всех областях. Среди путаницы ему куда легче достичь своих корыстных целей, чем при наличии порядка, ибо путаница смешивает проблемы, извращает ценности и отвлекает внимание. Продуктивные процессы, которые могли бы протекать совершенно легко, благодаря этому делаются страшно сложными. Эти черты тесно связаны с неуклонным преследованием цели, которое служит отличительным признаком такого ума. Яркость и обаяние человека рождаются из борьбы его импульсов. Сила характера и понимание жизни развиваются в людях, стремящихся найти равновесие. Но подобная внутренняя борьба отсутствует у великих дельцов или финансистов. Ими руководит одна определенная цель. Поэтому их понимание ограниченно, они приобретают сведения, но не знания. Но хуже всего то, что таким умам недостает предусмотрительности. Этот недостаток, по-видимому, врожденный и неисправимый, потому что даже в своей деловой области они не прозревают будущего и бредут через жизнь, спотыкаясь и жадно хватаясь за все, что попадается на дороге и представляет какую-нибудь материальную ценность.
Как слепые попадают в яму, так они попали в мировую войну, потащив за собой стадо обманутых наций. Они удивляются всему и всем раздражаются. Они лишены созидательного социального гения, неспособны придумать никакого практического плана улучшения мира и поэтому довольствуются жалкой бесцельной филантропией. Как злобные собаки над костью, они рычат на каждого подходящего к ним с предложением создать мир красоты и благости. Такие умы поддаются только катастрофам. Их они понимают и уважают. Это печально, ибо это значит, что разговаривать с ними можно только на языке бедствий. Мир сейчас как раз произносит речь на этом языке, и эта филиппика обещает стать еще красноречивее в течение ближайших лет.
Ричард Эллерман принадлежал к этому типу людей. Он был не техник, а финансист. Его талант заключался в остроумных финансовых комбинациях, которыми отличалось развитие его компании. Он умел косвенными путями уничтожать конкуренцию и ловко распоряжаться акциями на бирже. Фактически производство эллермановских автомобилей выросло как отдельный самостоятельный организм под управлением опытных инженеров. Он чувственно наслаждался властью, сосредоточенной в его руках, которой должна была подчиняться эта прекрасно организованная производственная машина.
Он мог остановить ее моментально с такой же легкостью, с какой тушат электрическую лампочку. Если бы он захотел, он мог бы остановить ее, не давая никому отчета, и шестнадцать тысяч человек, жизнь которых была связана с заводом, не могли бы ровно ничего сделать. Им оставалось бы только молча бродить по затихшим улицам заводского местечка, как бродит скот, когда пересохнет река, в которой он привык утолять свою жажду.
Глава двадцать первая
Духовное радио
Большой каменный дом в «Тенистом Лугу» стоял далеко в конце аллеи, ведущей к нему вверх от ворот решетчатой ограды. Расположен он был с таким расчетом, что сразу, как белое платье, бросался, в глаза всякому, кто шел мимо ворот. От великолепного дома весело тянулись лужайки, безукоризненные, как новое сукно. Кое-где по ним были разбросаны тенистые купы тщательно выхоленных деревьев. От них поместье получило свое название. Вся эта красота была строго обдумана. Она была заказана архитекторам и ландшафтным садовникам, как заказывают сыр в бакалейной лавке. Все было задумано без особенного вдохновения, но умно, и выполнено с величайшим совершенством. Но, кроме того, эта красота была вызывающа. Не будь она вызывающей, она бы не понравилась Ричарду Эллерману, а не будь она несколько кричащей – не удовлетворила бы его жену.
Между скромными, заросшими деревьями улицами и стыдливыми Уэсчестерскими холмами дом был похож на чемпиона – атлета во фраке. Газеты называли его достопримечательностью. Так оно и было в действительности. Это был не просто дом, а символ власти: и дом, и поместье, и ковры, и картины, и статуи, и книги, и бронза. Символ власти не духовной и не интеллектуальной, а материальной. Владелец его и не признавал никакой другой власти. Для наблюдательного ума это представляло роковую трещину в его броне – брешь в стенах созданной им крепости. Брешь, в которую со временем войдет победоносная армия. На тех, кто был настроен в тон, – этот символ и все, что его окружало, действовало остро возбуждающе. От него шли волны, воспринимаемые миллионами людей, неспособных принять ничего более тонкого и высокого.
Присоединимся на минуту к духовному радио и послушаем, что до нас донесется.
– Чей это дом, Генри? – Наклонившийся над колесом руля Генри чувствует, как его трогают за плечо. – Вот этот – большой белый дом справа? Посмотри, посмотри-ка!.. Вот это поместье! На чугунной решетке монограмма Р.Э. Да, Р.Э. Совершенно верно.
– Этот? – Генри слышит и замедляет
