– Неужели сам написал?
– Да ладно вам толкаться-то. Все пройдём.
Пропустили в ворота нашу группу, и все помчались по дорожке к ступеням.
– Не бежи, – сказал Илларион. – Что мы, жлобы? Культура всё-таки. А ещё есть стихи из жизни?
– Есть.
– Пропустим жлобов. Мадама, зонтик-то убери. Закрой зонтик-то.
Мадама оборачивается и говорит:
– Чёрт-те кого пускают на выставку!..
А другая:
– Демократия…
Илларион говорит:
– Вали, вали, мочалки… Занавески разберут. – И мне: – Давай, Коля, пошли. Бабы есть бабы. А тут духовные ценности. Нельзя! Ты против духовных ценностей?
– Не знаю, – сказал я.
И мы вошли в дверь. Здоровенную. Этажа на полтора.
…Война кончилась, когда мне было два года.
Жил я без потрясения на пятом этаже. Так, разве что занудство одно. Да ну их, потрясения. Насмотришься в кино, как люди жили, и хватит. Сейчас по-другому живут. Всё я к тому времени перепробовал; и модельки были, и барахло приличное, не хуже, чем у людей, и на Княгиню глаза пялят, мне завидуют, и даже любовь встретил. Только она короткая оказалась, эта любовь, – до загса.
Наутро после ресторана и первой нашей с ней постели Княгиня сказала:
– Больше я ни о чём не мечтаю. А то, что ты рабочий, это ничего. Не век же ты будешь рабочим, правда? Поцелуй меня сюда.
И показала на грудь.
На этом наша любовь кончилась.
– Ладно, слезай с тумбы. На лекцию опоздаем, – сказал я.
– С какой тумбы?
– Это поговорка такая.
– Ты какой-то странный.
– Это потому, что мне тоже больше мечтать не о чем.
– Я тебя разочаровала?
– Нет, что ты.
– Это потому, что я ещё ничего не умею. Ты подожди, я научусь.
– Чему?
– Всему. А детей нам не нужно пока, – а вдруг ты институт не кончишь?
– Чтобы детей делать, высшее образование не требуется. Годится моё среднее. Может быть, после этой ночи забеременеешь.
– Не бойся. Я таблетки приняла. Маме жена начальника отдела привезла из ФРГ.
– Мама твоя любит юмор, – говорю.
– Нет, мама юмор не любит. Она считает, что юмор – это вульгарно.
– Скажи, почему тебя Княгиней прозвали?
– Я в школе в драмкружке играла княгиню Волконскую. Мы ставили поэму Некрасова “Русские женщины”. Читал?.. Я на неё лицом похожа.
Я говорю:
– Читал… Только там про русских женщин, а не про лицо. Хотя это давно было.
– Верно? – Она поднялась с постели. – Сейчас главное – лицо. Такое время. У кого лицо, тот пробивается.
А я думал, что она молчаливая.
– Ты знаешь, за эту ночь я стала совсем другая. Ты знаешь, мне про тебя говорили ещё до того, как ты меня увидел. Все говорили “художник, художник”. Я тебя сразу по описаниям узнала, когда ты мне там, в буфете, руку поцеловал. Я подумала: “Ну, точно. Совсем такой. Молва – великая вещь”. Не притворяйся – у тебя же слёзы на глазах. Это от счастья?
– От счастья, – говорю я.
Толпа в музее – не протолкнёшься. Куда идти – не поймёшь.
– Вы на выставку?
– Нам польскую картину.
– Не понимаю вас. У нас много картин… Проходите, пожалуйста.
Илларион говорит:
– Давай сначала коней посмотрим?
– Каких коней?
– Выставка наверху, а справа кони. Я разглядел.
– Коней потом, –говорю. – Кони не привозные.
Стали пробиваться на выставку. Сначала пошли в залы, где меньше людей, потом – где побольше. Картин много, и все разные.
Странно, но я тогда впервые заметил этот разнобой.
Я думал, что картина от натуры зависит. Какая натура – такая картина. А тут заметил – два портрета рядом висят, а друг на дружку непохожи. Не лицами непохожи, а картины непохожи. А как выбрать, которая лучше и какую смотреть?
– Илларион, – говорю. – Так дале не пойдёт. Давай искать ту знаменитую. Иначе очумеем.
Илларион спрашивает у женщины во фраке – как стюардесса, только старая:
– Мамаша, какая самая лучшая польская картина?
– Польская? Здесь все из польских музеев.
Мы пошли.
– Мальчики, стойте! Вам, наверно, “Девушку с горностаем”?
– С каким горностаем?
– Картина Леонардо да Винчи “Девушка с горностаем”. Во-он в том зале, в центре, видите? Только там очередь большая.
– Опять очередь? – спрашиваю. – Не пойдём.
– Нельзя, – говорит Илларион. – Не обижай. Меня в конторе спросят.
Сейчас вспоминаю то время – таких двух идиотов на всей планете только двое было.
Боже мой! Даже страшно подумать, что было бы, если бы я её не встретил. Так бы слепым и жил.
Она всех ошарашивала, кто к ней постепенно подходил. Я по лицам видел. Но и я, видимо, дозрел к тому году.
Поверите ли, как только стюардесса сказала – Леонардо да Винчи, у меня в сердце – щёлк! – тот самый? А я думал, что он где-то в незапамятных временах, а он под боком. А как сказала – “Девушка с горностаем”, я прямо завыл молча – только бы судьба не подвела.
Не подвела.
– Молодой человек, нельзя задерживаться. Люди посмотреть хотят.
Илларион меня за рукав тянет.
– Дурачок, можно снова в очередь стать.
Разве расскажешь?
Разве расскажешь? Надо увидеть. На то она и “Девушка с горностаем” Леонардо да Винчи.
Я только теперь знаю, если картину можно рассказать – она не нужна. Но про девушку эту – можно.
Сидит. Умница. Всё.
Если бы я такую встретил, я бы за ней на четвереньках пополз бы через пол-Москвы, да она бы не позволила.
Эта не подведёт. Она нарисованная.
На земле таких не бывает. Только в космосе. В космосе Леонардо да Винчи, и ни в чём другом. А никто другой так далеко не залетал. Это я теперь знаю.
