Ознакомительная версия.
Ее тело болело, словно все молотилки мира запросто прошлись по ее костям. Ей казалось: человек просто не может существовать на подобном пределе. Сначала она подумала, что не сумеет сдвинуться с места, дать движение затекшим мышцам, каждая из которых болела так, словно ее резали ножом. В довершение ко всем прелестям кружилась голова, разламывалась спина. А в воспаленные глаза (казалось) насыпали раскаленный песок и при каждом движении век больно чувствовались острые горячий песчинки. Но с огромным трудом ей все-таки удалось принять вертикальное положение и впервые взглянуть на телефон. На телефон, на который она все время смотрела, особенно большую часть прошедшего вечера…
Желание позвонить было настолько сильным, что она даже положила руку на холодную трубку, а потом — резко отдернула пальцы. Словно прикоснулась к змее. Нет, она не станет сейчас это делать. Она прекрасно знала, что услышит в ответ. Раздраженный, злой голос разбуженной свекрови, которой абсолютно наплевать на то, что у мальчика режутся зубы. Сначала та сделает ей колкое, болезненное замечание — таким ледяным, презрительным, ехидным тоном, который так любила и умела на себя напускать. Потом произнесет длинную тираду о ее беспечности, глупости и эгоизме. Свекрови наплевать, что она не спит уже третью ночь, что от бессонницы, отчаяния и страха за малыша она больна, по-настоящему больна и даже тело болит так, словно ее избили. Что она очень устала, у нее разламывается на две части спина, которая болит с начала беременности и до сего дня — больше года мучительной, изнуряющей боли, что она одна в темной квартире, одна — молодая, неопытная, с малышом на руках, без помощи, без поддержки, с чувством такой растерянности и ужаса, какие не испытывала никогда в жизни. Усталость, и страх, и малыш, который мочит пеленки и бесконечно орет, и она устала от этой тяжелой физической работы (пеленать, переодевать, кормить, пеленать, переодевать, кормить) и от этого бесконечного крика, который просто убивает, ведь ей кажется, что это ее сердце рвется по частям… Разрывается на мелкие кусочки, превращая душу, и мозг, и грудь в болезненную рванную рану. Потом свекровь ей скажет, что ее муж спит, и она, разумеется, не станет его будить, ведь он завтра рано встает на работу и плевать, что она после бессонной ночи встанет еще раньше. Не может же она (в самом деле!) требовать, чтобы ее муж, который работает, находился в этом аду! И свекрови даже в голову не придет, что называет адом нахождение отца в одной комнате с собственным сыном. Он не высыпается, и от крика малыша у него расстраиваются нервы и болит голова, а она — плохая жена и мать, если смеет требовать, чтобы он, ее муж, так страшно мучился. А потом свекровь швырнет трубку. И от услышанного ей станет еще хуже. Она уже точно не сможет заснуть, не сможет даже прилечь. А будет, как в прошлые ночи, бессильно сжимать зубы и кулаки, до самого утра нервными, тяжелыми шагами расхаживая по ночной кухне. Так было несколько дней назад, так продолжалось каждый раз по истечении девяти месяцев жизни малыша. Малыша, на которого его собственный отец смотрел с плохо скрытым равнодушием.
Она не стала звонить, а тяжело рухнула в постель, но в этой постели чувствовала себя, как на раскаленной решетке.
«Я не знал, что дети — это сопли, вонючие пеленки и бесконечные крики по ночам! Наверное, я слишком поспешил с отцовством».
Она ворочалась, вызывая еще более сильную боль в спине, и что-то острое впивалось в бок — пуговица от халата, который не имела сил снять, или обрывок потной скатанной простыни, или просто воспаленный, нервный зуд в коже. Но, ворочаясь, она жестко контролировала свое дыхание, несмотря на боль, чтобы постоянно слышать главный звук: тихое, посапывающее дыхание малыша, по малейшему изменению дыхания готовая вскочить с постели, как по первому зову.
«— Ты опять уходишь?
— Да, ухожу. Знаешь, я доведен до такого состояния, что уже не могу все это видеть!
— Не можешь?
— Разумеется! Я устал. Я не могу не высыпаться каждую ночь, у меня раскалывается голова.
— Но я…
— А при чем тут ты? Ты мать! Возиться с ребенком — твоя прямая обязанность, а я менять ему пеленки и подтирать сопли не должен! Это не мужское дело! И потом, я работаю, а ты сидишь дома и ничего не делаешь…
— Я забочусь о ребенке…
— Возиться с ребенком — ерунда, каждый может, это не в счет! Это женское дело. А мне все это просто действует на нервы! И потом, кого интересует твое здоровье? А я работаю в серьезной фирме, от меня многое зависит, я зарабатываю деньги и не могу себе позволить являться в офис с головной болью и зевать потому, что менял сопляку пеленки. Я ухожу ночевать к маме и буду ночевать у нее до тех пор, пока все это не закончится!
— Закончится — что?
— Ты плохая жена и мать! Если он орет по ночам, виновата только ты! Мне давно говорила об этом мама!
— Она лучше — та, к которой ты отсюда идешь?
— И ты дура — к тому же!».
Она знала — знала, почему свекровь бросит трубку. Потому, что к телефону некого звать, потому, что в двухкомнатной квартире свекрови ночуют только трое: свекровь, ее муж и кошка.
«— Посмотри на себя со стороны! Ты расплылась, стала тушей, под глазами черные круги… Разве ты была такой, когда я с тобой познакомился?
— Я очень устаю.
— Да от чего ты устаешь? Ничего не делаешь, сидишь дома.
— Ты хоть понимаешь, как тяжело ухаживать за маленьким ребенком?
— Не говори ерунды! Это женское дело, все женщины ухаживают — и ничего, живы-здоровы. Ты просто сама себя распустила, стала чучелом… Хоть бы в тренажерный зал сходила… На фитнес там всякий… шейпинг…
— У меня нет времени.
— Да полно у тебя времени! Малый заснет — и иди.
— Как можно оставить малыша одного?!
— А что такого?
— Ты думаешь, что говоришь?
— Да ты просто клуша! Отговариваешься потому, что по натуре ты клуша! А как ты одеваешься? Купила бы себе хотя бы одну новую вещь…
— У нас не так много денег. Я должна тратить деньги на памперсы, одежду, питание малыша, на лекарства…
— Нечего его баловать!
— Я не балую, но что-то он должен есть?
— Могла бы сама кормить!
— Ты знаешь, что у меня пропало молоко!
— Ты ни на что не способна! Моя мама права: ты действительно ни с чем не справляешься! На тебя просто противно смотреть!
— А ты этого и так не делаешь!
— И не буду! На что мне такая корова нужна? На свете полно других женщин — молодых, ухоженных. С красивой фигурой!
— Я устала и плохо выгляжу потому, что одна ухаживаю за твоим сыном! Ты же знаешь, что мне некому помочь — моя мама умерла…
— Это твои проблемы! Меня они не касаются!
— У меня не хватает денег даже для того, чтобы…
— Я даю тебе на расходы ровно столько, сколько давал всегда!
— Но этого не хватает на содержание ребенка!
— В мой карман ты больше лапу не запустишь!
— Это же твой сын! Твой!
— Если ты не справляешься с ситуацией, не нужно было рожать! Сделала бы аборт! Права была моя мама…».
Оно было выставлено в витрине — ослепительное, не очень дорогое и модное. Она увидела его в тот самый день, когда, оставив малыша на подругу, выбежала в магазин купить детское питание. Шла окрыленная. Несколько часов назад, по совету подруги, она договорилась о визите очень крупного специалиста в педиатрии, профессора, который знал все о малышах и должен был определить, почему малыш орет по ночам, как резанный. Подруга достала координаты профессора через каких-то знакомых, знавших его лично, и ей удалось договориться о визите за очень большую сумму. Честно говоря, этой суммой была вся отпущенная мужем наличность. Но подруга сказала:
— На собственном ребенке экономить нельзя. А если приглашать врача, то хорошего.
Она согласилась, зная, что деньги на все остальное возьмет у своей тети. Что-нибудь соврет — и возьмет. И вот, окрыленная разговором с профессором, который оказался очень внимательным и сразу согласился приехать, она бежала в магазин, и увидела в витрине платье. Платье, о котором мечтала всегда.
Она остановилась перед витриной, как вкопанная. Это платье… Это был ее цвет, стиль… Маленькое черное платье должно было так выгодно подчеркивать ее фигуру… И может быть муж, увидев все ее очарование в новом наряде, посмотрел бы на нее… И даже перестал изменять… Оно стоило недорого — всего лишь ту сумму, которую брал за визит профессор и которая лежала в ее кармане.
Она стояла и смотрела, а в зеркале витрины отражалась ее фигура: в заношенной старой юбке, с волосами, давно не знавшими прически, с изможденной улыбкой на худом, без косметики — совсем белом лице, с огромными черными кругами под глазами (от постоянного дефицита сна). С лицом женщины, у которой болен ребенок. Она стояла и смотрела, чувствуя, что в ее душе не происходит никакой борьбы. Наоборот, душа ее была свободна и чиста, как нетронутые хрустальные кристаллы… И в глубине души зажигалось и гасло только одно-то единственное, что имело смысл, то единственное, что двигало ее телом… «Только бы врач сказал, что с малышом все хорошо! Видит Бог, мне ничего не нужно. Я готова от всего отказаться ради моего малыша! Согласна жить без мужа, без любви и никогда не одевать новых платьев, только бы малыш прекратил кричать от боли по ночам! Мне ничего не нужно, я ничего не хочу, только бы мой малыш был здоров… Здоров и счастлив… Это единственное, ради чего стоит жить, и я буду ради этого жить. А на все остальное мне плевать!».
Ознакомительная версия.
