Ознакомительная версия.
Потом она засыпает и дышит уже полегче, потише… Слава Богу.
* * *
В девять вечера выключают свет и в других боксах – отбой. Пригашают свет в коридоре. Остаётся только полная луна в окне…
Я лежу на топчане, узком и коротком. В ногах у меня стул. Матрац короткий, детский, снятый с Ксюшиной маленькой кроватки. Жёстко и коротко, но мне как-то всё равно. Ничего другого и не хочется. Я даже рада в душе, что мне так жёстко спать, что я тоже хоть немного страдаю – вместе со своей девочкой.
Ночью кажется, что лес деревьев входит прямо в комнату… Мы сейчас с Ксюнечкой, кроме “Обезьянки Тото” читаем ещё “Волшебную шляпу” – про муми-троллей. Там есть такой эпизод: когда в доме вырастает тропический лес, прямо внутри дома. Вот и у нас в боксе такой тропический волшебный лес по ночам… Да, Ксюнечка дышит сегодня потише… И я не могу уснуть от радости. Хотя поспать надо бы: я уже неделю почти без сна.
Но уснуть не дают ещё и громкие голоса, бормотание телевизора… Это с нашей палатой граничит “сестринская”, и мой топчан – как раз у этой стены, которую и стеной-то не назовёшь: это просто лист фанеры, которым заколочено бывшее, такое же широкое, как и во всех других палатах, окно. По вечерам, разогнав детей по палатам, медсёстры и нянечки собираются у меня прямо над ухом… Странно, но меня эти ночные голоса и телевизор совершенно не раздражают. Они создают даже некоторый уют: в полной тишине мне было бы тоскливо. Да, я – дитя города, более того, я – дитя муравейника. Всё своё раннее детство я засыпала под гомон голосов за стеной, под говор радио, под пение патефона… Вот какой я древний человек! – я засыпала под пение патефона… “Что такое патефон?” – спрашивают с изумлением мои дети.
* * *
…Ты сказал сегодня: “Даже не успел вымыть посуду. И не убрал ещё ничего. Руки не подымаются ничего делать… делаю только то, что нужно для вас. Это меня как-то держит на плаву… Без вас ужасно пусто дома”.
Прости, милый, я оставила дома такой ужасный раззор, такой развал! Что даже не представляю, как ты с этим справишься. “Справлюсь потихоньку…” – говоришь ты смиренно.
Знаю: справишься. Но это просто ужас, что я там натворила перед отъездом в больницу. Хотя морально я была готова к этому. В понедельник я сказала Ксюше, что ей придётся лечь в больницу и всё приготовила ей для этого: перестирала нужные вещички, нагладила, сложила стопочкой.
…Но когда пришла “скорая” – на меня вдруг нашло затмение: я не могла ничего найти, в поисках каких-то вещей я перерыла все ящики и шкафы. Я вываливала вещи на диван и просто на пол, переворачивала всё на полках… И – не находила того, что искала. Это был просто кошмар. “Ну, скоро ли вы соберётесь, мамочка?” – торопила меня врач “скорой”. Помню своё глухое отчаянье – отчаянье человека, загнанного в тупик.
В итоге: имея твёрдое намерение лечь вместе с Ксюней, я ничего не взяла для себя.
Но мне и не понадобилось ничего. Мне дали серую больничную безразмерную рубаху и страшненький задрипаный халатец цвета гнилой свекольной ботвы. При взгляде на такое одеяние, можно было тут же заболеть депрессией, – но как же я была счастлива, Господи, облачаясь в него! Даже не помню, когда я была в последний раз такой счастливой…
Я подхватила на руки свою деточку – и все остальные события переживались мной как великое счастье: то, что не медсестра, а я внесла её в отделение, то, что мы ВМЕСТЕ, за руку, вошли в этот бокс, то, что я держу её во время вливаний и молюсь в это время за неё – а после, часами, лечу её своей любовью, и читаю ей, и шепчу на ушко, что люблю, люблю её бесконечно…
И кормлю из ложечки, и вливаю в неё капельки сока, и держу над горшочком – потому что боль после вливаний такая, что сесть она на него не может. И всё это я, твоя Лисичка, – а не ругливые нянечки.
“Тебе хорошо со мной, милая?” – “Да… Только я не думала, что в больнице будет так много уколов. Ты мне не говорила про это”.
Но уколы всё же сделали своё дело. Уколы и молитвы. Тебе дышится всё легче и легче…
Я лежу в тёмном аквариуме, залитом лунным светом, и на душе у меня удивительно спокойно. Это странное спокойствие я ощутила в ту минуту, как врач, первый осматривающий Ксюшу, сказал: “Дифтерия. Осложнённая форма”. Напряжение ожидания, ужас предчувствий – всё ушло, как рукой снялось. И пришло спокойствие. Спокойствие от понимания, ЧТО я должна теперь делать. Должна выхаживать свою девочку.
Да, мне действительно сейчас легче и спокойнее, чем неделю назад, чем месяц…
Уже где-то в конце августа во мне начала расти тревога и нехорошие предчувствия. Почти физически чувствовала: что-то должно случиться. Что-то страшное… Мерещилась больница… Но я думала, что это во мне что-то сломается. То и дело проносилось в голове: “Что-то давно я в больнице не лежала… Что-то давно я не смотрела на Гавра через больничное окошко… Главное – чтобы в окне было Дерево.”
…И когда вошла с Ксюнечкой в наш бокс, – сразу взглянула в окно: на месте ли Дерево? На месте!
Жить в ожидании беды – труднее, чем перемогать беду. Ожидание несчастья изматывает и лишает сил, борьба с несчастьем – укрепляет. Душа очищается от всякой смуты, и все силы концентрируются на главном.
* * *
Однажды ночью. У вновь поступившего мальчика истерика. “Хочу к маме! Мне нужна МАМА! Ну, как вы не понимаете?! Я НЕ МОГУ УСНУТЬ БЕЗ МАМЫ! Ну, как вы не понимаете?…”
Нянечка и медсёстры пытались его утешить, а он всё плакал и плакал…
Спасибо, Господи, что Ксюнечка здесь со мной.
* * *
В первое утро, увидев, как по решётке нашего окна скачет воробей, я сказала себе: “Это вовсе не решётка – это шведская стенка для птиц”. И решётка на окне больше не угнетала меня.
Всё зависит от установки, конечно.
* * *
На четвёртый день, в пятницу, 23 сентября, наступило просветление. Врачи сказали, что налёты стали сходить. Слава Богу! Да я и сама это поняла по Ксюшиному дыханию.
Но не успела я порадоваться, как на следующий же день, в субботу 24-го сентября, Ксюша вся покрылась сыпью – от шейки до кончиков пальцев на ногах. Тёмно-красной страшной сыпью, которая, к тому же, ещё и чесалась! В некоторых местах, на бёдрышках и на поясничке, были водянистые волдыри, вот их-то Ксюня и расчёсывала с особой яростью. Это было страшно. Я подумала, что это корь: что мы уже здесь что-то подцепили дополнительно. Но врачи сказали, что это явная аллергия. На что? Из лекарств новым были только две таблетки рибоксина. Неужели на них? Тут же отменили рибоксин, провела очистительную процедуру, дала супрастин. Ночью Ксюня спала совсем хорошо – без хрипов, тихо-тихо… Боже, неужели выздоравливает? Я надеялась, что и сыпь за ночь пройдёт. Каково же было моё изумление и ужас, когда я утром взглянула на её тельце… Сыпь не только не исчезла и не уменьшилась, – она стала ещё ядовитее!
Чистым оставалось только личико.
Врачи пожимали плечами. Бабушка Лида и папа сказали: наверное, соков перепила…
А потом пришёл Антончик и сделал своё предположение: может, это сывороточная болезнь?… Его сосед по палате покрылся точно такой же сыпью. Но врачи ещё три дня держались версии “двух таблеток рибоксина”. Пока, наконец, не признали, что да: сывороточная болезнь – сильнейшая аллергия на противодифтерийную сыворотку.
Да, не нужно было делать третье вливание… Сердце моё правильно чувствовало.
* * *
24 сентября, суббота.
…На четвёртый день, вечером, поднявшись с постельки, Ксюнечка бродила по палате, пошатываясь от слабости, как былинка, и приволакивая ножки, так как после инъекций боль отдавалась в ножки. Она ещё неделю их приволакивала. И на горшок дней десять не могла сесть. “Ой! держи, держи меня! поддерживай!” Так ей было больно.
На четвёртый день Ксюша бродила по палате и тихо радовалась жизни. И я – вместе с ней.
– Расхаживаешь?
– Расхаживаю! – улыбалась она. – Ты знаешь, Лисичка, я так быстро привыкла к этой комнатке! Как будто мы всегда в ней жили… И будем жить долго-долго… Может быть, всю жизнь.
– Ой, Ксюнечка, только не всю жизнь! – пугалась я.
Но мы действительно прожили в этой “комнатке” целую жизнь.
То, что жизнь в этой комнатке будет долгой, нас не пугало, а только раззадоривало. Своё заключение в девяти квадратных метрах среди серых масляных стен мы приняли как условие жизни и как полигон для творчества.
И – работа закипела…
Сначала было помешательство на вырезании. В тот вечер я предложила Ксюше коробочки из-под соков: “Хочешь вырезать что-нибудь?” – “Хочу!”
С того дня ни одна коробочка не была выброшена: все они тут же превращались в вазочки, в стаканчики для карандашей, в шкатулочки…
Ознакомительная версия.
