Не слышит своего голоса…
Хочет крикнуть – не может…
Как жутко болит, пылает голова!
Пришла другая, еще более тяжелая атака паралича и потеря речи…
Ленина перевезли в особняк в Горках, под Москвой. В Кремле, даже больной, не имеющий возможности выговаривать слова парализованным языком, был он для Сталина и Троцкого помехой, так как читал газеты, слушал донесения своей секретарши Фотиевой и Надежды Константиновны, вызывал комиссаров, тряс над головой здоровой левой рукой и бормотал невразумительно, слюнявя себе бороду.
В Горках он оставался вдали от борющихся противников. Оба могли безнаказанно пользоваться обаянием угасающего символа, именем которого назвали Петроград.
Ленин понимал, что умирает. Постигал, что остался один. Исторический поток обогнул его и мчался своим ложем. Он имел значение лозунга, открытой, еще живой книги нового пророчества; раскрытого евангелия, разжигающего бунт рабов.
Под этим евангелием написал он уже страшное слово: «Конец».
Благодарные ученики назвали северную столицу его именем – Ленинград.
Смерть…
Он не хотел исчезнуть из этого мира, над которым начертил широкую, кровавую дугу, как неизвестная зловещая комета.
Неиссякаемая сила сидела еще в мозгу и сердце Владимира Ленина. Он начал ходить, учился писать левой рукой, врачи специально выполняли вместе с ним упражнения, облегчающие возврат речи.
Навестили его комиссары, он слушал их и понимал все. Не мог только ответить, отчаянно махал рукой и мычал глухо. Выезжая на прогулку, смотрел на искрящиеся снежные сугробы, на белые, нагие и мрачные березы.
Пробуждались в нем какие-то воспоминания.
«Ах, да! Белое тело нагой Доры… А позднее – кровавые слезы… две красные горячие струи».
Владимир Ульянов-Ленин во время болезни в Горках.
Фотография. 1923 год
– Апанасевич, убей Дзержинского! – мычал он.
Надежда Константиновна, слыша хрипение, наклонялась над ним и спрашивала:
– Тебе не холодно?
Голова пылает, мысли мечутся в куполе черепа, а каждая, как острая заноза, ранит, царапает, кровавит мозг.
– Спасения! – кричит он непонятным бурчанием и из искривившихся губ вырывается струя пены.
Возвратившись домой, улегся он в кровать.
Издавна он страдает бессонницей…
«Как Дзержинский…» – думал Ленин с отчаянием.
Он смотрел в потолок в течение целых дней и целых ночей.
Белая плоскость расширялась, расплывалась, бежала в бесконечную даль…
«Это уже не потолок! – думал Ленин. – Что вижу перед собой?..».
Целым усилием воли наблюдал он, щуря левый глаз.
«Ах! Это Россия… Но какая белая, без капли крови на измученном теле… Вся в ранах… Нет! Это могилы… могилы без конца… неизвестные, без крестов…».
Старое бледное тело внезапно зашевелилось. Сделалось подобным раздутому брюху околевшего коня, того, который некогда лежал в лесу за изгородью Кокушкино на Волге.
Растет, разбухает и – лопается с шумом…
Из внутренностей туловища выпадают синие, синие, опухшие трупы с отваливающейся кожей.
Елена Ремизова… Золотоволосая Елена… Селянинов… Виссарион Чернявин… Дора… Мина Фрумкин… Владимиров… Петя…
За ними выходят Троцкий, Дзержинский, Федоренко, Халайнен и веселый, потирающий руки, маленький профессор с бутылкой, полной бактерий паралича.
Остановились и хором крикнули ужасно громко, со скрежетом
– Да здравствует революция! Да здравствует диктатура пролетариата! Да здравствует наш вождь Владимир Ленин! Ур-ра-а-а!!!
Кто-то сияющий стоял между ним и товарищами. Золотистые волосы, спадающие на плечи, сверкали в блеске солнца, светлая борода стекала на белую одежду, поднятая рука показывала на небо. Тихий голос звучит сурово:
– Воистину скажу вам, что сделанное во имя любви взвешено будет грузом не вашей справедливости, осуждено и прощено.
Ленин собирает силы, опирается на локоть и мычит:
– Во имя любви, Хри…
Из глаз сияющей фигуры вырывается молния, ослепляет, ударяет.
Ленин падает и хрипит, ничего не видя и не слыша, чувствуя только, что скатывается все быстрей и головокружительней; мрак окружает его и поглощает остатки мыслей, эха чувств…
Часом позже над Кремлем рядом с красным знаменем развевался черный флаг… – вестник смерти. Огненная кровавая дуга погасла, а исчезающее тело неизвестной кометы утонуло в темной бездне без дна, без берегов.
Феликс Дзержинский – председатель комиссии по организации похорон Владимира Ульянова-Ленина.
Фотография. 1924 год
На Красной площади напротив Храма Василия Блаженного, ощетинившегося круглыми куполами, поблескивающего разноцветной эмалью стен, соединяющего в себе пресыщение Византии с варварской спесью Востока, возникло другое здание. Деревянное, одноцветное, геометрически примитивное, темное, почти черное. Четко очерченные плоскости, тяжелые громады, монотонные, без полета и творческого воображения. Так строили тысячелетия назад пленные невольники в Ниневии и Вавилоне, так возводили Храм Соломона и дворцы владык Египта. Тяжело и угрожающе, так как между поставленными стенами было местонахождение ужасных божеств с Тигра и Евфрата, с Земли Кананейской и с Кету, или равных суровым богам царей четырех сторон света, потомков Ашура, Бела, Ра – уничтожающего Солнца.
На фронтоне виднелось только одно слово: «Ленин». Здесь были положены забальзамированные останки диктатора пролетариата. В стеклянном гробу, в военной гимнастерке, с Звездой ордена Красного знамени на груди, покоился Ленин.
Желтая, пергаментная кожа еще больше подчеркивала монгольские черты лица; стиснутая правая рука, неуступчивая и всегда готовая к удару, не расслабилась в облике смерти и осталась, как молот кузнеца, бунтаря.
Могло показаться, что гробница грозного Тамерлана была перенесена из сердца Азии сюда, в Москву, где правили в течение целого столетия потомки монгола Чингис-хана, полутатарские князья московские, и, наконец, в XX веке – полумонгол, мысленно возвращающийся в необъятные азиатские степи, в дикие горные теснины с гнездящимися в них ордами, знающими только уничтожение.
Длинная змея людей тянется от берега реки к мавзолею Ленина.
Подходят они к темной челюсти открытых прямоугольных дверей, смотрят на стоящих без движения, как статуи, солдат караула; шагают в красном полумраке, двигаются один за другим перед стеклянным гробом, подгоняемые суровыми возгласами:
– Не задерживаться! Проходите!
Солдаты, уличная толпа, приезжие крестьяне, делегаты из далеких провинций.
Тысячи глаз скользят по пергаментному лицу и стиснутой в кулак ладони, ищут чего-то под плотно сомкнутыми веками вождя, оставляя незримые следы своих мыслей в тени его глаз, на выпуклом голом лбу, в морщинках рта.
Поток людей плывет, двигается, словно нескончаемая шеренга кочующих муравьев в поисках новых дорог бытия, молчаливый, сосредоточенный, встревоженный.
Другие прямоугольные двери, охраняемые двумя окаменевшими солдатами, выбрасывают посетивших святилище нового пророка на Красную площадь, на которую поглядывают в напряжении и чопорности купола и куполочки цветные, удивительные творения Ивана Грозного.
Поток разбивается на мелкие ответвления, ручьи и пропадает в коридоре улиц, еще серьезный, взволнованный, задумчивый.
Когда людей обдаст запах грязных улочек, когда обратится к ним отовсюду выглядывающая нужда, когда из подворья ЧК донесется тарахтение пулемета, убивающего рабочих и крестьян, удерет сборище, рассеется взволнованно и в закоулках души притаится раздумье.
Крестьянка тянет мужа за рукав и шепчет ему:
– Люди болтают, что Ленин гниет и что врачи его чинят и подкрашивают!
Крестьянин долго смотрит на жену и отвечает сквозь зубы:
– Пусть гниет, благодаря ему вся Россия прогнила…
– Ох! – вздыхает женщина.
– Ни один царь не имел такой гробницы! – замечает с гордостью проходящий рабочий в черной рубашке. – Достойно похоронили Ильича! Умер и не умер, потому что каждый может его посмотреть. Лежит, как живой. Кажется, что уснул от усталости!
Слушающий его другой рабочий качает головой и отвечает тихим, угрюмым голосом:
– Плохо, что из дерева построен мавзолей. Спалить можно…
Рядом с собором задержалась группка людей, минуту назад посетивших могилу Ленина.
Они приостановились и долго в молчании смотрели на очертания массивного темного здания и на белеющую на фронтоне надпись «Ленин».
– Умер Антихрист… – шепнула какая-то женщина, со страхом глядя на высокого, худого человека со смелыми блестящими глазами.
– Только умер и даже забальзамированный гниет постепенно, не был он антихристом! – заметил подавленный старик и обратил взгляд на высокого человека, разглядывающего мавзолей.
