Эден Лернер - Город на холме

Автор благодарит сотрудников Отдела особых расследований (Office of Special Investigations) минюста США, а также сотрудников Национального архива (National Archives) и Историко-архивного отдела штата Миссиссиппи (Mississippi Department of Archives and History) за неоценимую помощь в розыске историчесих материалов.

Автор также благодарит Иегуду Шауля, основателя организации “Шоврим Штика”, за материал, собранный по ситуации в Хевроне.

Настоящая книга – это больше чем энное количество набранных типографским текстом и переплетенных страниц. Настоящая книга – это больше чем буквы на экране компьютера. Любой текст, если это не инструкция к эксплуатации холодильника, может быть объектом любви, гнева, презрения или благодарности – это уж как получится. Поэтому там, где автор книги обычно благодарит издателя, агента и редактора, я хочу поблагодарить существ немножко другой категории, но от этого не менее живых.

“Крутой маршрут” Евгения Гинзбург

“Убить пересмешника” Харпер Ли

“Почему ты не пришла до войны” Лиззи Дорон

“День восьмой” Торнтон Уайлдер

“Раздел имущества” Анатолий Алексин

“Мститель” Фредерик Форсайт

“Бегущий за ветром” Халед Хоссейни

“Сицилиец” Марио Пьюзо

“Клуб игры в маджонг” Эми Тан

“Серый − цвет надежды” Ирина Ратушинская

“Черная шкатулка” Людвиг Ашкенази

“Братья Львиное Сердце” Астрид Линдгрен

“Групповой портрет с дамой” Генрих Бёлль

“Поле боя при лунном свете” Александр Казарновский

и

“Белое на черном” Рубен Давид Гонзалез-Гальего

Если суждено нам избежать катастрофы и увидеть будущее, то мы должны следовать словам пророка Михи: поступать по справедливости, любить милосердие, с трепетом отвечать перед Богом за каждый шаг. Ради этого мы должны объединиться в труде и действовать как одно целое. Мы должны относиться друг к другу с братской любовью. Каждый из нас должен отказаться от лишнего, чтобы не осталось никого, кто был бы лишен необходимого. Каждый из нас должен быть готов простить ошибку своего ближнего. Мы должны радоваться тому, что мы друг у друга есть. Мы должны помогать друг другу, радоваться радостью другого, принимать на себя часть его скорби, трудиться и страдать как единое целое. Господь будет нашим Богом и возрадуется пребывать среди нас, избранных Своих. Он благословит нас и мы сподобимся увидеть больше Его мудрости, силы, милосердия и правды, чем видели когда-либо раньше. И когда Бог Израиля будет пребывать среди нас, то десять из нас сумеют отразить нападение тысячи врагов. Мы станем Его славой и гордостью, живым свидетельством Его могущества и те, кто последует за нами в основании следующих колоний будут говорить Пусть Господь сделает у нас так как в Новой Англии. Ибо нам суждено стать городом на холме и все взоры будут обращены на нас.

Джон Уинтроп, один из основателей и будущий губернатор

Колонии Массачусетского Залива.

(Massachusetts Bay Colony)

Атлантика, на борту корабля “Арабелла”, 1630.

А вот насчет Италии, мой дорогой, дело другое. Все очень просто, дорогой мой друг, все просто. Моя Италия противоположна тем, о которых я говорила выше. Эта Италия идеальна, она не запугана сынами Аллаха и паразитами-стрекозами. Италия любит свой флаг и кладет правую руку на сердце, приветствуя гимн. Это Италия, о которой я мечтала, когда была маленькой девочкой без приличных туфель. Эта Италия существует, хотя ее заставляют молчать, ее осмеивают, ей наносят оскорбления, но она стоит с высоко поднятой головой, назло всем тем, кто хочет у меня ее украсть. Да будут прокляты те, кто на нее посягает, кем бы ни были эти захватчики. Потому что, будь то французы Наполеона, или австрийцы Франца-Иосифа, или немцы Гитлера, или мусульмане Усамы бен Ладена − для меня это совершенно одно и то же.

Орианна Фалаччи

Нью-Йорк, сентябрь 2001.

Когда долгое путешествие приближается к концу, время тянется так медленно и мучительно. Мы едем уже три с лишним месяца, выехали сразу после весенних праздников. Едем как барыни, в крытой повозке, на тройке. Дома так ездил только ребе. Мы − это я и три другие девушки: Брайна, Минда и Алта. Нас везут в город А-ла-па-евск к женихам. Сват Рувн неплохой человек. Перед отъездом он честно рассказал нам, что за каждую получил от женихов по сто рублей. Рассказал про николаевские казармы, про войну с Турцией, про бесконечные розги, про то, что самому молодому из женихов сорок два года. Про то, что на сотни верст от Алапаевска кроме нас не будет других евреев. Я вскинула на него глаза и уточнила “Но они-то остались евреями?” − Да”, − выдохнул Рувн, и я поняла, что он так уважает этих людей, что возил бы им невест бесплатно. Тогда я еще не умела облечь свои ощущения в слова, а накануне этого разговора выпрыгнула в чердачное окно и целую ночь шла пешком в соседнее местечко, где жил Рувн. Не мудрено, что слова у меня не сразу подбирались, но душа подсказала верно. И трясясь в повозке по бесконечным русским дорогам, я наконец сумела объяснить себе, почему так поступила. Мне сватали мальчика младше меня, сына компаньона отца на лесопилке. Он блестяще учился, лучше всех знал Закон, ему прочили раввинское место. Только он кроме Закона ничего не умел и не знал. Не мудрено быть благочестивым и ученым, когда твой отец богат, а вокруг тебя хлопочет мама, родственницы, прислуга, чуть не десять человек. По моему разумению, грош цена такой учености и такому благочестию. Но тот, кого секли, не давали есть, отправили воевать, не разрешали молиться и разговаривать на родном языке, но он не сдался – это совсем другое дело. Быть женой такому человеку я за честь сочту.

Господи, как же медленно мы едем. Конечно, мне страшновато. Вдруг я ему не понравлюсь? Вдруг не сумею родить детей? Вдруг он забыл еврейский язык? Пока мы ехали, я выучила много русских слов, но куча досок еще не дом. Я записываю в тетрадку русские слова еврейскими буквами. Благословенна память бабушки Фейги, научившей меня писать. Когда страх и волнение захлестывают меня, я открываю тетрадку и шепчу, как молитву: тиш – стол, зальц – соль, берг – гора, балагола – ямщик. Много слов я узнала у Рувна, но иногда бывало, что на мой вопрос он вместо ответа махал руками и кричал: “Ша! Ша! Разве можно это говорить? Не позорь меня!” В результате у меня образовался отдельный список слов, о смысле которых придется догадываться самой. Ла-худ-рин-сын, су-кин-кот, свя-ти-те-ли-вы-на-ши. Я поднимаю глаза от тетрадки. Мои подруги тоже волнуются. Мы действительно стали подругами за эти месяцы. Как хорошо, что мы друг у друга есть. Мы будем помогать друг другу после родов, справлять праздники, вместе ходить на реку стирать. Минда с детства сильно хромает, а так девушка хоть куда. Брайну много раз сватали, но ее удивительно склочная мачеха, да простит она мне, умудрилась расстроить две помолвки за полгода. Брайна заявила родителям, что еще раз подобного позора не переживет. Бедная Алта засиделась в девках аж до двадцати лет, но ее вины в этом нет. Кто же знал, что ее старшая сестра учудит сбежать со студентом в Вильно и там креститься. В местечке люди помнят такие вещи очень долго. Слава Богу, я в семье младшая и из-за моего побега никто не пострадает.

Я никогда раньше не видела таких высоких гор и диких лесов. Рувн говорит, что это называется “Урал” и он отделяет Россию от Сибири. Наш сват возит невест отставным николаевским солдатам далеко не в первый раз, имеет на это специальное разрешение, подписанное губернатором и казенным раввином. Когда мы оказывались в городе, где были евреи, нас тут же селили к кому-нибудь. Но это бывало не часто. Приходилось ночевать на постоялых дворах, а то и в поле. Конечно, ехать одному с четырьмя женщинами далеко небезопасно, и обычно мы приставали к какому-нибудь обозу. Сейчас на облучке рядом с Рувном примостился старенький Аба из Нижнего Тагила. Там ближайшая к Алапаевску настоящая община с синагогой и миквой[1] и Аба у них за раввина.

Наконец мы остановились. Рувн велел нам сидеть, пока не позовет. Из окна повозки я увидела луг с высокой травой, два празднично накрытых стола под белыми скатертями и такую же скатерть, распяленную на четырех шестах[2]. И десяток бородатых мужчин в картузах. Увидев нас, они бесшумно и быстро построились в правильную шеренгу. Привыкли за тридцать лет. У меня стучало в висках, как сквозь стену я услышала, как Рувн нашарил в своем кармане список и позвал:

− Лазарь, Гершев сын, Винавер!

Лазарь, Гершев сын, Винавер повел плечами, словно сбрасывая невидимую ношу и шагнул из строя. Я увидела прямую спину, мощные руки, седину в бороде и на висках. Украдкой поймала спокойный, исполненный достоинства взгляд. Все остальное произошло как будто не со мной, а с кем-то другим. Я выскочила из повозки и побежала, подобрав юбку и перескакивая через кочки. Никто даже не попытался меня остановить. Я встала перед ним и задрав голову (иначе не получалось), заглянула в лицо. Он смотрел прямо на меня и ни на кого больше. Ждал. Слова полились у меня вместе со слезами, одно подгоняло другое. Я плохо помню, что именно я несла, но там было и про то, что он страдал, и про то, что Всевышний наградил его, и про теплый дом и вкусную халу, и про много детей. И про то, что и я, и дети, все будем его любить. Глаза снова и снова наливались слезами, но я все-таки увидела, как намек на улыбку преобразил темное суровое лицо и услышала заданный по-еврейски вопрос: “Звать-то тебя как?” − “Ривка”, − ответила я и шмыгнула носом, как маленькая. Вся шеренга дружно захохотала, но мне было все равно. Я была так счастлива.