университета.
— Времена романтизма, maman, миновали, — авторитетно повторял он. — Кому теперь нужны эти томные девы? Все женщины походят одна на другую, как три капли воды, а все дело только в добавочной стоимости. Жизнь не знает иллюзий. Зачем же обманывать себя…
Жоржик, впрочем, показывался дома только дорогим гостем. Он проводил свое время на скачках, в кружке велосипедистов и мечтал сделаться атлетом. Maman тщательно скрывала от всех, что ей стоят все эти маленькие удовольствия, и с покорностью выплачивала добавочные стоимости разных категорий. Верочка презирала брата, потому что он являлся иногда пьяным и проводил время в обществе самых сомнительных женщин. Ее просто шокировало, когда она вынуждена была являться на скачках в сопровождении этого шалопая, у которого и знакомые были все шалопаи.
Да, наступала весна. Верочка стояла у окна и смотрела на улицу, где дворники убрали снег. Вот их дворник Семен с рыжей бородой лениво-лениво сгребал свою кучу, переговаривался с другими дворниками, курил папиросы, плевал на руки и был твердо убежден, что каторжнее работы нет. Вчера он скидывал снег с крыши, а сегодня его отвозили куда-то за город. В помощь Семену было нанято два мужика с лошадью — один старик в рваном полушубке, а другой молодой, белобрысый парень с каким-то застывшим лицом. У Верочки было органическое отвращение к этим низшим существам, которые умеют только сгребать снег. Ей было даже обидно немого, что они тоже называются людьми. В будущем, конечно, их заметит машина, которая будет сама убирать снег, топить печи и закладывать лошадей. Верочка верила в прогресс, а прогресс ведет к тому, что все будет делать машина.
Впрочем, было одно существо, которое составляло в этом отношения исключение. Это была горничная Галя, простая девушка из Тверской губернии, еще сохранившая наивную простоту своей далекой тверской глуши. Она как-то всего боялась, верила в сны и дурные приметы и говорила каким-то необыкновенным простым языком, который нравился Верочке. Другой прислуге разговаривать не позволялось, и делалось исключение только для Гали, когда она раздевала барышню. В Гале было что-то такое особенное, необыкновенно бабье, и на все смотрела она по-бабьи, с какой-то затаенной бабьей жалостью. Звали ее Анной, но Верочка переделала это имя в Галю. Галя служила уже около десяти лет, служила исправно, и только по веснам на нее нападала какая-то необъяснимая тоска. Она без всякой причины плакала, делалась угрюмой и вообще нервничала. Нервы у Гали — это было оригинально, и на эту тему иногда поднимались интересные разговоры, причем острила даже сдержанная maman. Нервное состояние Гали достигало тогда своей высшей степени, и она начинала грубить господам. Ей грозили отказать от места, прогнать, не дать аттестата и вообще уничтожить в окончательной форме.
Именно в таком настроении находилась Галя и сейчас. Когда мечтавшая у окна Вера Васильевна оглянулась, она увидела, что Галя тоже стоит у окна, смотрит на улицу и тоже мечтает. Конечно, это была дерзость и дерзость вызывающая.
— Галя, у вас, вероятно, голова болит? — сухо спросила девушка, меряя горничную уничтожающим взглядом.
— Нет, отчего ей болеть… — грубо ответила Галя, не выражая намерения уходить. — Так, вообще…
— Прошу не рассуждать… Вы слишком много себе позволяете, и я удивляюсь доброте maman, которая…
Фраза осталась неоконченной. Галя смотрела на барышню и улыбалась самым нахальным образом. Это было чудовищно.
— Галя, вы забываетесь… Вон! — крикнула Вера Васильевна неожиданно для самой себя.
— Перестаньте вы, барышня… — совершенно спокойно ответила Галя и даже с сожалением покачала головой. — Ведь вы добрая, а гоните меня понапрасну… Ей-Богу! Я вот смотрю, как наши мужички убирают снег… Они не наши, то есть не нашей губернии, а только настоящие, значит, деревенские.
— Какое мне дело до ваших мужиков? Ты, кажется, совсем с ума сошла…
— Ах, барышня, барышня… Как есть, вы ничего не понимаете…
Вера Васильевна затопала ногами и, схватив за плечо, вытолкнула Галю.
— Вон… вон!
Галя не сопротивлялась и покорно пошла из комнаты какой-то особенно спокойной походкой. В дверях она остановилась, оглянулась и опять покачала головой.
Верочкин день был испорчен. Она долго не могла успокоиться после нанесенных Галей оскорблений. Идти и рассказать все maman она удержалась, потому что пришлось бы рассказывать и о том, как она топала ногами, кричала и в буквальном смысле вытолкала Галю по шеям. Ответ maman известен был ей вперед.
— Если прислуга грубит — виноваты сами господа, потому что не умеют себя держать. Сами фамильярничают, а потом начинают требовать. Нужно брать пример с англичан. Англичанин никогда по унизит себя до того, чтобы повысит голос в разговоре с прислугой… да.
А Вера Васильевна, совсем уж не по-английски кричала, топала ногами и — ужас! — толкала Галю в спину. Недоставало для полноты картины, чтобы Галя с ревом побежала к maman, кинулась в ноги и начала молить защиты от кулаков трехсезонной куколки. Получилась бы очень миленькая картинка с натуры.
К обеду возбужденное состояние Веры Васильевны улеглось настолько, что она могла рассуждать почти совсем спокойно. Под первым впечатлением она, безусловно, обвиняла во всем Галю, а потом у нее явилась более скромная мысль: именно, если бы она, Вера Васильевна, держала себя так, как держит maman, то ничего подобного, конечно, не могло бы быть. Конечно, обидно сознавать, что горничная вас не уважает, совсем не уважает, но, во-первых, большая разница между maman и Верой Васильевной: maman — хозяйка дома, а Вера Васильевна — просто барышня, выжидающая жениха; потом maman отличается опытностью, известным тактом, выдержкой характера. Рассуждая дальше, Вера Васильевна пришла к тому заключению, что Галя, собственно говоря, не имела ни малейшего желания ее оскорблять, а была вся поглощена какой-то своей бабьей мыслью, которую очень желала высказать, и не сумела этого сделать. Наконец, Галя проявила не только самую трогательную кротость, когда барышня гнала ее в шею, но еще отнеслась к своей гонительнице с обычной бабьей жалостью. Одним словом, получалось одно сплошное недоразумение.
Вера Васильевна под этим впечатлением провела весь день и вечером отказалась от обычных услуг Гали, которая пришла ее, раздевать.
— Я разденусь сама, — говорила Вера Васильевна, стараясь не смотреть на горничную. — Можешь уходить…
Этот акт великодушия не произвел на Галю, по-видимому, никакого впечатления. Она как-то тупо посмотрела на барышню и вышла с равнодушным лицом.
Во сне Вера Васильевна видела повторение давешней сцены, с той разницей, что она уже таскала Галю за волосы, причем совершенно нечаянно оторвала ей голову. Она даже проснулась от охватившего ее ужаса. Боже мой, как легко
