посмотрел на неё.
– Наконец, в чём же вы нуждаетесь?
Волна гнева подхватила и понесла её.
– Л и ч н о я ни в чём не нуждаюсь. Нет ничего, в чём вы могли бы быть мне лично полезны. Но есть другие… В городе анархия… в городе грабежи, пожары, террор…
– Всё это мы приведём в порядок… в своё время.
Она снова замолчала.
– Слушаю, – торопил он. – Это всё, что вы хотели сказать? Тогда до свиданья. Время драгоценно теперь.
– Оно в с е г д а было драгоценно, – сдержав свой гнев, она говорила с высокомерным презрением.
Он сделал нетерпеливое движение, и она заговорила наконец деловито и быстро, уже чувствуя своё унижение в том, что могла снизойти до какого-то другого тона с этим человеком.
– Я прошу вас помочь уехать отсюда, совсем из России… лицам, кого безвинно преследует новая революционная власть. Вы знаете, как принято было прежде помогать тем, кого преследовало старое царское правительство. Знаете, долг платежом красен.
От её слов лицо собеседника несколько Переменилось, не внешне, а чем-то внутренним, насторожённым, словно мысль его прыгнула в западню и сторожила зорко и тайно оттуда.
– Ах, вот что! – сказал он дружеским, любезным тоном.
Но она, слепая в тот час, не заметила ничего. Она, возможно, и заметила эту новую его насторожённость, но её внимание лишь скользнуло по этому впечатлению, не останавливаясь, не задерживаясь.
– Кого же именно мы с вами отправим за границу? – спросил он любезно и быстро. – Родных? Друзей? Просто ваших знакомых? Или вы сами?.. Я, право, ещё не знаю, я внове здесь, могу ли я, вернее, должен ли я… Но скажите, – и голос его становился всё приветливей, мягче и ласковей, – ваша фамилия? Ведь я не знал и не знаю её. Ваше имя?
– Анна Валериановна Головина.
Он слегка откинулся на спинку стула.
– Это из местных помещиков? Или ещё есть здесь другие какие Головины?
– Нет, я не слыхала о других.
– Так, так. Так вы просите отправить за границу. Попробуем. Кого же? Кто желает отбыть за границу? Ваш муж? Ваш сын? брат? племянник?
Уже пугаясь того, какое направление принимал разговор, желая прервать, не дать ему произнести это слово – «племянник», и не успев, при слове «племянник» она сделала лёгкое невольное движение и видела, что он заметил. В этот миг она ясно поняла положение, поняла всё: какую ошибку она сделала тем, что пришла, и тем, что сказала… Она вдруг вся подтянулась и была уже настороже. Пожизненная актриса, она надеялась сыграть и эту роль: полное душевное спокойствие, якобы наивное непонимание, что имеет в виду враг. Она откинулась на кресле и, вся замирая, внешне имея непринуждённый вид, начала:
– Муж? Я не вышла во второй раз замуж. У меня нет ни мужа, ни сына. Брат мой… – Но тут она с ужасом поняла, что снова приближается к слову «племянник». Она замолкла.
– Вы сказали – ваш брат? Вы просите за брата? – спросил он голосом, полным симпатии.
«Природный сыщик, – подумала она с ужасом, с отвращением, – родился с этим талантом!» И чтобы держать его на этом слове – «брат», надеясь не допустить разговор, вернее, уже допрос, дальше, она заговорила медленно, придав лицу и голосу выражение глубокой, но сдержанной печали:
– Брата моего нет в живых. Он убит.
– Кто же убил его?
– Как это – кто? Немцы конечно, кто же ещё?
– О, немцы не были единственными, кто убивал русских г е н е р а л о в, – сказал он небрежно, и она теперь уже понимала всю опасность. Он назвал её брата «г е н е р а л о м»: он имел какие-то сведения о Головиных для каких-то своих целей.
– Я пришла, – заговорила она слишком поспешно, после только что взятого медленного тона: она чувствовала, что выдаёт себя, свою мысль, свои чувства, – я пришла просить вас вообще о тех, кого преследуют. Я всегда была на стороне гонимых, – добавила она с горечью, – стараясь им помочь. Моя просьба вполне естественна, вытекает из моего положения и характера: в этом городе я родилась, здесь я жила почти всю свою жизнь. И, видя, как новая власть уничтожает… как она относится к населению…
– Мы уничтожаем не население, мы уничтожаем врагов его.
– Но эти люди… их нельзя назвать врагами… Они ничего не сделали.
– Мы уничтожаем и наших потенциальных врагов.
– Даже? – Ненависть к этому человеку душила её.
– Даже, – спокойно повторил он, стукнув костлявым пальцем по дереву стола.
Сухой стук этот заставил её вздрогнуть. Она не могла продолжать.
– Если вы затрудняетесь говорить…
«Боже, – думала она, – он знает всё, он видит меня насквозь…»
– Вот бумага. Изложите вашу просьбу письменно. Вот и карандаш.
Она протянула руку взять карандаш. Её рука дрожала. Она вся начинала дрожать от отвращения к этому человеку, дрожала при мысли коснуться чего-либо исходящего от него, чего он сам касался, что трогали его руки. Но она хотела выиграть время и, медленно протягивая руку, наклонилась к нему, вперёд. Вдруг он сделал неожиданное быстрое движение, словно подпрыгнув, – и над столом их лица сблизились. Он взглянул ей прямо и глубоко в глаза и весело вдруг воскликнул:
– Но племянник! Вы не сказали мне и слова о племяннике! – И, видя, как лицо её потемнело, как упала рука, как она отшатнулась, он уже знал всё, что ему было нужно. И он ответил за неё:
– Да, вижу: у вас н е б ы л о племянников. Ни даже крестников… (Анна Валериановна крестила обоих: и Бориса, и Димитрия.)
Теперь начинался бой… Она отступала. Она искала щели, где бы спрятаться. Он преследовал её. Пауза была короткой.
– Вы ошибаетесь, – ответила она спокойно. – У меня два племянника. Оба мои крестники.
– Вы сказали: были два племянника.
– Почему б ы л и? – Её голос сорвался: она думала о Борисе, о ком со дня революции не было вестей.
– Значит, они есть ещё, то есть существуют. И Борис, и Димитрий. (Боже! Он знал их имена.) И вы пришли просить за них?
– Нет… Для них я ни о чём не прошу.
– Они не нуждаются в протекции?
– Нет.
– Понимаю. Прекрасно. Значит, и они тоже большевики. Что же, поздравляю. Это интересно. Где ж они? Когда стали членами партии?
Облака плыли перед её глазами.
– Постойте… одну минуту… Поскольку я ещё не знаю, что вы считаете «потенциальный возможностью вражды», то есть кого вы полагаете истребить за возможность вражды в будущем, я, пожалуй, и откажусь от своей просьбы. Ваш приём, после всего прежнего… может сделать из меня потенциального врага… Я ни о чём не прошу…
– Что ж, пожалуй, и не стоит, – сказал он, вставая.
Она тоже поднялась с кресла.
– Аристократическая женщина, – начал он просто и как-то сердечно ей улыбаясь, – имеет ту общую черту с женщиной буржуазной: обе связаны. Для второй имущество, то есть деньги, и собственный телесный
