- Сколько нужно заплатить, чтобы провести здесь ночь?
- Включая и удовольствия?
- Разумеется.
- Три фунта сверх счета.
- Слишком дорого, - не останавливаясь, мрачно заметил Дэвидсон.
Я хотел избежать этой встречи, но она прошла совсем не так, как я ожидал; столь же неожиданной оказалась и вторая, избежать которой я не стремился, - с его дочерью Элен. Когда она позвонила мне и сказала, судя по голосу, вполне спокойно, что хочет меня повидать, я обрадовался; я испытывал радость и здороваясь с ней на лестнице у моих дверей.
Мы не виделись уже несколько лет, и, глядя на ее освещенное лампой лицо, я не знал, сумел ли бы я угадать ее возраст. Ей было за тридцать пять, и кожа на ее лице и шее стала чуть тонкой; типичные для всей их семьи черты лица, менее яркого, чем лицо Маргарет, заострились. Однако, становясь или, пожалуй, уже став худощавой женщиной средних лет, она больше всех нас сохранила открытое выражение лица; в ней не было никакой солидности, даже той, что приходит с возрастом; в ней не было ничего нарочитого, кроме, пожалуй, чрезмерного внимания к своим туалетам, которое теперь, вероятно, превратилось в привычку, более машинальную, чем простота Маргарет. Взгляд и улыбка Элен были по-девичьи светлыми.
- Льюис, - сразу же заговорила она, - Маргарет рассказала мне про вас обоих.
- Очень рад.
- Правда?
Она достаточно знала меня и не могла не удивиться; она знала, что даже брату, хоть мы с ним и дружили, я не открою такую тайну.
- Я рад, что это известно человеку, которому мы можем довериться.
Глядя на меня поверх спинки дивана, Элен понимала, что я говорю искренне, ибо на этот раз, вопреки обыкновению, необходимость что-то скрывать угнетает меня. Глаза ее сощурились, а губы искривились в сухой, почти сердитой усмешке, присущей всем Дэвидсонам.
- Не слишком удачно сказано, - заметила она.
- Что вы имеете в виду?
- Я вовсе не жаждала встретиться с вами сегодня.
- У вас поручение от нее? - воскликнул я.
- От нее.
На мгновение мне стало легче; она волнуется еще больше меня.
- Маргарет знает, что я пошла к вам, - сказала Элен. - Она, наверное, даже знает, о чем я намерена говорить с вами.
- О чем же?
Элен ответила быстро, словно желая поскорее покончить с этим.
- То, что вы предлагаете Маргарет, делать нельзя.
Я глядел на нее, не видя, и молчал.
Спустя минуту она продолжала, почти мягко, - самое трудное было уже позади.
- Льюис, мне кажется, вы обязаны отвечать за свои поступки.
- Обязан?
- Я так думаю. Ведь вы не хотите меня оттолкнуть? Вы уже не раз отпугивали других, я знаю.
- Я всегда уважал ее. Помолчав, я ответил:
- Вы разбираетесь в людях лучше, чем я.
- Боюсь, даже слишком хорошо, - сказала Элен. - Но вы, мне кажется, впадаете в другую крайность. И это дает вам определенные преимущества в тех случаях, когда вы задумываете то, что задумали сейчас.
- Вы думаете, я в восторге от себя?
- Разумеется, вы обеспокоены. - Она изучала меня своими проницательными блестящими глазами. - Не знаю, но на вид, я бы сказала, вы гораздо более счастливы, чем прежде. - И продолжала: - Я очень хочу, чтобы вы были счастливы, вы ведь это знаете.
- Знаю, - ответил я.
- Я хочу счастья и ей, - сказала Элен. - И вдруг, наперекор самой себе, улыбнулась. - Когда женщина приходит к человеку в вашем трудном положении и говорит: "Конечно, я желаю вам обоим самого большого счастья, но...", это означает, что она пытается чему-то помешать. Это верно. Но все же я очень ее люблю и всегда хорошо относилась к вам.
Наступило молчание.
Повысив голос, она произнесла резко и непреклонно:
- Но есть ребенок. И это решает все.
- Я его видел... - начал я.
- И это вас не остановило?
- Нет.
- Не могу вас понять. - Ее голос снова смягчился. - Я готова поверить, что жизнь с вами принесет ей больше радости, чем жизнь с Джеффри. Я надеялась, что вы поженитесь еще тогда. - И продолжала: - Но именно потому, что вы так подходите друг другу, именно потому, что вы словно созданы друг для друга, вам нельзя возвращаться к прежнему.
Впервые я почувствовал раздражение и замешательство, я не мог подыскать слов, способных ее убедить.
- Нельзя ни на йоту рисковать ребенком, - сказала она, отвечая на мои невысказанные возражения. - И не только ради него, но и ради самой Маргарет: вы и без меня знаете, что с ней будет, случись что-нибудь с ребенком.
- Я уверен, что с ним ничего не случится.
- Все равно рисковать нельзя. - Она продолжала: - Если с ребенком что-нибудь произойдет, не поможет и сознание того, что это не ваша вина и что так получилось бы все равно. Как, вы думаете, она будет себя чувствовать? - И добавила: - Она, наверное, знает все это не хуже меня. Не могу ее понять.
Я старался объяснить.
- В любом случае, - сказал я, - у нас с Маргарет все равно нет возможности действовать так, как бы нам хотелось. Мы оба понимаем, какую ответственность берем на себя.
- Если с ним что-нибудь случится, она никогда себе этого не простит.
- Простит или нет...
- Это всегда, всю жизнь будет стоять между вами, - сказала Элен.
- Я думал и об этом, - ответил я.
- Вы не имеете права, - вдруг вырвалось у нее.
Я сдерживал свой гнев, она же не сумела совладать с собой.
- Позвольте нам самим отвечать за себя, - сказал я.
- Это слишком легко, - возразила она. По натуре она была мягче сестры; мне еще никогда не доводилось видеть ее в такой ярости. - Знайте же, что если вы и дальше будете продолжать в том же духе, то не ждите от меня ни малейшего сочувствия. Я ни за что не стану помогать вам.
- Вы надеетесь, что это повлияет на наше решение?
- Очень надеюсь, - ответила она. - И если мне удастся не пустить ее к вам, я это сделаю.
Я старался быть сдержанным и понять ее.
Во время нашего разговора я понял, что в Элен чувство материнства торжествовало над всеми остальными. Она очень страдала от того, что у нее не было детей, и все еще ходила по врачам. Она была способна на пылкую материнскую любовь, присущую натуре эмоциональной, но холодной в сексуальном отношении; ей казалось, что любовь к ребенку и любовь к мужчине - чувства одного ряда.
Маргарет никогда бы этого не поняла. Для нее это были совершенно различные чувства. Материнское начало было в ней почти так же сильно, как в Элен, но она редко говорила со мной о сыне; хотя все время не переставала думать об угрозе, которая, как только что сказала Элен, нависла над нами. Она безумно любила своего ребенка. В ее любви к нему таилось больше страсти, чем могло бы быть у Элен, но эта любовь была не в силах побороть другое чувство, которое тянуло ее в противоположную сторону, - чувство, которое, в отличие от того, что вкладывала в него Элен, в основе своей не было ни возвышенным, ни дружеским и, хоть и несло в себе элемент материнской нежности, в целом было от этой любви столь же далеко, как от самоуничижения или бравады.
Элен очень проницательна, думал я; она понимает больше, чем другие, и на ее суждения о поступках людей можно было полагаться, если только в основе этих поступков не лежали отношения между мужчиной и женщиной. Когда она рассказывала о племяннике, подлизавшемся к тетушке, кнопки прочно удерживали на месте кальку, на которую она переснимала эти отношения; если же ей приходилось описывать чувственную любовь, то калька ерзала по столу, Элен блуждала где-то вокруг да около истины, но в точку не попадала. Она описывала дружбу, доверие, флирт и воображала, что именно это и есть чувственная любовь. Я вспомнил, что многие наблюдательные люди, которых мне доводилось слышать и читать и у которых калька точно так же ерзала по столу, - наблюдательные люди, и высоконравственные и развращенные, женились и выходили замуж, как герои романов Джейн Остин. Их наблюдения казались удобными, пока ты не попадал в беду, но если несчастье стояло рядом, они превращались в бессмысленный набор слов.
И все же я не мог просто отмахнуться от предупреждения Элен насчет ребенка. Будь я моложе, я бы постарался понять, чем вызвано ее волнение, и на этом бы успокоился. Теперь я уже не мог так ловко обмануть себя.
Я должен был ей ответить, хоть прямого ответа не было, должен был сказать, что со своей стороны готов взять на себя всю вину и все последствия, что я верю, мы сумеем устоять, сумеем выдержать все, что уготовит нам будущее.
Мое решение твердо, сказал я; не знаю, придет ли ко мне Маргарет, но я ее жду.
44. ВТОРАЯ БЕСЕДА С ДЖОРДЖЕМ ПАССАНТОМ
На следующее утро небо над парком в блеске ноябрьского солнца было таким ослепительно чистым, что я с трудом подавлял желание поведать всему миру нашу тайну, которая жгла меня все больше и больше. После завтрака я позвонил Маргарет; я должен был, ничего не скрывая, передать ей наш с Элен разговор.
- Я знала, что она против, - донесся голос Маргарет.
- Она не сказала ничего такого, о чем бы мы сами с тобой не думали, заметил я, передавая ей слова Элен о ребенке.
