Толпа действительно двинулась в сторону "Королевского Герба" - то ли в стихийном порыве, то ли подстрекаемая ловкими подручными Ф. Б., сновавшими по площади, сказать не могу, - и поволокла на себе ландо с тремя его седоками. Под - несмолкающее "ура!" экипаж дотащили до здания "Королевского Герба", с балконов которого уже свешивались плакаты, сообщавшие об успешном ходе выборов. На шум и крики вышел полковник; он сперва с изумлением взирал на приближавшуюся процессию, а потом, узнав Сару Мейсон, покраснел от смущения и поклонился.
- Взгляните на него, ребятки! - кричал в восторге Ф. Б., указывая на своего патрона. - Взгляните на него, на нашего молодчагу! Ведь какой удалец, а?! Так кого вы пошлете в парламент - Барнса Ньюкома или Старину Тома?
Толпа, как и следовало ожидать, дружно крикнула: "Старину Тома!"; и под эти вопли полковник, продолжая краснеть и кланяться, удалился назад в помещение, где заседал его избирательный комитет; музыканты громче обычного заиграли "Вот идет герой с победой..."; бедняга Басне, выйдя на балкон стоявшей напротив "Косули", дабы, как того требовал ритуал, показаться избирателям, был встречен улюлюканьем, не менее громким, чем "ура!" в честь его дядюшки; старенькая Мейсон осведомилась, отчего такой шум; а Барнс после нескольких тщетных попыток объясниться с толпой знаками, так и скрылся в недрах "Косули" - со злым лицом, желтым, как репа, которой запустили ему в голову; в ландо снова впрягли лошадей, миссис Мейсон была благополучно доставлена домой, и день выборов пришел к концу.
Как уже говорилось, его высочество принц де Монконтур, побуждаемый к тому личной признательностью, постарался держаться в стороне от всей этой семейной распри. Однако его родственники из дома Хиггов, к превеликому удовольствию Флорака, отдали свой второй голос за полковника Ньюкома, обеспечив ему тем самым поддержку очень многих избирателей; как известно, бессменными депутатами города Ньюкома в парламенте продолжают оставаться господа Хигг и Бунс. Некогда Хигги вели денежные дела с сэром Барнсом Ньюкомом и принимали деятельное участие в его железнодорожной спекуляции, но теперь они сыскали повод порвать с ним; они до сих пор обвиняют баронета в мошенничестве л рассказывают нескончаемые истории, - впрочем, мало до нас касающиеся, - о том, какой сэр Барнс хапуга, вымогатель и плут. И вот Хигги и все их присные отступились от сэра Барнса, коего поддерживали на предыдущих выборах, и проголосовали за полковника, хотя, возможно, многие высказывания этого джентльмена казались слишком радикальными столь трезвым дельцам.
Не имея точного представления о политических взглядах полковника Ньюкома в начале кампании, я не берусь судить о том, какие обязательства пришлось ему взять на себя к концу выборов. Достойного джентльмена порядком тяготила необходимость что-то обещать и от чего-то отнекиваться, отвечать на разные вопросы, сносить чужую фамильярность и обмениваться рукопожатиями с теми, кому, по чести говоря, он вообще бы не подал руки. Он был не лишен аристократических привычек и прошел армейскую школу; и хотя он был добрейшим и простодушнейшим из смертных, недолюбливал фамильярность и ждал от простолюдинов такой же почтительности, какую выказывали ему солдаты. Вся эта борьба огорчала и расстраивала его; он чувствовал, что ведет не вполне благовидную игру во имя довольно сомнительной цели, - наверное, именно это нашептывала ему совесть; что он поступается честью, применяясь к чьим-то политическим взглядам, снося панибратское обращение и дозволяя своим агентам заманивать избирателей из низших слоев посулами реформ и сокращения налогов.
- Я понимал, что совершаю ошибку, - говорил он мне позднее, - только я был тогда слишком горд, чтобы признаваться в этом, а вы, ваша милочка жена и мой сын были правы, что осуждали мою безумную затею.
И в самом деле, еще не зная, какие это повлечет за собой последствия, мы с Лорой не обрадовались, узнав, что на выборах в родном городе полковник Томас Ньюком обошел сэра Барнса Ньюкома.
Этель с племянниками находилась тогда в Брайтоне. Она была довольна, как она писала нам, что не жила дома, пока шли выборы. В Брайтоне пребывали также мистер и миссис Клайв Ньюком. Раз или два Этель видела миссис Клайв и ее малютку. Очень славный карапуз. "Барнс навестил нас, когда все кончилось, - писала она в своем письме. - Он на чем свет стоит клянет принца де Монконтур, который, по его словам, подговорил вигов голосовать против него и тем решил исход выборов".
^TГлава LXX^U
Отказ от депутатства
Мы не станем далее описывать политическую деятельность Томаса Ньюкома, его речи против Барнса и ответные выступления баронета. Так или иначе, племянник был разбит наголову своим доблестным старым дядюшкой.
В положенный срок "Газета" сообщила, что Томас Ньюком, эсквайр, избран одним из депутатов в парламент от города Ньюкома; что после банкетов и чествований, а также множества речей упомянутый депутат возвратился в Лондон к своей семье и банкирским обязанностям в Сити.
Но победа, судя по всему, мало радовала доброго полковника. Он не признавался в открытую, что не следовало затевать бесславную междоусобицу, исход которой мы только что наблюдали; и все же тайные сожаления по этому поводу были, возможно, одной из причин его беспокойства. Впрочем, у Томаса Ньюкома были и другие поводы для уныния и недовольства, и вскоре они открылись его домочадцам.
Можно было заметить (если, конечно, простодушная малютка Рози способна была что-либо вокруг себя замечать), что приемы в доме полковника участились и стали еще более пышными, чем прежде; кокосовая пальма из литого серебра почти не покидала столовой, и под ее сенью собиралось теперь множество гостей, которых не видывали здесь прежде. На обедах у полковника можно было встретить мистера Шеррика с супругой, причем владелец часовни леди Уиттлси чувствовал себя здесь совсем как дома. В разговорах с хозяином он отпускал шуточки, принимаемые тем с молчаливой сдержанностью; командовал слугами, величал дворецкого "Старым штопором" и отдавал приказания лакею, обычно называя его по имени и советуя "пошевеливаться". Полковника он порой звал просто "Ньюкомом" и шутливо допытывался, в каком они нынче родстве, поскольку его дочка теперь замужем за дядюшкой Клайва, шурином полковника. Клайв не очень-то интересовался своей новой тетушкой, и все же Шеррик не упускал случая поделиться с ним каждым полученным известием; так в положенный срок он уведомил Клайва, что у него в Богли-Уоллахе появился на свет маленький кузен, коего любящие родители нарекли именем Томас Ньюком Ханимен.
А вскоре бедный Клайв сделал потрясающее, совершенно сразившее его открытие, о котором поведал мне несколько позднее. Однажды, выйдя вместе с отцом из дому, он увидел, как в подвал к ним тащат корзины, привезенные в фургоне виноторговца. На фургоне стояло: "Шеррик и Кo. Винная торговля на Уолпол-стрит".
- Господи помилуй! Неужели вы у него покупаете вино, сэр?! - вскричал Клайв, и в памяти у него встали незабываемые трапезы дядюшки Ханимена.
Полковник помрачнел, лицо его залилось краской, и он ответил, что - да, он, действительно, покупает вино у Шеррика, человека добросердечного и услужливого и, к тому же, теперь их родственника. Узнав от Клайва про это обстоятельство, я тоже, признаться, сильно встревожился.
Тут же Клайв со смехом рассказал мне, что дома у них была ужасная баталия из-за того, как миссис Маккензи вела себя с супругой виноторговца. Полковая дама держалась с этой доброй, безобидной женщиной, хотя и немножко парвеню, на редкость высокомерно: она громко болтала, когда миссис Шеррик пела, - теперь, к сожалению, куда хуже, чем прежде, - и несколько раз позволила себе высказаться о ней с крайним презрением. В конце концов полковник не выдержал и обрушил на миссис Маккензи свой гнев: он потребовал, чтобы она уважала эту даму, поскольку та - его гостья, а ежели ей не по вкусу общество, которое собирается у него дома, то в Лондоне, как он намекнул, есть множество других домов, где она может найти себе пристанище. Однако из любви к своей дочери и обожаемому внуку полковая дама пропустила мимо ушей этот намек и не пожелала оставить позиции, которые захватила с тех пор, как стала бабушкой.
Раз или два я также обедал у своих старых друзей под сенью кокосовой пальмы, отягченной сосудами с маринадом и соусами, и от глаз моих не укрылось, что теперь за столом у них появились новые люди. Так непременным гостем стал директор лондонского отделения Бунделкундского банка - человек зловещего вида, чья манера нашептывать комплименты дамам повергала в уныние бедного Клайва, наблюдавшего за ним с другого конца стола. Вместе с лондонским директором приходили его биржевые приятели, которые сыпали громогласными шутками и вели какую-то свою беседу. Однажды я имел счастье встретить здесь мистера Крысси, возвратившегося из Индии с полными карманами рупий; он привез множество рассказов о том, как процветает в Калькутте Раммун Лал, и со зловещей улыбкой похвалил прекрасный дом и банкеты полковника. Похвалы эти, как мне показалось, не доставили удовольствия нашему бедному другу, а фамильярный тон мистера Крысси явно его оскорбил. Другим постоянным гостем был дружок Шеррика - низкорослый стряпчий, шустрый и болтливый, приходивший в обществе жены - малопочтенной особы. За столом он без конца острил и рассказывал разные истории из жизни аристократии, с иными из представителей которой был, очевидно, коротко знаком. Так он знал с точностью до шиллинга, сколько задолжал лорд такой-то и сколько кредиторы позволяют тратить маркизу такому-то. Он имел дела и с тем пэром, и с этим из сидящих в тюрьме Королевской Скамьи. Обо всех этих господах он говорил с милой непринужденностью, опуская их титулы и постоянно обращаясь за подтверждением к жене:
