Только мой старикан (вообще-то я не считаю его "стариканом") со временем стал по-другому смотреть на жизнь, так уж бывает у стариков... А вот еще запись - он сказал, когда подавал мне пальто в прихожей: "Вот вы говорите, меня считали революционером... (Разумеется, он сказал: "Вот вы, барышня, говорите...") Чтобы быть революционером, барышня, нужна революционная ситуация".
Теперь - внимание. Сколько я в том кафе просидела, все расшифровывала свою скоропись - нелепые каракули, которые нацарапала прямо в подъезде в доме у старика; нелегко их разобрать: "под революционной сит. подраз. не кк-ниб. эвент. част. рев. сит., а общ. соврем. полит. обст. кк таков".
Заранее представляю, как ответственный секретарь будет читать мой материал. "Так... Туманные реакционные бредни". И быстрый взгляд в мою сторону, а уж я, известно, перед ним - в струнку. А он сидит. Не хватало только, чтобы я сейчас сделала книксен. Он уже заносит ручку, готовясь вырубить изрядный кусок, и вдруг во взгляде вопрос. "Нет, - скажу я... быть может, скажу. - Нет, это не реакционные бредни", - может быть, скажу я. И, собравшись с духом, скажу еще... может быть... что старик пришел к таким мыслям в итоге своей долгой жизни. И расскажу, что он говорил: "Все в жизни течет и меняется", и тут-то он и обронил слово "диалектика". Может, даже, распушив перья, я стану наскакивать на ответственного секретаря, скажу: "Вот ты, к примеру, сидишь себе в этой газете, которая слывет радикальной, вроде бы борется за права женщин и все такое, а между тем вы приманиваете публику снимками голых баб - кстати, мода на это прошла". Может, и правда скажу что-нибудь в этом роде. И может, ответственный секретарь вскинет голову и быстро, уже как мужчина - женщину, оглядит меня, с головы до ног и с ног до головы, пусть это длится всего лишь миг, а я, может, вспомню тогда, что его зовут Рейдар, и скажу: "Послушай, Рейдар, ты ведь тогда в лифте сказал, что "никто никогда не вписывается в образ", может, и правда я так скажу. Как-то раз он слегка коснулся коленом моей ноги, было это в тот день, когда мы с ним сбежали в кафе напротив и там, взяв на двоих порцию сосисок с жареным картофелем, наскоро перекусили за столиком у окна, что выходит на улицу. Кажется, сейчас он покосился на мои ноги? Нет, исключено. Я ведь стою с другой стороны письменного стола, который загораживает меня от Рейдара; стол у него всегда безукоризненно убран благодаря стараниям той самой дамы при картотеке, а она ведь даже и не журналистка. "Как, в сущности, узнаешь, кто есть кто?" - сказал он.
Отчего все так сложно? Другие просто пишут - и в набор. Назавтра никто и не вспомнит об этом, говорят они. Неужто они всерьез? Неужто неважно, каков в действительности этот старик, что он именно такой, как есть? Юкум просунул голову в мой кабинет и заворчал: "Такой ли - сякой ли? Что за вздор, люди есть люди, и у нас не институт психологии". Хороший человек Юкум, всегда рад помочь молодому коллеге. Да только прав ли он? "Ты, кажется, совсем втюрилась в своего старика, в юбиляра этого", - говорит Юкум, подмигнув мне. Не то чтобы он подсыпался ко мне, Юкуму не до флирта. Большую часть своей жизни он провел в погребке "Тострупкьеллерен" и в ложе для журналистов в стортинге. Незачем особенно вдумываться в разглагольствования ораторов, говорит Юкум, мол, в одно ухо вошло - в блокноте записалось. Юкум - не человек, а электронная машина. "Душа моя, всякий раз говорит Юкум, возвращаясь с пустыми глазами из погребка, - душа моя цветет на картофельной грядке в родном Рингсакере". И тут он сказал: "Не создавай себе ненужных проблем; подумаешь, старый радикал отступился от всего, за что боролся в юности; стоит из-за этого расстраиваться?" В его усталых глазах - отеческое сочувствие. "Составь вопросы по справочнику "Кто есть кто", - сказал Юкум, - спроси о его карьере, все они обожают это слово. Расскажи, какой путь он прошел от тюрьмы и до королевского ордена. И потом, конечно, немножко про Заксенхаузен - люди того поколения охотно предаются воспоминаниям о войне. А уж он непременно скажет, что у него кет ненависти ни к кому, что мир един и так далее, и дальше все пойдет как по маслу - вот тебе и живой портрет человека, какой от тебя ждут. Словом, желаю успеха".
Так сказал Юкум - и уж конечно дал мне добрый совет. Да вот только прав ли он? Может, все обстоит как раз наоборот? Мой "старикан" ведь ни от каких своих убеждений не отступался - просто настали другие времена. Была когда-то революционная ситуация, по крайней мере для него, а сейчас такой ситуации нет. Все очень просто. И к тому же он сказал правду. Впрочем, так ли все просто?
Что-то мне вдруг стало не по себе. Взять, к примеру, слова... Как тягостно, что мы так мало знаем о них - почти ничего. Странно, мои коллеги словно всеведущи, кажется, одна я ничего не знаю. По крайней мере когда дело доходит до слов. Юкум посоветовал как-то: "Когда берешь интервью у людей в их собственном доме, хорошенько посмотри, что у них развешано на стенах, какая в квартире мебель и все такое. Это ведь характеризует человека, а к тому же вы, женщины, мастера подмечать, к примеру, цвет занавесок".
Но мой старик вдовеет уже пятнадцать лет, и я совсем не уверена, что мебель, обитая зеленым плюшем, или же картина с изображением лося, висящая над диваном, сколько-нибудь характеризуют его. Наверно, обстановка всегда была такая, и он даже перестал ее замечать: не видит он ни лося, ни диван, ни нелепую этажерку, которая шатается на тонких ножках под грузом книг.
Что же тогда "характеризует" его? Конечно, старик любит поговорить. Отдельные слова произносит с ударением - должно быть, прием оратора, привыкшего говорить с толпой. Не верится, что этот старик с морщинистым лицом, с непокорной белой прядью волос когда-то на главной площади держал речь, за которую его арестовали. Будь у него хоть какие-то признаки маразма... "Вопрос поставлен не совсем точно, барышня. Вы имеете в виду агонию? Она меня не пугает". Это ли маразм? "А много ли мы живем при жизни?" Это у него-то маразм! Хотела даже спросить его, как только ему удалось остаться таким молодым? Но, слава богу, вовремя прикусила язык. Юкум - тот непременно спросил бы. А старик, может, в ответ сказал бы: "Я потому так сохранился, что в молодости голодал и рано познал тяжелый труд..." Впрочем, нет, не думаю, наверно, он только взглянул бы на Юкума и красноречиво промолчал бы: мол, не лучше ли нам обойтись без таких дешевых банальностей? Да, полагаю, именно так он бы и поступил. А все-таки как же узнать, кто есть кто? В конце концов: кто есть кто? Юкум не знает, редактор не знает, но они даже задумываться не хотят - и это называется "опыт"! Пусть газета - не институт психологии, но должен же портрет человека хоть немного на него походить. А слова, любые слова - печка, пепельница, бумага, - порой обретают совсем иное звучание: каждое слово - чудо. Я могла бы позвонить старику, спросить: "Скажите, пожалуйста, какой из ваших портретов верен - тот, что встает со страниц разных справочников, или тот, что сложился в моем сознании?" Но разве можно так поступить, разве другие так поступают? "Self made man" 1 - значится у меня в блокноте с предварительными записями. Откуда, черт побери, я это взяла? Меньше всего старик похож на человека, который "сам себя сделал". У таких жесткие скулы, а в глазах отсутствует удивление. Такие рубят короткими фразами и всегда сами ставят точку на любом разговоре. Вот, значит, еще одно из словечек, которыми часто злоупотребляют, ими кишит наша речь, они высовывают головки из змеиных нор и вопрошают: "Не могу ли я пригодиться?" Нет, мне такие слова не нужны. Я содрогаюсь всякий раз, когда они попадаются мне при чтении, а попадаются они на каждом шагу. Конечно, не мысль рождает эти слова - беда в том, что сами слова эти рождают мысли и искажают истину.
1 Человек, самостоятельно добившийся положения в обществе (англ.).
Сижу вот тут одна, в мыслях - коловорот, в голову лезут избитые слова, и снова мне как-то не по себе. Слова, слова... Как относимся мы к словам: "старик, старикан; отступился от своих прежних взглядов; с годами смягчился; вы так молоды для своих лет; кажется, раньше вас считали революционером?" Слова-костыли, а может, наоборот, слова-преграды, мешающие высказыванию. Разве "старикан" прибегал к таким выражениям? Нет, он давал точный, тонкий ответ на мои дурацкие вопросы. Может, он слегка "многоречив" (старики часто этим грешат, не так ли?), но ему надо было выговориться. А что, если Главный вычеркнет все это, чтобы улучшить интервью? Редакторов хлебом не корми - дай вычеркнуть что-нибудь. "Вот это лишнее", - говорят они. И еще: "Все это старо, все уже было". Может, и было, но в иной связи. К тому же в повторе иногда скрыт оттенок смысла. Но опытный человек заносит ручку, как меч, он вечно на страже, чтобы сокращать, вылавливать повторы, портить. "Не можем же мы отдать всю газету под твоего старика", - бодро изрекает Главный. Он весело рубит текст, у них это называется "сделать текст более мускулистым". И остаются голые, усредненные фразы. ("Интервью - газетная статья, а не портрет в натуральную величину, изволь придерживаться фактов!")
