зависеть от того, с какой ноги встало существо, которое ничем от тебя не отличается, если не считать штуки между ног и права получать образование. Я смотрю на маму и понимаю, что мне не нужна такая жизнь. Мама говорит мне о любви, а я чувствую, как с каждым днем в сердце растет ненависть. По утрам я приношу отцу чай, днем таскаю воду для его работы, вечером мы ужинаем вместе — и чувствую, что больше не могу терпеть. Меня пугает его союз с мамой, поскольку в нем я вижу свое будущее. Кому отец решит отдать меня в жены? Не хочу, чтобы меня, как маму, выдали замуж за человека, годящегося мне в отцы, который будет обращаться со мной как со служанкой.
Внутри меня с каждым днем росла сила, душившая желание быть хорошей дочерью, которая чтит своих родителей и во всем их слушается.
И мама это прекрасно понимала. В плохо освещенной кухне она прижимала меня к своей теплой груди, плакала — и в промежутке между двух ее слезинок случился решительный поворот в моей судьбе. Наверное, я всю жизнь копила для этого силы и храбрость. Я просто спросила маму:
— Зачем ты вообще вышла замуж? Это самое ужасное, что может случиться.
— Не плачь, милая моя, не плачь…
— Я не хочу жить, как ты, не хочу становиться рабой мужчины, которому наплевать на мои желания, на мои чувства, который обращается со мной, как с вещью, и бьет, как животное! Я этого не вынесу!
— Но тебе же не обязательно это делать…
Мама на мгновение замолкает. Никак не решит, стоит говорить или нет. Я пристально слежу за ее губами.
— Я слышала об одном буддийском учителе, который живет недалеко отсюда, в монастыре. Все отзываются о нем очень уважительно. Тебе нужно как-нибудь к нему сходить… И сказать, что хочешь стать монахиней.
Монахиней? Такая идея никогда у меня не возникала, и сейчас это было подобно яркой вспышке озарения. Конечно! Если я стану монахиней, то не буду рабой мужчины — потому что никогда не выйду замуж! Я обрету свободу, недоступную женщинам, вступившим в брак… До сих пор я терпеливо сносила удары судьбы, не задавая вопросов. Дни шли непрерывной чередой, и я почти не думала о своем будущем. Но вдруг мама слегка приоткрыла мне дверь в лучшую жизнь — и я воспользуюсь своим шансом. Честно говоря, мама и сама не понимала, как ей раньше не приходила в голову подобная мысль. А я тут же ухватилась за эту идею. Стать монахиней — для меня единственная возможность спастись. Поэтому надо все хорошо обдумать, ведь у меня нет права на ошибку.
Для начала необходимо найти деньги. Когда приходишь к буддийскому учителю, надо принести ему какое-нибудь подношение, естественно, сообразуясь со своими средствами. Это и традиция, и дань уважения. Я хочу, чтобы учитель понял, как для меня важен разговор с ним. Итак, с завтрашнего дня я начну потихоньку откладывать деньги. Единственный способ — утаивать часть сдачи при покупке молока (каждое утро я покупаю три бутылки на всю семью). Так, по монетке, мне удалось собрать полную копилку. Но как-то раз папа заметил коробочку с монетками, схватил ее, потряс — и решил оставить себе. Это несправедливо! Я была вне себя от ярости! И упрямо начала собирать деньги снова. Но на этот раз я прячу их куда надежнее. Мама, как бы случайно, дает мне больше денег на покупки, так что после похода на рынок у меня всегда остается несколько монеток. Я прячу их, а мама не спрашивает, куда они делись. По прошествии нескольких недель у меня уже достаточно денег. В конце концов, неужели учитель не поймет, что я всего лишь маленькая девочка.
И вот я наконец готова. Просыпаюсь до рассвета, чтобы приготовить отцу завтрак. Потом отправляюсь помыться к фонтану. На улице холодно, из-за мусорных ящиков за мной наблюдают две бродячие собаки. Дрожа от холода, я возвращаюсь домой и тихо-тихо — родители еще спят — надеваю белое платье, которое мне дали в школе для спектакля по случаю окончания учебного года. Я выбрала это платье, потому что белый цвет символизирует чистоту. Затем убираю волосы при помощи старой резинки (такой еще сумки перевязывают). Учитель должен сразу увидеть, что я настроена серьезно. Буддийские монахи спокойно ходят по улицам и покупают продукты на рынке, совсем как обычные люди. Может быть, он меня уже видел в нашем квартале (и если это было в тот раз, когда я гналась за мальчишкой, мне нужно непременно исправить произведенное впечатление).
Солнце едва начало пронизывать лучами облака, когда я вышла за порог нашего дома. Из древнего монастыря уже доносятся звуки гонга и песнопений. Мне кажется, что я ощущаю все вокруг яснее, чем обычно, словно мои чувства стали в десять раз сильнее. Я до сих пор могу описать каждый камушек, лежавший на дороге, по которой я шла. Словно во сне я прохожу сквозь красную с золотом дверь, украшенную росписью, которая изображает всех буддийских богов. Я иду по этим камням в тысячный раз — и в первый. Спрашиваю у молоденького монаха, где я могу найти Йамгона Конгтрула Ринпоче, знаменитого учителя, о котором мне рассказывала мама. (Не знаю, довелось ли ей с ним встретиться, но до нее точно дошли слухи о его доброте и мудрости.) Монах молча указывает мне на главное здание. С отчаянно бьющимся сердцем я разуваюсь, как того требует традиция, и неторопливо иду по длинному коридору. Вот наконец передо мной дверь в комнату для молитв. Я делаю глубокий вдох — и вхожу. Учитель действительно здесь, сидит на коврике, рядом с ним — его помощник. В руках у него хрустальные mala — тибетские четки; бусины перебирают во время чтения мантр. Его губы едва движутся, в отличие от щек, которые слегка надуваются, словно он что-то жует. Помимо него в комнате находятся еще примерно десять мужчин и женщин; они стоят или сидят и ждут, пока он окончит молитву. Они тоже пришли поговорить с Йамгоном Конгртулом Ринпоче. Я тяжело вздыхаю: очевидно, мне придется ждать довольно долго, а ведь меня почти трясет от нетерпения. Сажусь на колени в стороне от двери; когда учитель будет готов, он меня увидит.
Я замечаю, что учитель с любопытством поглядывает на меня. Потом шепчет что-то на ухо своему помощнику, тот смотрит на меня и делает знак приблизиться (при этом он сгибает указательный палец наподобие крючка,
