Надо принять во внимание и тот факт, что Костик идет в примаки к Елинским. Как бы шляхта когда-нибудь не попрекнула, предостерегает папа, что взяли его в чем был.
Выходит, Костик не должен продаваться ни шляхтичу Елинскому, ни румынским оккупантам. Но как же тогда жить вечному студенту? Действительно, на какие средства должен существовать человек, который не хочет торговать своей честью — личной, национальной или классовой?
В нашем цивилизованном мире существуют даже общества охраны животных. А может, имело бы смысл создать международный фонд помощи тем, кто Не по своей вине оказался в трудном положении и стремится сохранить принципиальность?
Дарка так погрузилась в размышления, что до ее сознания не сразу дошли слова Костика:
— Вам так жаль меня, пане Попович? Тогда знаете что? Выдайте за меня вашу Дарку.
«Вот вам и весь Петро Костик. Знакомьтесь!
Ну, не права ли я была, когда говорила, что Этот паршивец не заснет ночью, если не испортит днем настроение хоть одному человеку? Я бы знала, что ответить такому наглецу, если бы осталась с ним с глазу на глаз. А так послушаем, что скажет мама».
— Ну чего вы ее в краску вгоняете, пане Костик? Из нее еще такая невеста, как из вас митрополит!
— Сударыня, — скалит свои лошадиные зубы этот черт, — Дарке уже и сегодня не грех выскочить замуж! Глядите, как она расцвела на каникулах! Вы скажите лучше, что не хотите меня в зятья, потому что у вас кто-то другой на примете!
Папа разглаживает вчерашнюю газету и зачем-то старательно складывает ее вчетверо.
— А что вы на это скажете, пане Попович?
«Представляю, какой театр устроил бы тут этот Костище, если б еще выпил сливянки!»
Папе остается одно из двух: обратить все в шутку или поставить Петра на место так, чтоб у того в пятках отдалось. И миролюбивый папочка выбирает первое:
— Погодите, погодите, нельзя сватать девушку, не спросив у нее, хочет ли она за вас замуж. Пойдешь за пана Костика, Дарка?
Это должно звучать как шутка, но почему-то никто не смеется.
Из кухонной двери высовывается голова бабушки. По выражению ее лица (когда она сердится, у нее как-то по-особому втягиваются губы) можно догадаться, что она не настроена шутить.
«Что за глупая ситуация! Если я сейчас не утру нос этому прохиндею, то вмешается бабушка, и тогда нашему гостю несдобровать. Мама и папа молчат, — верно, тоже ждут, что я скажу. Хорошо, мои дорогие, я отвечу ему, только совсем не то, чего вы ждете.
Слышу голос моей совести: «Встань и скажи им всем, пусть раз и навсегда знают». Не могу сразу решиться. Еще колеблюсь. Тогда моя совесть приказывает мне вторично: «Будь смелой! Встань и скажи!»
Дарка встала и сказала, запинаясь:
— В мире есть только один человек, за которого я могла бы выйти замуж, а больше я ни о ком и не думаю.
«Так я сказала. Если мне судилось совершить в жизни подвиг, то я совершила его в тот день, хотя день этот начался как обычный…
Я не могу сказать, как я выглядела, когда говорила это, как «выглядел» при этом мой голос. Одно я успела заметить: впечатление мои слова произвели колоссальное!»
Все замерли, словно зачарованные злой силой. Если бы у кого-нибудь из них в эту минуту была в руке ложка с едой, рука повисла бы в воздухе. Дарка не ждет, пока фигуры вокруг нее снова оживут. Она демонстративно издалека обходит Костика, одновременно оскорбленная и торжествующая, выходит из комнаты и идет к себе, к тому единственному месту, где можно укрыться, — к своей постели.
«Я твердо решила не плакать, но слезы все равно текли по лицу. Я пробовала сдержать их, но они не слушались и продолжали течь. Тогда я махнула на них рукой, и их не стало.
За стенкой заговорили. Наверно, осуждают меня. Или, наоборот, игнорируют мою выходку и нарочно громко рассуждают о… погоде (о политике небось так бы громко не говорили)… Меня немного мучает совесть, что я снова сорвалась и разочаровала маму, которой так хочется, чтоб ее дочка была такой, как у всех людей.
Через некоторое время я слышу, как папа провожает Костика до порога. Когда открывается кухонная дверь, оттуда доносится звон ложек. Кто-то за меня домывает посуду. Да, да, сейчас домоют, вытряхнут над ведерком скатерть, прополощут и повесят сушить над плитой тряпочку, а потом мама или бабушка (я хотела б, чтобы это была мама) зайдет сюда отругать меня за недостойное поведение при постороннем человеке.
Что ж, я готова к экзекуции. Скрипнула кухонная дверь, и я по шагам узнала маму.
— Почему ты лежишь, словно больная? — Голос у мамы не злой, но и до ласкового ему далеко. — Осрамила нас и себя, а теперь плачешь?
— А я не плачу.
— Это плохо, что ты не плачешь. Я думала, моя дочка уже повзрослела. Ведь тебе, девочка, через полгода будет семнадцать, а ты повела себя, как, как… я даже не знаю, как это назвать… Ты что, шуток не понимаешь? Ведь пан Костик пошутил, а ты…
— А я тоже пошутила.
Мамин голос метнулся в сторону:
— Хороши шуточки, нечего сказать! Где это видано, чтобы барышня в твоем возрасте при постороннем человеке, в присутствии родителей заявляла во весь голос, что она только за него выйдет замуж и больше ни за кого? Откуда это у тебя? Где ты это вычитала? Это же нескромно, Дарочка! Ты еще ребенок, и тебе вообще рано думать о таких вещах, а не то что громогласно заявлять об этом. Ты так меня ошеломила, что впору было сквозь землю провалиться. Деточка, — мамин голос стал ласковым и мягким, — всему свое время. Пока что думай о книжках, на все остальное еще будет время, Дарка, поверь!..
«Еще будет время»! В эту минуту действительно хочется быть учтивой, но это сакраментальное «еще будет время» преследует меня с тех пор, как я себя помню (конечно, по разным поводам).
Я хочу верить тебе, мама, что мне еще не время думать об этих вещах, все еще впереди, но ты скажи это моему сердцу, может быть, тебя оно и послушается, а меня — нет.
Мама гладит меня по голове. Спасибо, мама, но на этот раз твои испытанные лекарства не утоляют боли.
После паузы:
— Дарка, ты имела в виду Данка Данилюка? Да?
Молчу. Зажала кулаком рот и молчу.
— Выбей его из головы, — советует мне моя добрая мама, — это не для тебя. Музыканты — все равно что цыгане.
— Хорошо, я выбью его из головы, — говорю я и представляю, как беру в руки свою голову и вытряхиваю («выбиваю») из нее, как пыль из ковра, мою любовь к Данку Данилюку.
Клянусь, если у меня будет ребенок, я никогда-никогда не потребую от него, чтобы он выбил из головы того, кого полюбит.
— Киндерлибе, детская любовь, деточка, — философствует мама, — она, как корь, проходит быстро и без осложнений. Не падай духом. Еще встретится на твоем пути человек, достойный тебя, это и будет твоя пара. Твоя вторая половина… Знаешь, как в той легенде? А сын директора — ветрогон. Ты так тоскуешь по нем, а он, мне кажется, не очень-то по тебе скучает. Люди говорят (какие люди, что за люди, мама?!), что ему больше нравится Орыська со своим голосом. Не стала бы я на твоем месте забивать себе голову тем, кто заглядывается на других, девочка. Надо еще и девичью гордость иметь!
Мама, сейчас же замолчи, потому что я не выдержу и закричу от боли! О какой девичьей гордости может идти речь, когда кровоточит сердце?
Духовная пуповина, которая до сих пор связывала меня с мамой, обрывается. Мне кажется, что на этой грани где-то оборвалось и мое, как сказал бы поэт, золотое детство.
— Эй, что вы там делаете? — кричит из сеней бабушка. Ее любопытство больше не выдерживает.
Мама целует меня в лоб, а я, неблагодарная, не могу ответить на поцелуй. Встаем, полупримиренные, и идем в кухню. Там все без изменений: папа продолжает подсушивать свой табак на краешке плиты; Славочка укладывает куклу в коробку из-под бисквитов; кот, которого сегодня забыли покормить, задрав хвост, выпрашивает то у мамы, то у бабушки свою порцию молока.
— Дарка, собери все грязное белье, завтра постираем твои вещи, чтобы потом не устраивать тарарам в последнюю минуту.
Мама тоже хочет подчеркнуть, что жизнь в нашем доме ни капельки не вышла из берегов».
Завершается это странное утро замечанием бабушки:
— А я и не знала, что Костик такой вицман[79].
* * *
Да, пожалуй, это и в самом деле так. Дарке пришлось согласиться с мамой (папа в этом вопросе сохраняет строгий нейтралитет), что она, то есть дочка, а не мама, и впрямь не такая, «как дети у людей».
Дарка столько раздумывала, так переживала, узнав о намерении Костика жениться на полуграмотной шляхтянке, а между тем общественность Веренчанки приняла это известие совершенно спокойно. Никого не удивляло, а тем более не волновало, что недоучившийся студент женится без любви на девушке, которая может ему гарантировать целые штаны, башмаки на зиму и трехразовое питание.
