из него по одному слову! Он, наверное, думает, что Марина опытна в общении с мужчинами. Потому и настороженный такой. А она сама только начала крылья расправлять.
Может, неверный тон в разговоре с ним взяла? Женщины с Иваном Витольдовичем так прежде не разговаривали? Если на то пошло, редко какая женщина станет нахально грубить мужчине, который ей небезразличен… Стоп, а это в самом деле так? Он ее уже не раздражает?
И вообще, откуда в Марине возник этот охотничий азарт? Отчего она вдруг решила, что лучшее средство для того, чтобы ему понравиться, — вывести его из себя, разозлить? Впрочем, для этого ей и не понадобилось особенно напрягаться, — злить господина Нестеренко ей хотелось. Как и ему самому злиться — как с горы катиться!
Прежняя Марина никогда бы не стала так жестко кокетничать. Она бы просто прошла мимо него, объяснив себе, что такой непробиваемый мастодонт ей не по зубам. Вот именно, она бы не стала и пытаться.
А новая Марина… О, ей палец в рот не клади. На вопрос самой себе, смогла бы она его завоевать, она сама себе и ответила: «Почему бы и не попытаться?»
Скорее всего на нем пробовали свои зубы довольно многие представительницы слабого пола. Иначе и быть не могло. Этаких бравых офицеров у нас с огнем поискать. Пусть и в отставке. А если учесть, как обычно мужикам идет военная форма… О, это еще с давних пор идет: «И стояли барышни у обочин, им солдаты нравились очень-очень…» Солдаты, офицеры, не столь важно. Братцы-военные…
Ладно, позлословила, яд свой повыпускала, и хватит. Подойди к десантнику с другой стороны. В смысле словесного подхода.
— Иван Витольдович, вы помните свой первый прыжок с парашютом?
Так, на лице удивление пополам с недоумением. Главное получилось: заинтриговала.
— Помню, — медленно проговорил он.
До чего он все-таки настороженный! Как объяснить ему, что Марина не собирается покушаться на его свободу. И кусать не собирается. Пока. Это так, легкая разведка. Но он все тянул с ответом, словно искал подвох, так что она в конце концов решила пояснить:
— Я как-то по телевизору интервью с десантниками смотрела. И с той поры все хотела со знающим человеком поговорить. Они в той передаче все как один восхищались небом, ощущением полета, и никто не сказал, как это страшно.
— Страшно? — переспросил он.
— Я думаю, да, пока не привыкнешь. Я совершенно отчетливо представляю себе человека, который прежде поднимался разве что по лестнице своей девятиэтажки и вдруг оказался на недоступной прежде высоте. Мало того, на земле он мог надеяться на свои руки, ноги, голову, а здесь — только на какую-то там штучку за спиной, с которой ему надо прыгнуть в бездну и которая вовсе не так надежна, как о ней говорят. Или нормальный инстинкт самосохранения на высоте не работает? Признайтесь, в самый первый раз вам страшно не было?
— Было, — нехотя согласился он. Но тут же его лицо озарила улыбка. — Да мне и во все последующие разы было страшно, чего уж греха таить!
Вот наш десантник и приоткрылся. Это хорошо, что он не боится выглядеть слабым в ее глазах. Значит, доверяет. Точнее, верит, что она не ухватится за это его признание и не станет высмеивать.
Уж не пойти ли Марине в психологи? Будет изучать такие вот замкнувшиеся в себе личности. Выводить их из пограничного состояния. Так, кажется, это называется. Вот ведь улыбнулся, и сразу стало ясно, что прежде он мог и любил улыбаться. И шутки понимает. Так что извилин у него, может, даже больше, чем она поначалу думала: две или три…
— Вы ни к чему не притрагиваетесь, — попенял он Марине, как бы отодвигая разговор от их стола. — Не съели, не выпили. Попробуйте, это очень хорошее полусладкое вино…
— А вы не предложили тост, — отшутилась она. — Я — человек консервативный. Пью только по поводу.
— За встречу!
— Понятно, тост должен быть коротким, как выстрел. Если позволите, в качестве «алаверды»: давайте выпьем за тепло, которое должны дарить друг другу люди. Ведь без него нам будет так холодно во Вселенной…
Сказала и представила себе обнаженного человека, который сидит где-нибудь на пустынной горе, открытый всем ветрам, обхватив самого себя за плечи, и дрожит от холода. И никого нет рядом, чтоб хотя бы обнять…
— А насчет встречи… Вдруг вы пожалеете, что вообще со мной встретились? Тогда получается, что пить за встречу преждевременно.
— Странная вы женщина, Марина Алексеевна, — покачал он головой. — Как же вы собираетесь дарить людям свое тепло, если сразу начинаете сомневаться в их добрых намерениях?
— Вообще-то я не в ваших намерениях усомнилась, а в том, что мое общество будет для вас приятно.
— Кокетничаете? Ладно, хорошенькую женщину это вовсе не портит. За тепло так за тепло!
Они чокнулись. Иван Витольдович коротко глянул на нее. Такое впечатление, что Марина все время сбивает его с толку. Никак не идет на стандартный контакт. В его рядах смятение. Словно Марине организовали торжественную встречу у парадного подъезда, а она вошла через заднее крыльцо. И теперь встречающие не знают, что делать.
Она тоже змея еще та. Нет чтобы посмотреть на своего кавалера томно, призывно. Ресницами помахать, глазками влажными от чувств поблестеть… А вместо этого Марина нахально подмигнула ему:
— Давай на ты.
— Давай.
Как-то он медленно на все реагирует. Неужели действительно одичал на базе «Горизонт» в период межсезонья? Или, наоборот, привык к более простым, предсказуемым отношениям? Конечно, он не может знать, что и Марина только растет, только обрастает тонкой шкуркой, только отращивает острые зубки…
А что, если она все напридумывала, как часто с ней в последнее время случается? Вдруг за его скупыми фразами прячется скудость мысли и ему просто сказать нечего?
Она ненадолго окунулась в свои мысли, а откуда-то из недр души выплыли строчки:
Высокое рождается не вдруг, высокое рождается из боли…
Марина замерла и уставилась в глубь себя: откуда
