Открыв глаза, я удивилась, увидев прямо перед собой лицо Чеза. Он моргнул. Его дыхание обвевало мне щеки. Он наклонился и поцеловал меня. Так нежно и так сладко. Тело мое пошло мурашками. Внутри все задрожало. В этот момент все ощущения сосредоточились в области рта, в губах: казалось, они распухли и слегка зудели. Его дыханье отдавало табаком и травкой. Затем он оборвал свой поцелуй и сел обратно в кресло. Затянулся и выпустил колечко дыма мне в рот. Не знаю почему, но я подумала: что, если он это проделывает уже не в первый раз?
– Осока, ты тем прекраснее, – промолвил он, – что не знаешь себе цены.
Затем наклонился и снова поцеловал меня.
Мужчина шагал на нас тяжелой поступью. Я знала, что он не представляет опасности. В отличие от проворной собаки, поймать нас он не сможет. Зато сможет сильно навредить, если с одной из сторон перекроет нам дорогу, а если еще сумеет организовать своих питомцев и натравить туда, куда ему нужно, то может просто выиграть битву.
Собаки снова сидели у нас на хвосте. Я чувствовала их дыхание и слышала звук щелкающих челюстей, остервенело кусающих воздух. Тут заяц выкинул совсем уж неожиданный кульбит. Он прямиком рванул к мужчине. Я удивилась, но знала только, что нужно следовать за ним. Для браконьера это явилось полной неожиданностью. За пару ярдов до мужчины мы повернули, потом еще раз резко повернули и в результате обогнули его этаким зигзагом. Мы прошмыгнули в дырку сквозь живую изгородь и вырвались на следующее поле.
Мужчина выругался, псы завизжали. Они продрались сквозь кусты и рванули за нами следом. Я начинала потихоньку терять силы, а заяц, как ни странно, не выказывал ни малейших признаков усталости. Наверное, потому, что я лишь притворялась зайцем. Краем глаза я заметила, как браконьер перемахнул через калитку, и вот он тоже мчится за нами, пока его собаки сокращают дистанцию.
Чез расстегнул мне блузку, груди выпали наружу. Он на секунду замер и зачарованно смотрел на них, будто они таили опасность. Я чувствовала, как силы понемногу возвращаются ко мне, но все еще была безнадежно слабой и совершенно неспособной сопротивляться. Он наклонился и поцеловал мои соски. Сердце бешено забилось. Язык присох к нёбу. Чез присосался к моей груди, потом спустился ниже, прошелся языком по впадинке под грудью, покрыл поцелуями живот.
Потом задрал мне юбку, сорвал трусы. Я пробовала кричать, пыталась остановить его, но не могла и пальцем пошевелить. Как будто к рукам и ногам подвесили гири. Раздвинув мне ноги, он перекинул их через ручки кресла. Я бешено сигналила глазами, чтобы он остановился, чтобы не делал этого.
Мне захотелось крикнуть зайцу, что больше не могу, что я не заяц – я женщина. Борзые буквально наступали мне на пятки, а я бежала, бежала, и сердце мое сбоило, и кости готовы были треснуть от напряжения. Заяц оглянулся и понял, в каком я жалком состоянии; он видел, что мне не перегнать собак. Одна из них уже сравнялась со мною и стиснула челюсти вокруг моей ноги. Меня пронзила жуткая боль, я видела только кроваво-красное небо и приготовилась к смерти. Но в эту же секунду заяц сбавил ход, причем намеренно, позволив оставшимся собакам себя настигнуть. Вместо меня. Третья собака оставила меня в покое и тоже кинулась к зайцу.
Чез расстегнул ремень, спустил штаны, член у него стоял торчком; затем он вошел в меня, и я заорала. Это был первый звук, который я произнесла в тот день. Мне было больно. Он беспощадно тыркался в меня, пахучий пот катился с него ручьями, лицо побагровело и сделалось уродливым; когда он кончил в меня, оно исказилось до неузнаваемости.
Он задрожал, и голова его упала мне на грудь. Я подалась вперед, ртом дотянулась до мочки его уха, больно укусила и долго не разжимала зубы.
Пытаясь высвободиться, он вмазал кулаком мне в глаз. Он бил не разбирая, повредил мне ногу. Я вгрызлась еще сильнее и почувствовала, как рот наполнился кровью.
Собаки рвали зайца на куски. Они метались в облаке крови, застившем небо. В сухой пыли полей нежданно разразилась буря. Псы разодрали его в клочья и разделили их между собой. Он сдался, чтобы я могла уйти.
И вот я, изможденная, неслась в укрытие. Вернулась на тот же пятачок за живой изгородью, где прождала весь день. Трава была еще примята там, где раньше сидел заяц. Я зализала ранку на ноге и притаилась. Даже умудрилась выровнять дыхание. Оставалось лишь надеяться, что изгородь меня убережет, а жертва, принесенная зайцем, насытит аппетит собак.
24
Когда вернулась Джудит, я промывала ранку на ноге. Чез к этому моменту уже ушел. Я, как смогла, прибралась. На полу еще остались капли крови. От слабости я вся дрожала, но все равно была безмерно рада снова двигаться.
– Очухалась, как я погляжу! – воскликнула Джудит.
– Да.
– Как себя чувствуешь?
– Вообще без сил.
– Что ты там колупаешься?
– Я щиколотку разодрала.
Поскольку я сидела к ней спиной, она еще не видела всех жертв и разрушений. Когда я повернулась, она увидела синяк под глазом.
– Осока! Что стряслось?
– Голова закружилась, и я упала.
– Садись, – засуетилась она, – тебе нельзя стоять. Только посмотри на себя – ты вся трясешься. – Она отвела меня обратно к креслу.
Я не сдержалась:
– Как ты могла уйти?!
– Я вышла всего на полчаса.
– Ты меня бросила! Нельзя было оставлять меня одну! Я не хочу оставаться одна!
Джудит присела на пол осмотреть мою щиколотку.
– Ну ты даешь! Чем ты ее намазала? Дай тряпку.
Она еще раз очень аккуратно промыла ранку, потом легонько промокнула. Еще раз осмотрела, теперь уже пристальнее.
– Хреново. – Отняла от раны тряпку. Подняла ко мне глаза. – Что-то пошло не так, Осока?
– Ты не имела права уходить.
– Расскажи мне все. Прошу тебя.
Я стиснула зубы. Сжала губы.
Что-то пошло не так, но не сказать чтобы совсем не так. В том смысле, что произошел некий поворот, как и положено, когда Обращаешься, – но поворот, совершенно неожиданный для меня. Прежде всего, мне нужно было съездить к Мамочке, и, хоть я находилась далеко не в форме для поездок, я все-таки отправилась в Лестер. Я ее три дня не навещала; она наверняка догадывалась почему.
В полном одурении от тягот уходящего дня я влезла в кожаную куртку и вышла. Мне сейчас меньше всего хотелось развлекать попутчиков, поэтому я направилась через лес на остановку автобуса. Рана на щиколотке побаливала. В глазах мерцали точки, конечно, из-за недавно пережитого эзотерического опыта. Свет просто меня измучил. Хоть было пасмурно, он находил прорехи в облаках и изливался на меня, как ртуть. В лесу по-прежнему кипела жизнь.
Услышав дребезжанье мотоцикла, я испугалась, что это Артур, и схоронилась за живою изгородью. Я обозналась. Сидя в кустах, я снова чувствовала, как терновник и кизил сплетают ветви за моей спиной. Как будто часть меня осталась там – в моем убежище. Или, наоборот, я что-то забрала оттуда и теперь оно всегда пребудет со мной.
В больницу я попала ближе к окончанию гостевого времени. В двенадцатой палате ярко горел свет. Парочка пациентов одарили меня странными взглядами. Оно и понятно: я выглядела как пугало или, скорее, как демон. Синяк под глазом, бритая башка. Но сил и времени на камуфляж не было. Я подошла к кровати Мамочки и начала беспомощно озираться.
Ее кровать была пуста. Белье снято, подушки не было. Куда-то подевались все личные вещи.
Я слышала шум шагов. Ко мне подошла одна из медсестер.
– Где Мамочка? – чуть ли не закричала я. – Что вы с ней сделали?
– Вы ее дочь, не так ли? – уточнила медсестра. – Пойдемте.
Она отвела меня в кабинет дежурной медсестры. Дежурная медсестра заполняла график, висящий на стене. Мне предложили стул.
