Сердце у Чарли отчаянно заколотилось, когда большой поджарый мужчина с жесткими рыжеватыми волосами подошел к билетной будке и стал подсчитывать дневную выручку. Это был Свенсон. Он осмотрел Чарли с головы до ног и сказал, что возьмет его на испытание, сроком на неделю, но что здесь приличный семейный увеселительный сад и он не потерпит никаких вольностей, и велел приходить на следующее утро к десяти часам. Чарли распрощался с Эдом Уолтерсом и едва поспел на последний пароходик и последний трамвай в город. Когда он сошел с трамвая, было слишком поздно идти за чемоданом в камеру хранения багажа; тратить деньги на комнату или ночевать у Джима ему не хотелось, и он устроился на ночлег на скамье перед самым Сити-холл. Ночь была теплая, и ему было приятно, что он ночует на скамье под открытым небом, словно заправский бродяга. Но дуговые фонари светили ему прямо в глаза, и он побаивался полиции; было бы чертовски некстати попасться за бродяжничество и потерять работу в парке. Когда он проснулся, едва рассветало, и у него зуб на зуб не попадал от холода. Фонари тускло моргали розоватым светом на бледной лимонно-желтой полосе рассвета, и большие дома делового квартала глядели рядами черных пустых окон и казались странными, серыми и заброшенными. Чтобы разогнать застоявшуюся кровь, он несколько раз прошелся взад и вперед, гулко стуча каблуками по тротуару.
Он отыскал киоск, где ему за пять центов отпустили чашку кофе с двумя пончиками, и на первом трамвае отправился на озеро Миннетопка. Был яркий солнечный день, с севера тянул свежий ветер. Озеро было ярко-синее, и стволы берез на берегу ярко-белые, и листочки трепыхались на ветру зелено-желтые на фоне темной хвои и темной синевы неба. Чарли никогда еще не видел места красивее. Греясь на солнце и подремывая, он долго прождал на пароходной пристани. Когда он переправился на остров, парк был еще заперт; в ярком утреннем свете закрытые ставни балаганов и ларьков, неподвижные красные и синие вагонетки американских горок - все казалось заброшенным и жалким. Чарли побродил вокруг ограды, но глаза у него слипались, ноги ныли, чемодан оттягивал руку, и он присмотрел местечко, укрытое стеной от ветра, улегся на самом припеке на прогретую сосновую хвою и сейчас же заснул, подложив под голову чемодан.
Он проснулся в испуге. На его часах было одиннадцать. Сердце у него замерло, и внутри все похолодело. Какой срам - проспать свою первую службу. Свенсон, сдвинув на затылок соломенную шляпу, сидел в кассе американских горок. Он ни словом не обмолвился насчет опоздания. Просто велел Чарли снять пиджак и помочь механику Макдональду смазать мотор.
Чарли проработал у Свенсона все лето до самого сентября, когда закрылся парк. Они вместе с Эдом Уолтерсом и итальянцем Спаньоло жили в маленьком бараке в "Эксельсиоре".
В соседнем бараке жил Свенсон и шесть его дочерей. Жена его умерла. Старшая дочь, Анна, лет тридцати, служила кассиршей парка, еще две официантками в отеле "Тонка Бэй", а остальные учились в школе и нигде не работали. Все сестры были высокие румяные блондинки. Чарли влюбился в младшую, Эмиску, свою сверстницу. Они устроили себе мостки и трамплин и купались все вместе. Чарли все лето ходил в майке, брюках цвета хаки и сильно загорел. Эд ухаживал за сестрой Эмиски, Зоной, и после закрытия парка они вчетвером отправлялись кататься на лодке, особенно в теплые лунные ночи. Вина они с собой не брали, но с ними всегда был патефон и вволю папирос, и можно было целоваться и возиться на дне лодки, Воротясь в свой барак, Эд и Чарли обыкновенно находили Спаньоло уже спящим и шутки ради пускали майских жуков ему под простыню, и тот чертыхался и с проклятиями барахтался по кровати. Эмиска мастерски варила тянучки, и Чарли с ума по ней сходил, и ему казалось, что он ей нравится. Она учила его целоваться, и ерошила ему волосы, и по-кошачьи ластилась к нему, но никогда не позволяла ему заходить слишком далеко, да он и сам бы этого не сделал. Раз ночью они все вчетвером отправились гулять в лес за поселком и развели костер под сосной над обрывом. Они сидели вокруг огня, грели маршмэллоу (*160), рассказывая страшные истории. С ними были одеяла, и Эд умел делать постель из стеблей болиголова, и все четверо укрылись одеялами, и щекотали друг друга, и возились, и долго не могли уснуть. Часть ночи Чарли лежал между обеими девушками, и они тесно прижимались к нему, и он был страшно возбужден, и не мог заснуть, и боялся, что они заметят.
Он научился танцевать и играть в покер, и, когда наступила осень, в кармане у него не было ни цента, но зато, утешал он себя, лето прошло превосходно.
Вместе с Эдом он снял комнату в Сент-Поле. Он получил место младшего механика в мастерских Северной Тихоокеанской железной дороги и зарабатывал хорошие деньги. Он научился работать на электрическом токарном станке и стал посещать вечерние курсы подготовки на гражданского инженера. Эду не везло с работой, только изредка перепадало ему несколько долларов за подноску шаров в кегельбане. По воскресеньям они часто обедали у Свенсонов. Мистер Свенсон содержал теперь маленькое кино "Лиф Эриксон" на 4-й стрит, но дела у него шли неважно. Он считал делом решенным, что оба юноши помолвлены с его младшими дочерьми, и с радостью принимал их. По субботам Чарли водил Эмиску в оперетку и в китайский ресторанчик, где попозднее можно было и потанцевать, и тратил на это и на угощение уйму денег. На рождество он подарил ей кольцо со своим вензелем, и после этого она согласилась считаться его невестой. Вернувшись домой после прогулки, они подолгу сидели в гостиной Свенсонов, целуясь и обнимаясь.
Ей, видимо, нравилось раздразнить его, а потом увернуться, и поправлять прическу, и подкрасить губы, и убежать наверх, и он слышал, как она там хихикает с сестрами. А он ходил взад и вперед по гостиной, где горела всего одна затененная абажуром лампа, и чувствовал, что нервы у него натянуты до отказа. Он не знал, что ему делать. Он не хотел жениться, потому что это помешало бы ему повидать свет и продолжать подготовку на гражданского инженера. Холостые парни из мастерской ходили в поселок или знакомились на улице с проститутками, но Чарли боялся заразиться, и времени у него после вечерних курсов не оставалось, да, кроме того, ему нужна была только Эмиска.
Жадно поцеловав ее последний раз и все еще чувствуя ее язык в своем рту и запах ее волос и вкус ее рта, он уходил, и по дороге у него звенело в ушах, и он еле шел, слабый и разбитый; добравшись до кровати, он не в состоянии был заснуть и ворочался всю ночь, думая, что сойдет с ума, и Эд ворчал на него с другого конца кровати, спрашивая, скоро ли он, черт его побери, даст ему спать.
В феврале у Чарли заболело горло, и доктор, к которому он обратился, сказал, что это дифтерит, и отправил его в больницу. После прививки ему несколько дней было очень плохо. Когда он стал поправляться, его навестили Эд и Эмиска. Они сидели на краешке его кровати, и ему приятно было их видеть. Эд был расфранчен и сообщил, что перешел на новую работу и много зарабатывает, но не сказал, что это за работа. Чарли показалось, что Эд с Эмиской очень подружились за время его болезни, но он не видел в этом ничего дурного.
Соседнюю койку занимал некий Михельсон, тощий седой старик, тоже поправлявшийся после дифтерита. Он эту зиму проработал в скобяной лавке и сильно нуждался. Несколько лет назад он был фермером в Айове, но ряд неурожаев разорил его, банк подал ко взысканию и отобрал у него ферму и потом ему же предложил арендовать ее, но он сказал, будь он проклят, если станет работать на кого-нибудь, он смотал удочки и перебрался в город, и тут ему, пятидесятилетнему старику с женой и тремя ребятишками на руках, надо опять начинать все сначала. Он горой стоял за Боба Лафоллета и придерживался мнения, что банкиры Уолл-стрита составили заговор, чтобы захватить власть в свои руки и править страной за счет разорения фермеров. Тонким всхлипывающим голосом он говорил весь день не переставая, пока сиделка не заставляла его замолчать, о Лиге беспартийных, и Рабоче-фермерской партии, и о будущем великого Северо-Запада, и о том, что рабочим и фермерам надо держаться вместе и выбирать честных людей вроде Боба Лафоллета. Чарли этой осенью записался в местный отдел Американской федерации труда, и рассказы Михельсона, прерываемые приступами всхлипов и кашля, волновали его и заставляли задумываться о политике. Он решил больше читать газеты и быть в курсе того, что делается на свете. А то с этой войной и прочей заварухой, кто знает, что может случиться.
Когда Михельсона пришли проведать жена и дети, он познакомил их с Чарли и сказал, что лежать рядом с таким умным молодым, человеком - одно удовольствие, не замечаешь, что болен. Чарли стало не по себе, когда он разглядел, какие они исхудавшие и бледные и как легко они одеты, а погода стояла такая холодная. Он выписался из больницы раньше Михельсона, и, когда нагнулся пожать его иссохшую, костлявую руку, тот сказал ему на прощание:
