Мистер Гибсон счел своим долгом заехать в Тауэрз и принести милорду и миледи свои извинения, а заодно и поблагодарить их до того, как они вернутся в Лондон. Он застал их в хлопотах, они готовились к отъезду, и ни у кого не нашлось достаточно свободного времени, чтобы выслушать его, за исключением миссис Киркпатрик. Последняя, хотя и должна была сопровождать леди Куксхейвен, дабы нанести визит ее бывшей ученице, выкроила минутку, чтобы принять мистера Гибсона от имени всего семейства, а заодно в своей обворожительной манере заверила его, что никогда не забудет того профессионального внимания, которое он оказывал ей в прежние дни.
Глава 3. Детство Молли Гибсон
За шестнадцать лет до описываемых событий весь Холлингфорд был потрясен до основания известием о том, что мистер Халл, искусный и опытный доктор, лечивший своих пациентов с незапамятных времен, намерен взять себе компаньона. Взывать к коллективному голосу разума оказалось бесполезно, и тогда мистер Браунинг, викарий, мистер Шипшенкс, поверенный лорда Камнора, и сам мистер Халл, столпы здравомыслия из числа сильной половины местного маленького общества, оставили все и всяческие попытки, полагая, что Che sara sara[5] скорее утихомирит ропот недовольства, нежели любые аргументы. Мистер Халл заявил своим верным пациентам, что на его зрение, даже усиленное очками, уже нельзя полагаться и что, как они уже могли заметить сами, слух его тоже оставляет желать лучшего, хотя в данном случае он упрямо придерживался собственного мнения, частенько сетуя на легкомыслие своих собеседников в том, что они разговаривают так, «словно пишут на промокательной бумаге и слова буквально расплываются, наезжая одно на другое». Кроме того, с мистером Халлом нередко случались подозрительные приступы – он называл их «ревматизмом», но при этом выписывал себе такие рецепты, словно страдал подагрой, что иногда мешало ему отправиться на срочный вызов. Тем не менее слепой, глухой и страдающий ревматизмом, он по-прежнему оставался мистером Халлом, тем самым доктором, который способен вылечить любые недуги и недомогания, – разве что пациентов его не постигала безвременная кончина в процессе, – а потому и не имел никакого права заявлять о том, что стареет и намерен взять себе младшего компаньона.
Тем временем он продолжал работать не покладая рук: давал объявления в медицинские журналы, читал рекомендательные письма, изучал характеристики и репутации, – и когда пожилые старые девы Холлингфорда уже сочли, что убедили своего современника в том, что он столь же молод, как и прежде, тот поразил их в самое сердце, представив им своего нового компаньона, мистера Гибсона, начав «коварно», как выразились эти дамы, навязывать им его услуги. «Кто такой этот мистер Гибсон?» – спрашивали они, но ответить на этот вопрос было некому. Спустя много лет о его прошлой жизни они знали не больше, чем в тот самый первый день, когда увидели его: он был высок, неулыбчив, скорее привлекателен, чем наоборот; достаточно худощав, чтобы счесть его происхождение «благородным», поскольку эпоха христианской мужественности тогда еще не наступила. Он разговаривал с легким шотландским акцентом и, как заметила одна добрая леди, имея в виду его сарказм, «был весьма неоригинален в поддержании разговора». Что до его рождения, происхождения и образования, то излюбленное предположение холлингфордского общества состояло в том, что он был незаконным сыном шотландского герцога от какой-то француженки. Основания для такого вывода были следующие: раз он говорит с шотландским акцентом, значит, он шотландец по происхождению. Он обладал благородной внешностью, элегантной фигурой и был склонен, как утверждали его недоброжелатели, к важничанью. Следовательно, его отец наверняка был влиятельной и знатной особой, а из этого предположения вполне можно было допустить, что он мог быть кем угодно – баронетом, бароном, виконтом, графом, маркизом или герцогом. Заглядывать дальше они не осмеливались, хотя одна почтенная дама, знакомая с английской историей, позволила себе однажды замечание, будто «она полагает, что один или двое Стюартов… гм!.. не всегда придерживались… гм! гм! гм!.. строгих правил… поведения и что подобные вещи, по ее разумению… гм! гм! гм!.. случаются в видных семействах». Но, по всеобщему мнению, родитель мистера Гибсона всегда оставался всего лишь герцогом, не более того.
Но при этом его мать непременно должна была быть француженкой, поскольку волосы у него были черные как вороново крыло, цветом лица он был бледен, а еще потому, что сам он бывал в Париже. Все это с равным успехом могло быть как правдой, так и выдумкой, однако в любом случае никто и никогда не узнал о нем ничего сверх того, что рассказал мистер Халл. А тот, в свою очередь, поведал, что профессиональные достоинства мистера Гибсона были столь же высоки, как и нравственные принципы, причем и те, и другие намного превышали средний уровень, в чем мистер Халл имел возможность убедиться лично, прежде чем представить его своим пациентам. Но популярность этого мира оказалась столь же преходяща, как и слава, что мистер Халл сполна испытал на себе еще до того, как закончился первый год его партнерских отношений с мистером Гибсоном. Отныне у него появилась масса свободного времени, чтобы холить свою подагру и лелеять зрение. Младший доктор взял на себя исполнение всех обязанностей; почти все теперь посылали исключительно за мистером Гибсоном; не стали исключением и большие дома – даже Тауэрз, самый большой из всех, где мистер Халл представил своего компаньона с некоторым трепетом и волнением, не на шутку тревожась о его поведении и том впечатлении, которое он может произвести на милорда графа и миледи графиню. К концу первых двенадцати месяцев мистера Гибсона уже принимали с не меньшим уважением к его профессиональным достоинствам, чем самого мистера Халла. Мало того, это было уже слишком даже для добродушного старого доктора – мистера Гибсона однажды пригласили на ужин в Тауэрз, дабы он мог составить компанию знаменитому сэру Эстли[6], главе медицинского сообщества! Да, разумеется, мистер Халл тоже получил приглашение, однако как раз в то время он слег с приступом подагры, поскольку с появлением компаньона ревматизм его получил возможность развиваться невозбранно, и не смог присутствовать на ужине. Бедный мистер Халл так никогда и не оправился от подобного унижения – после этого он окончательно позволил себе утратить зрение и слух и последние две зимы своей жизни уже не выходил из дома. Он послал за своей внучатой племянницей-сиротой, дабы она скрасила ему старость. Старый холостяк-женоненавистник, он проникся благодарностью к жизнерадостной, симпатичной и худенькой мисс Мэри Престон, которая была особой здравомыслящей и доброй, но, увы, ничем более не примечательной. Вскоре она свела тесную дружбу с дочерями викария, мистера Браунинга, а у мистера Гибсона нашлось время, чтобы поддерживать теплые отношения со всеми троими. Холлингфордцы принялись сплетничать о том, какая из молодых дам вскорости станет миссис Гибсон, но его обитателей постигло горькое разочарование, потому как все разговоры о возможностях и вероятностях относительно женитьбы молодого доктора прекратились самым естественным образом, когда он женился на племяннице своего предшественника. Обе мисс Браунинг по такому случаю не продемонстрировали видимых признаков недовольства и увядания, хотя за их манерами и внешностью наблюдали весьма пристально. Напротив, на свадьбе они вели себя с подчеркнутой веселостью, а от чахотки как раз таки скончалась миссис Гибсон, через четыре или пять лет после бракосочетания – и через три года после смерти своего двоюродного дедушки, когда ее собственному ребенку, Молли, исполнилось всего-то три годика от роду.
Мистер Гибсон особенно не распространялся о своей скорби, вызванной безвременной кончиной супруги, страдать от которой, по всеобщему мнению, он должен был непременно. И впрямь, он старательно избегал всех проявлений симпатии и сочувствия, а однажды поспешно встал и вышел из комнаты, когда мисс Феба Браунинг, впервые увидевшая его после понесенной им утраты, разразилась безудержным потоком слез, грозившим перейти в истерику. Впоследствии мисс Браунинг утверждала, что никогда не сможет простить ему тогдашнюю черствость, но уже буквально через две недели у нее состоялся крупный разговор на повышенных тонах с престарелой миссис Гуденоу, которая позволила себе выразить сомнение в том, что мистер Гибсон обладает глубокими чувствами, если судить по узкой полоске крепа, каковая должна была закрывать всю его шляпу, а вместо этого оставила на виду целых три дюйма его тульи. Несмотря на все случившееся, мисс Браунинг и мисс Феба искренне полагали себя ближайшими и верными друзьями мистера Гибсона, претендовать на звание которых им давали отношения с его покойной супругой, и с радостью готовы были проявить материнскую заботу о его маленькой дочке, если бы ту не оберегал бдительный дракон в лице Бетти, ее нянечки, ревностно относившейся к любым посягательствам на ее подопечную. Особенную неприязнь она выказывала тем дамам, которых по возрасту, положению в обществе или соседству полагала способными «строить хозяину глазки».
