- Счастливец, ты не знаешь, что такое ответственность и забота о всех людях!
- Пока у вас как будто особых забот нет, - заметила мама. - Ничего вы не делаете, ни с кем не встречаетесь...
Кассир, как всегда, сел перед зеркалом.
- Эх, пани! - сказал он со вздохом, взбивая пальцами свой хохол. - А каково это - постоянно думать о том, что там люди голодны, плохо одеты, невооружены. Что здесь людей могут выслать, или сжечь их дома, или всех поубивать! Бояться всего и за всех... Честное слово, это выше моих сил!
- А почему, собственно, вы так боитесь? - спросила удивленная мама.
- Я не боюсь! - Кассир подскочил в кресле. - Но печься о других - моя обязанность. Кто же меня заменит?
С паном Добжанским они больше не разговаривали.
Между тем пришла весна, и меня стало одолевать какое-то неопределенное волнение и любопытство. Ложась спать и вставая, я все ждал, что услышу, а может, и увижу что-то необыкновенное. Чем это объяснить, не знаю, но я уверен, что такие предчувствия будила во мне сама природа, - странная весна была в том году! В один прекрасный день вдруг сразу исчезли снега, и со всех гор и холмов хлынули потоки, словно кто-то решил к наступавшему празднику хорошенько обмыть землю. Потом поднялся ветер и за несколько дней совершенно обсушил ее. Солнце вставало по утрам все раньше, - видно, и ему хотелось увидеть, что будет. А я наблюдал, как оно с каждым днем поднимается выше над землей, все шире освещает ее, а по вечерам долго медлит, словно не хочется ему заходить. Однажды оно даже после заката опять выглянуло из-за горизонта, как разбуженный человек, который, подняв голову с подушки, спрашивает: "А? Что такое?"
Скоро зазеленели поля, а на некоторых деревьях раньше листвы появились цветы и, раскрыв широко глаза, как будто спрашивали: "Здесь что-то, кажется, должно произойти? Еще не произошло?" Иногда мне чудилось, что ветер, набежавший из-за леса, что-то шепчет деревьям, а они качают ветвями и удивленно шелестят:
"Ай-ай-ай!"
Я замечал не раз, что мой учитель, когда идет к нам на урок, останавливается на улице и смотрит по сторонам. Зачем? Да и мама порой подбегала к окну и минуту-другую глядела в него. Потом с разочарованным видом отходила. Даже наши работники частенько без всякого повода собирались во дворе и молча смотрели вдаль.
Однажды я увидел к комнате что-то новое.
- Ага, есть! - крикнул я. Но то была только муха, первая в этом году, сонная и заморенная.
Прилетели жаворонки и, высоко поднимаясь над полями, возвещали что-то на своем птичьем языке, потом камнем падали вниз, испуганно щебеча: "Уже! Уже!" Прилетели и наши аисты, засели в своем гнезде на тополе и по целым дням рассказывали удивительные истории, недоверчиво качая головами. А по небу плыли облака, иногда они были кучевые и спешили куда-то, иногда же какие-то раздерганные и словно спасались бегством.
- Откуда они? Куда бегут? О чем рассказывают аисты? Чего боятся жаворонки? - спрашивал я. И меня томило любопытство, желание узнать, увидеть все неведомое.
Даже дома я не знал покоя. То на ветку перед окном сядет воробей и внимательно осматривает нашу маленькую гостиную, то влетит ветерок и с шелестом обежит все комнаты, то солнце высылает на разведку свои луч, и он осторожно заглядывает за печь, под стол, за диван и, наконец, ускользает дрожа, а через день-другой снова приходит на разведку.
- Чего им всем нужно? Разве у нас что-то должно случиться? - спрашивал я себя с тревогой. А там вдруг часы наши остановились. И когда я подбежал взглянуть, что с ними, я увидел на столике рядом раскрытый молитвенник, и мне бросились в глаза слова: "Святый боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас..."
С этих пор меня все пугало. Я ждал чего-то неизвестного. Раз нянька крикнула громко:
- А вот и он! Идет!
И я, бросив готовить уроки, полетел в кухню.
- Кто это идет?
- Валек из города, - ответила нянька. - Что с тобой? Отчего ты так побледнел?
- Ничего, ничего.
И я вернулся в комнату, убежденный, что уже близится что-то, чего все у нас ждут.
Однажды - это было в первой половине мая - в доме поднялась какая-то суета. После полудня пришел кассир.
- Боюсь я, как бы у нас не натворили глупостей, - взволнованно сказал он маме. - Одни на той стороне, другие - на этой, а мы между ними... Как бы нам не пострадать...
Он поежился, словно от холода.
- Вам-то что! - возразила мама. - Вы - человек привычный, а вот мы... Ну, да как бог даст, так и будет.
- А вы не думаете уезжать? - спросил вдруг кассир. - В случае чего, если вздумаете, я...
- Уезжать? Куда? Другие же остаются, останемся и мы. Если что нам грозит, пусть оно нас постигнет здесь, на месте. А то мало ли что бывает побежим от беды воображаемой, да напоремся на настоящую.
Кассир побледнел.
- Что правда, то правда, - сказал он. - Ну, тогда и я остаюсь.
Он простился было с мамой, но от дверей вернулся обратно.
- Все же... знаете, сегодня дорога, вероятно, еще свободна... Пожалуй, я все-таки уеду...
Затем вдруг взмахнул кулаком и с наигранной решительностью воскликнул:
- Впрочем... нет, останусь, черт возьми! Двум смертям не бывать, одной не миновать!
Однако на крыльце ему, видимо, снова изменило мужество, и он с растерянным видом стал осматриваться кругом.
Странно - эти колебания кассира зародили во мне дурные предчувствия, как будто от его пребывания в нашем местечке зависела чья-то жизнь. Я был в таком смятении, что, преодолев робость, спросил у матери:
- Мамуся, золотая, что же будет?..
И неожиданно она не только не рассердилась, но приласкала меня и ответила спокойно:
- Ничего не будет, сынок, ровно ничего. Садись-ка за книжку. И не надо так испуганно таращить глаза, не то и над тобой люди будут смеяться, как над паном кассиром.
Ее слова сразу меня успокоили. Обойдя дом, я увидел, что на кухне, как всегда, готовят обед, на дворе работник рубит дрова, сад весь звенит птичьими голосами, а с неба льются потоки весеннего света.
- Зачем же выдумывать всякие страхи? - решил я и принялся не уроки готовить, а сколачивать тележку.
В душу мою уже проникало майское тепло, шелест деревьев, аромат цветов... Я то и дело откладывал в сторону тележку и наблюдал за муравьем, медленно переползавшим с травинки на травинку; или, ухватившись руками за ветку дерева, качался на ней, как на качелях; кувыркался, смеялся, сам не зная чему. Я только чувствовал, что мне так же весело, как и птицам, заливавшимся на деревьях, и радостно жить на свете. Пожалуй, то были самые счастливые минуты моего детства. Это счастье налетело неизвестно откуда, было недолгим и ушло незаметно.
День проходил спокойно. Около десяти часов вечера няня, как обычно, раздела меня, и я крепко уснул. Скоро я проснулся, но не совсем: в моем сознании действительность мешалась с сонными видениями. Я сознавал, что сейчас ночь, что я лежу в постели, но мне чудилось, будто в подушке открылось квадратное окошечко и я вижу из него какой-то иной мир. Порой я словно плыл где-то в неведомом пространстве, а в то же время ясно слышал, как кто-то ходит по комнате. Хотел открыть глаза, но тут же говорил себе: еще минутку! Открою их попозже... И вдруг я весь затрясся и сел на постели. Чей-то голос тихо, но внятно шепнул над самым моим ухом:
- Идут!
- Кто здесь? - крикнул я испуганно.
Никакого ответа.
Я соскочил на пол и ощупью добрался до маминой кровати. Мамы не было.
Я вернулся в постель, закутался в одеяло и стал прислушиваться. С улицы доносился какой-то монотонный и неумолчный шум, похожий на шум ливня. Я протер глаза. Шум не прекращался, и теперь уже напоминал шаги множества людей по песку. Временами слышался какой-то лязг, порой ржание, потом опять словно лавина тяжело катилась по дороге, задерживаясь иногда только на мгновение. Вот поднялась какая-то возня, - и снова что-то катилось с глухим стуком, фыркали лошади, лязгало железо, все это - под аккомпанемент мерного стука шагов, словно там люди шли, шли и шли без конца.
Это длилось больше четверти часа. Когда кукушка на часах прокуковала два раза, прежние звуки заглушило тихое тарахтение телег. И тут я услышал на улице человеческий голос. Кто-то протяжно зевнул: "А-а-а".
Наконец прекратился и стук телег, раз-другой долетел еще прежний мерный шум - и постепенно все затихло. Только тогда до моего сознания дошло, что за стеной, во дворе, кто-то плаксиво бормочет слова молитвы: "Святый боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас".
Я наконец не выдержал. Встал с постели и, протянув вперед руки, натыкаясь в темноте на мебель, вышел в сени, твердя сдавленным голосом:
- Мама!.. Где же мама?
Я толкнулся в дверь, которая вела во двор, но она была заперта. Я уже хотел закричать, звать на помощь, но в эту минуту откуда-то сверху просочился луч света. Я вспомнил о комнатке в мансарде и полез туда. При каждом моем шаге ступени лестницы жалобно скрипели.
Взобравшись наверх, я подошел к окошку. Меня овеяло свежее дыхание ночи. Прежний бессмысленный страх постепенно утихал, сменяясь любопытством.
