Я видел, что немецкие караульные не могли противиться этой красоте и правде, ибо, получив только слабое представление о ее величии, один из них достал для Уинстенли соломенную шляпу. Не могли устоять перед ней ни люди по фамилии Роузвер или Минэдью, ни люди по фамилии Смит или Джонс, ни те, что родились на Юге и были настроены против негров, ни сами негры, ни парни с Дальнего Запада, ни те, что были циниками, ни те, кто ненавидел женщин; ни те, кто страдал зубной болью; ни те, у кого был насморк; ни физкультурники, ни мизантропы, ни безбожники, ни парашютисты. Никто из пленных в этом лагере и никто из тех, кто находился за его оградой и слышал Уинстенли, не мог устоять перед правдой и красотой, которую он извлекал из своего тромбона, и все они были равны перед лицом красоты и правды. Так чего же стоят все эти разговоры, будто есть люди дурного происхождения, и другие - очень хорошего, а третьи - так себе, серединка наполовинку? Что это за разговоры, я вас спрашиваю?
ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ПЯТАЯ
Весли и Виктор бегут из немецкого плена, только затем чтобы попасть в плен к американскому квартирмейстеру
Немцы уложили свои пожитки и сбежали в четверг ночью, 31 августа, но мы только утром узнали, что свободны, и сразу поднялась страшная суматоха. Всем было ясно, что немцы уехали, и все же мы оставались пленниками. Мы были в плену у колючей проволоки. Целый час продолжалось общее безумие, но постепенно все утряслось.
Каждый хотел поскорее очутиться по ту сторону проволоки, но ребята, которые вырвались первыми, не знали, что делать дальше, и стали ждать остальных. Несколько человек пытались взять на себя руководство, но из этого ничего не вышло, так как подчиняться кому бы то ни было значило снова попасть в неволю, а люди прежде всего стремились вырваться из неволи, и поэтому каждый предпочитал действовать самостоятельно.
Под проволокой несколько лазеек, и одни выстроились в очередь, чтобы выбраться на свободу, а другие столпились вокруг и спрашивали, что будет дальше. Человек двадцать-тридцать совсем не собирались уходить из лагеря, хотя им никто не препятствовал, потому что спешить им было некуда, а внутри ограды было не хуже, чем снаружи. Немцы бросили на складах массу продуктов, так что все той же надоевшей жратвы было вдоволь. Но никто не знал, что делать, после того как поешь. К вечеру почти все выбрались на волю и улеглись спать снаружи, но не очень далеко от колючей ограды. Пускай это была наша тюрьма, но мы в ней уже порядочно прожили и знали, что это такое, а вот что нас ждет, если мы отсюда уйдем, - этого никто сказать не мог. Многие все же ушли, большей частью группами по три- четыре человека, но некоторые скоро вернулись. Вернулись, однако, не все, а время от времени можно было увидеть, как какой-нибудь парень уходит в одиночку, и такие не возвращались ни разу.
На следующий день мы с Виктором, нагрузившись пайками, выбрались из лагеря и пошли куда глаза глядят. Мы набрели на речку, вымылись в ней с мылом, выстирали белье и носки и подождали, пока все высохнет. Потом мы отправились дальше, разговаривая и наслаждаясь свободой, но не вполне, потому что война еще не кончилась, мы ведь только что были в плену. Если бы нас ничто не тяготило, мы бы радовались просто тому, что ушли подальше от людей и можем отдохнуть в одиночестве. Но вот Доминик погиб на Тихом океане, а Джо Фоксхол - в Европе. Прошло уже много времени с тех пор, как мы узнали об этом. Достаточно, чтобы забыть о том, что они погибли, и приучить себя к мысли, будто они живы, только далеко от нас. С Домиником мы расстались задолго до того, как узнали, что он убит, - мы не видали его с того вечера, когда его посадили на грузовик вместе с Гарри Куком, Ником Калли и Верноном Хигби и увезли в Миссури, а мы с Виктором отправились в Розвилл, а ведь это было давным-давно. А Джо Фоксхола я почти не видел с того вечера, когда он читал стихи, посвященные сыну. И я перестал думать, что он погиб. Наверно, и другие преодолевают так горе о погибших друзьях. Наверно, и другие забывают о том, что друзья их убиты, хотя и знают, что никогда их больше не увидят.
Но время от времени нестерпимая мысль, что их уже нет в живых, возвращалась ко мне, и я испытывал мучительную боль, - ведь мне всегда хотелось поближе узнать Доминика, а с Джо Фоксхолом я готов был дружить до конца моей жизни.
Вскоре нам встретились наши американские солдаты на грузовиках, и мы поехали с ними, надеясь попасть куда-нибудь, откуда могли бы добраться до своей части. Три дня мы переезжали так с места на место. Наконец попался нам один парень, который слыхал о нашем отряде, но сообщил только, что отряд этот, кажется выполнил свое назначение и возвратился в Лондон. Ну, лучшей новости для нас и быть не могло, потому что мы только лишь о том и мечтали, как бы поскорее вернуться в Лондон.
Мы и пытались это сделать, но, черт побери, опять угодили в плен - на этот раз к американской квартирмейстерской службе. Майор, к которому мы зашли разузнать, как нам добраться до нашего отряда, увидев, как горячо мы стремимся в Лондон, решил, что должен оставить нас при себе. Мы не стали с ним спорить, но через три дня, получив от него увольнительную в город, просто не вернулись обратно. Мы добрались до Шербурга и после долгих мытарств получили наконец приказ вернуться в свою часть в Лондон. Мы с Виктором прямо ревели от радости. Мы плакали самыми настоящими слезами, хотя наши рыдания походили скорее на смех.
ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ШЕСТАЯ
Весли приходит к концу своей истории
Наконец мы прибыли на вокзал Ватерлоо в Лондоне. Такси не было, и я сказал:
- Давай пойдем пешком или побежим, или еще как-нибудь, только бы не ждать здесь.
И мы пошли пешком, а потом пустились вприпрыжку, потому что мне - о господи боже! - не терпелось поскорее увидеть Джиль. Мы побежали через мост Ватерлоо, потом по Стрэнду, до тех пор пока Виктор не сказал:
- Ступай вперед, я не могу дальше бежать.
Виктор отстал, а я побежал дальше, и скоро я был уже почти дома. Сейчас наконец я увижу свою любимую, обниму ее и проверю, насколько вырос мой сын, но, когда я свернул на улицу Карла Второго, я чуть не умер от ужаса: вся улица была в развалинах. Дома, в котором мы жили с Джиль, больше не существовало.
Наверно, я повредился в уме, потому что я ходил и ходил взад и вперед по улице против того места, где прежде стоял наш дом, где прежде мы жили, и боялся спросить кого-нибудь. Я боялся даже думать об этом. Наверно, я пробыл там очень долго, потому что скоро наступила ночь. Но я не мог уйти оттуда, и моя песня в муках умирала в моей душе. Я сходил с ума от боли и не знал, что мне делать.
Я знал, что я умру, если Джиль умерла, а я не хотел умирать. Я стал плакать от ужаса при мысли, что мы оба уже мертвы. Может быть, мы умерли оба, еще когда я уехал? Так где же тогда эта звезда, которая явилась мне когда-то, чтобы сказать, что я останусь в живых? Что толку от такой звезды?
Ко мне подошел какой-то старик - он просил милостыню. Я дал ему фунт, а потом передумал и дал два, потому что я не хотел умирать.
- Отчего вы плачете? - спросил он.
Я жил раньше в доме на той стороне, - сказал я. - Я жил в этом доме, но его разбомбило. Я не знаю, что сталось с моей женой, и боюсь узнать. Мне страшно. Хотите еще фунт?
Он сказал, что если я дам ему еще один фунт, то жена моя окажется целой и невредимой - тут и беспокоиться не о чем, - и я дал ему еще два фунта, а это были все мои деньги, не считая мелочи в кармане.
- Ваша жена жива и здорова, - сказал он. - Не тревожьтесь о ней. Есть у вас еще деньги?
- Только вот эта мелочь, - сказал я.
Я отдал ему последнюю мелочь. Лишь бы Джиль была жива, денег мне не надо. Шаркая ногами, нищий побрел по улице Карла Второго. Несколько раз он оборачивался и взглядывал на меня, словно сомневался, не обманул ли он меня, чтобы выманить деньги, и тогда я обратился к богу с такой молитвой:
"Сделай так, чтобы этот старик не оказался лгуном, сделай так, чтобы Джиль оказалась жива. Я забыл попросить тебя, чтобы ты сохранил ей жизнь, когда загадывал о звезде, потому что тогда я еще не знал Джиль, но ведь если Джиль умерла, то и мне незачем жить, а поэтому пусть наш уговор останется в силе - ведь я же не знал тогда, что меня ожидает. Будь милостив, выполни наш уговор".
Тут вдруг, подобно грому и молнии, ко мне подлетело такси, из него выскочил писатель, схватил меня за плечи и сказал:
- Ваша жена - в Глостере!
Что полагается делать, когда господь бог выполняет свои обещания? Что нужно делать, если он исполняет больше, чем обещал? Что нужно делать, когда убеждаешься, что он всегда разгадает твои желания, даже если ты сам их не знаешь, и сдержит свое обещание? Нужно его поблагодарить, ведь правда? Я был, наверное, невежлив с писателем - я просто упал на колени посреди улицы Карла Второго и обратился к богу:
- Благодарю тебя, боже, и буду благодарить всю жизнь до последнего вздоха.
Потом я вскочил, сел в такси вместе с писателем, и он сказал шоферу, чтобы тот отвез нас на Педдингтонский вокзал.
