Он быстро подошел к роялю, сел, откинул крышку и ударил по клавишам.
Дождь за окнами полил чаще. Блеснул синий огонь, и прокатился широкий гром. Аккорды сливались с громом, брызги дождя попадали на черную крышку рояля, от гула сыпались лепестки с сухих фиалок, забытых Гильмерсеном в стакане. Ночь бушевала музыкой, молниями, громами. Ночь влетала в комнату сырым ветром и заполняла все норы запахом гвоздики.
Небо разверзалось яркими безднами. Тогда Наташа видела серые струи ливня, мчавшиеся на землю со стремительной силой. Кущи розовых облаков, похожих на исполинские сады, громоздились над заливом.
Наташа любила ночные грозы. Она знала, что отец опять стал прежним. По обыкновению, ей захотелось заплакать от радости, но ночь была слишком ослепительной и гневной от свежих слез дождя – они ударяли черным огнем в стекла. Баклунов пел. Сначала ему отозвался в своей квартире Михельсон, потом Северцев. Казалось, пел седьмой этаж, – над ним в страшной высоте проносилась сверкающая приморская гроза.
6. Живые льды
Старик с копной седых волос медленно поднял руку. Протяжно запел английский рожок. Оркестр отрывисто вздохнул всеми струнами. Неизвестно откуда, так как музыкантов не было видно, раскачивая слушателей, самый зал, поднятые руки дирижера, полились первые звуки.
Наташа притихла, – музыка раздвигала стены старинного театра, наполняла собою весь вечер, весь Ленинград. Наташе казалось, что звуки ударяются о тяжелую невскую воду и поднимаются вновь, еще более мощные и потрясающие сознание.
Баклунов испытывал ощущение полета. Он не слушал оркестра. Он вспоминал теорию Гернета, и она представлялась ему торжественной и грозной силой. Музыка помогала думать. Научная теория сливалась с ней в неразрывное целое, и Баклунов боялся только одного – как бы оркестр не окончил исполнение раньше, чем он передумает до конца книгу Гернета.
Он неожиданно вспомнил летний рассвет над Онежским озером, сверкающий как бы от белого льда, – тот рассвет, когда он впервые испытал волнение при мысли о величавости полузабытых геологических эпох.
И вот теперь – конец! Мысль его безропотно шла по кругу, вычерченному твердой рукой Гернета. О чем говорил этот седой капитан, лицом похожий на Ленина?
Чем выше над землей, тем холоднее. На некоторой высоте вокруг земного шара простирается снегоизбыточный слой атмосферы. Если бы каким-либо чудом мы подняли до этой высоты ровную площадь земли, то на ней никогда не стаивал бы снег. Баклунов ясно представил себе плоскогорье, медленно подымающееся вверх в течение тысячелетий. Сначала оно будет проходить те области атмосферы, где снега не будет совсем или он стаивает целиком, потом подымается еще выше, в те холодные области, где снег будет лежать всегда. И наконец, выйдет из этого пояса, подымется еще выше, где, как и внизу, снега не будет совсем или он будет не всегда. Ту область воздушного пространства, где снег не стаивает, где он с каждым годом накопляется все больше, Гернет назвал снегоизбыточной.
«Снегоизбыточный слой окружает весь земной шар, и это доказывается тем, что во всех широтах, от экватора до полюсов, лежат покрытые вечным снегом горы», – пишет Гернет.
Нижняя плоскость, ограничивающая снегоизбыточный пояс, названа Гернетом снегонулевой. Здесь снега выпадает ровно столько, сколько тает.
Снегоизбыточная область обнимает землю неравномерной пеленой. Около полюсов она опускается ниже, чем у экватора. В странах с холодным, влажным климатом она простирается ближе к земле, чем в странах жарких и сухих…
«Да, это верно», – мысленно согласился Баклунов. Он вспомнил стеклянные ото льда вершины Альп. То были исполинские области земли, поднятые неимоверной силой до снегоизбыточного слоя атмосферы.
Баклунов прислушался. Рожки пели долго и заунывно, сзывая неторопливое стадо. Оркестр молчал, – это молчание напоминало тишину горных стран, где слышен малейший шорох веток и сухой травы. Потом оркестр вздрогнул далеким струнным громом, в горах сорвалась лавина.
Пойдем дальше. Земля как будто дышит, – материки то опускаются, то подымаются, и это движение делает горы легче всего заметными на берегах морей и океанов. Нужны тысячелетия, чтобы осели в воду на несколько сантиметров набережные Александрии, и столько же тысячелетий, чтобы поднять на эти несколько сантиметров гранитные шхеры Финляндии.
Что произойдет, если большой материк, имеющий форму купола, все время подымаясь, в течение тысячелетий, дойдет до снегоизбыточного слоя атмосферы? На самой верхней точке этого материка выпадает снег, и этот снег никогда не растает. Он будет накапливаться из года в год, давить на нижние пласты и превращать их в материковый лед. Наконец, лед поползет к берегам. Так возникает первая ледяная гангрена, – ее Гернет называет ледородной возвышенностью или ледородным бугром. Ветры разносят снег вокруг бугра, белая гангрена начнет медленно увеличиваться, и воздух над ней сделается холоднее. Чем холоднее воздух, тем ближе к земле опускается снегоизбыточный слой и тем скорее идет разрастание снежного пятна. Под тяжестью все новых и новых пластов снега бугор будет оседать и расползаться и никогда не сможет дойти до такой высоты, чтобы выйти наконец за пределы снегоизбыточного слоя.
Баклунов не шевелился. Он старался представить себе тихий и страшный рост ледяного лишая. Достаточно, чтобы самая незначительная площадка материка поднялась выше снегонулевой поверхности, и ледяной лишай готов. Он начинает расползаться, снижает температуру, опускает к земле снеговой пояс и крошит на мелкие части материк.
Музыка играла глухо и трудно. О, эти проклятые живые льды! Баклунов ясно слышал тихий скрип ледников, ползущих к берегам с силою миллиардов тонн и стирающих в мокрую грязь гранитные горы.
Если у материка пологие склоны, то лед дойдет до моря. Что же будет дальше? Если лишай встретит мелкое море, то он целиком заполнит его льдом и вытеснит воду. Так было, очевидно, с Балтийским морем во время ледниковой эпохи. Если лишай дойдет до глубокого моря, он начнет выбрасывать миллионы своих обломков – айсбергов, – гигантских, как американские заоблачные
