– Утоп! – крикнул женский голос. – Спасайте, достаньте! Грех-то какой!..
– Ага, щас: разбежались, – сплюнул кто-то из мужиков. – Туда этой падле и дорога.
– А этот-то, первый-то… Ведь уйдёт, мужики!
Непотопляемый пловец доплыл до берега, вылез из воды, хотел крикнуть что-то оскорбительное, но не смог, так как зубы у него стучали от холода. Да так, что было слышно на этом берегу. Тогда он вытянул руку и изобразил характерный жест в виде кулака с распрямлённым средним пальцам.
– Да беги ты, дур-р-рак… – прошипел кто-то из баб.
Но в мужиках жест пробудил хищный инстинкт преследования, и тут в их толпе обнаружилось огнестрельное оружие в лице самозарядной винтовки.
– Игорёк, шмальни по гаду, – обратился владелец винтовки к одному мужику, который раньше служил конвоиром при камере смертников, и, как говорили, мог попасть в убегающего человека в полной темноте, ориентируясь по звуку топота его ног. – Жалко, если уйдёт.
– Только не насмерть, – запричитала Татьяна Филипповна.
Немногословный Игорёк молча взял винтовку и также молча сразу выстрелил, словно бы и не целясь. Парень на том берегу закрутился на месте и повалился на бок, дрыгая одной ногой.
– Уби-и-или-и! – разрезал предрассветную тишину истошный вопль. – Мужики, да что ж вы делаете?! Ну, намяли им бока, да и отпустили бы!
– Да ничего я не убил, – спокойно сказал Игорь. – Пуля под колено прошла. Надо ему ляжку ремнём перетянуть, а то кровью изойдёт.
– А где ещё-то один? – всполошился кто-то.
– На дне! – засмеялись в ответ.
– Нет, ребята, надо его достать! Нас же всех к уголовке привлекут.
– Если языком не будет никто болтать, так и не привлекут. А ежели кто лишнее ляпнет…
– Да вот же он! – закричали в сумерках.
Метрах в двадцати от места происшествия под нависшим над водой берегом полусидел утопленник. Видимо, его прибило сильным течением. Мужики разделились на две группы: одна побежала через хлипкий мостик на тот берег за подстреленным, а другая принялась вытаскивать утопленника. Подстреленный скрипел зубами, а утопленник не подавал признаков жизни, и это было хуже всего.
Уже почти рассвело. Раненного унесли в ближайший дом, где Татьяна Филипповна оказала ему первую медицинскую помощь, а утопленнику несколько раз делали искусственное дыхание, но это мало помогло. Его и тормошили, и хлопали по щекам, и переворачивали вниз головой, но он даже не булькал.
Никто не мог точно сказать, сколько времени прошло с момента данного происшествия. Кому-то казалось, что прошла целая вечность, а кто-то утверждал, что всего лишь пара минут.
– Ну я же просил, я ж говорил! – с пригорка катился на велосипеде участковый, подскакивая на кочках, отчего пару раз прикусил себе язык. – Я как чувствовал, что этим дело кончится.
Он бросил велосипед и подбежал к бездыханному грабителю:
– Кто это сделал?
– Мы, – смотрели мужики на утопленника такими глазами, какими смотрит Иван Грозный на знаменитом полотне Репина.
Если кто и сумел полностью выразить русский характер в изобразительном искусстве, так это Илья Ефимович Репин в картине, известной в народе как «Иван Грозный убивает своего сына». Картина запоминается не «колоритом в густых лужах крови, пролитых на горячие краски персидского ковра», а безумным и страшным взглядом царя-отца: сначала сделал дело, а потом ужаснулся своему деянию. И за этим остекленевшим взором кроется та исконно русская противоречивость, которая и является главной отличительной чертой загадочной русской души. Которую мы сами в себе не понимаем и не принимаем, иногда отрицаем, а бывает, люто ненавидим себя за то, что есть она в нас. Хотя ругать себя за это, всё равно, что обвинять зебру в её полосатости. Полосы чёрные и белые – всё соединено воедино на одной шкуре. Эта противоречивость – как орёл о двух головах, каждая из которых смотрит в противоположную сторону. Это несочетаемое сочетание европейского гуманизма и азиатской свирепости, деятельного Запада и созерцательного Востока происходит, должно быть, от местоположения России на рубеже двух разных миров.
– Кто «мы»? Вы сами-то понимаете, что наделали! – убивался участковый. – Я же говорил, только слегка подубасить для профилактики, а не всю душу вкладывать…
– Ну, давай, арестовывай нас, Коля, – спокойно сказал на это Игорёк.
– Да ну вас! – отмахнулся тот и ещё больше расстроился.
– Может быть, ещё раз искусственное дыхание сделать? – предложил кто-то несмело.
– Какое дыхание? – раздражённо сверкнул глазами Николай Борисович и нагнулся над потерпевшим.
Из кармана у него выпал маленький, но тяжёлый пистолет, который участковый изъял в минувший день у банды школьников, и угодил прямо в живот утопленнику, отчего тот вдруг зашёлся в мучительном кашле, потом сел и выплюнул некоторое количество воды.
– Живой! Ура-а! – с каким-то облегчением выдохнули все и бросились к нему.
– Не убивайте, – всхлипывал воскресший, – я больше не буду-у-у…
Но его и не собирались убивать, а радовались, словно камень упал с души.
– А чего ты лежал так долго? – по-приятельски спрашивали непотопляемого горе-воришку мужики. – Мы тебя и так трясли, и этак, а ты – ни гу-гу.
– Я испуга-а-ался, – парень вытер нос рукавом.
– Детский сад, – презрительно сплюнул Игорёк.
– Есть хочешь? – спросила баба Оля виновника всеобщей радости.
– Не знаю, – испуганно ответил тот.
– А вы что здесь делаете? – шикнул участковый на стайку детей. – Вам через два часа надо в школу идти.
– Дядя Коля, а покажите нам пистолет, – сказал белёсый мальчишка, ковыряя в носу.
– Это не игрушка. А ну, марш по домам!
В небе окончательно утвердился рассвет. Тяжёлые свинцовые тучи выплакались за ночь, и теперь в чистом светлом небе выступало вечное Солнце. В его холодных утренних лучах особенно ясно проступила первая золотая листва.
Колька выскочил из школы на улицу и зажмурился от нестерпимо яркого света, ударившего его по веснушчатому лицу. Открыл глаза и не поверил тому, что увидел. В небе, как ни в чём не бывало, выстроившись в ряд над горизонтом, светили три солнца. В воздухе порхала мелкая снежная пыль.
– Не может быть! – прошептал Колька и, ещё раз зажмурившись, помотал головой.
Но солнца никуда не исчезли. Лучи среднего из них походили на гигантский ромб с вогнутыми сторонами, а два крайних солнца были слегка вытянуты в высоту.
– С ума сойти! – ахнул Колька и побежал в школу, чтобы хоть с кем-то поделиться увиденным.
– Кыш, пострел, – прикрикнула на него уборщица. – Куды пошёл следить по мытому?
– Баба Вера, там… там… три солнца в небе!
– Вам бы всё безобразить! Ишь, чего удумал: три солнца! Только бы посмеяться над старой бабкой.
– Да нет же, нет! – Колька боялся, что, пока он будет спорить, солнца исчезнут. – Посмотрите в окно: вот же они! Смотрите, смотрите…
– Некогда мне в окна засматриваться. Я весь день свету белого не вижу, а тем более солнца, – баба Вера продолжала надраивать полы в школьном вестибюле.
По лестнице в верхней одежде спускался директор школы Василий Петрович. Он преподавал физику в старших классах и вёл факультативные занятия по занимательной электротехнике. Очень строгий товарищ.
– До свидания, Василий Петрович, – поклонилась ему уборщица.
– Всего доброго, Вера Сергеевна, – вежливо ответил он.
– Василий Петрович, – обратился к нему Колька и тут же испугался, что запросто отвлёк Самого Директора школы от его важных дел.
– Да. Если не ошибаюсь, ученик шестого «А» Николай Цветиков? – строго взглянул директор. – Что случилось?
– А… это… вот, что это? – Колька от волнения не мог ничего сказать, а только показал рукой в сторону трёх солнц.
– Ох ты! – неожиданно Василий Петрович даже присвистнул. – Ну-ка, ну-ка, посмотрим.
Они с Колькой вышли на улицу, и Василий Петрович какое-то время внимательно разглядывал всё небо: не только сами солнца, но и выше, как будто искал что-то ещё.
– Так, значит давление падает, поэтому жди циклон, – пробормотал директор и вдруг неожиданно торжественно сказал: – Поздравляю Вас, Цветиков! Я рад, что Вы обратили внимание на это. Мы с Вами наблюдаем довольно-таки редкое явление, одно из разновидностей гало: парантелии или ложные солнца.
– А как они так… утроились? – Колька не знал, какое слово подобрать для данного явления.
– Да нет, солнце-то на самом деле одно, иначе и быть не может, – Василий Петрович тоже, казалось, подбирал слова, чтобы объяснить Цветикову данное явление. – Ты физику пока не начал изучать. Это ничего, что я на «ты»?
Колька помотал головой, потому что был даже рад, что этот серьёзный умный человек говорит ему «ты».
– Ну, так вот, – продолжал директор, – когда ты будешь учиться в одиннадцатом классе, то узнаешь о таком интереснейшем явлении, как преломление света. О-о, это самое удивительное явление физики в природе! Ты видел когда-нибудь радугу?
