Олежка пришел в понедельник днем, как мы и договаривались. Он постучал в дверь, и я крикнул ему из гостиной, что он может войти, пускай только посильнее дернет за ручку. Олежка, не раздеваясь, в сапогах, прошел в гостиную и спросил, не передумал ли я. И я ответил ему: «Нет, не передумал, все остается в силе». Он как-то растерянно покрутил головой по сторонам и спросил, где моя мама. «Должно быть, вышла куда-то, – ответил я, – вроде бы поехала к доктору или что-то в этом роде». Олежка безразлично пожал плечами. Он стоял напротив, переминаясь с ноги на ногу, очевидно, ждал от меня дальнейших указаний. Я зажмурился и медленно досчитал до десяти. Олежка посмотрел на меня с некоторым удивлением. Я подмигнул ему и сказал, что все в порядке, просто собирался с мыслями. Он кивнул. Я спросил, ветрено ли на улице. Олежка снова кивнул: «Не то чтобы очень, но шляпу может запросто сорвать с головы и унести куда-нибудь ветром, к тому же вроде бы собирается дождик». Я попросил его сходить на кухню и найти там тарелку, ту самую, глубокую, в которой приносили арбуз. Он спросил, для чего это нужно. Я ответил, что хочу, чтобы он поставил меня в тарелку. Как арбуз? Да, как арбуз. Олежка провозился на кухне минут пять, не меньше, и я уже хотел было крикнуть ему, чтобы он поторапливался, но как раз в этот момент он появился на пороге гостиной. Заветная тарелка была прижата к его груди. Олежка сиял. Я сказал ему, что готов. Он подхватил меня своими лапищами и опустил в тарелку, так что ее кайма оказалась на уровне моего носа. Мне было неудобно, но в целом вполне терпимо. Он поднял меня вместе с тарелкой и прижал к груди. Мы вышли из гостиной, прошли по крохотному коридорчику, по правую сторону которого за приоткрытой дверью располагалась мамина комната, и очутились на кухне. Олежка остановился и спросил меня: «Правильно ли то, что мы собираемся сделать?» Я посоветовал ему не забивать голову ненужными вопросами, а лучше подумать о том, что совсем скоро он будет рассекать по бетонке на скоростном «Астероиде». Мы вышли из дома и очутились на крыльце. Неожиданно Олежка вскинул правую руку и указал пальцем в сторону нашего сарая. Двигаясь мимо сарая, наш участок спешно пересекала женщина в платке. Я не видел ее лица, только спину, но в тот момент мог поклясться, что это была мама. Кто бы это ни была, но она желала поскорее скрыться. Еще мгновение, и фигура затерялась в зарослях высокой травы соседнего участка. Я спросил Олежку, видел ли он то же самое, что и я. Он сказал, что да, видел. Я поинтересовался, что именно, и он ответил, что видел, как моя мама торопилась куда-то. Мы спустились по ступенькам с крыльца и двинулись вперед. Мама совсем запустила свой цветник.
Путь до Дятловой горы не занял много времени. Когда-то, совсем давно, в моей прошлой жизни, я добирался туда спешным шагом минут за пятнадцать-двадцать. Сейчас же у нас ушло максимум полчаса. Не так уж много. Олежка, к моему удивлению, оказался весьма выносливым. Даже подъем по крутому серпантину, да еще и с тарелкой в руках, не заставил его взмокнуть. Но все же он немного запыхался, а к его лицу прилила кровь. Когда мы достигли вершины, Олежка опустил меня на землю, а сам плюхнулся рядом в траву. Склон под нами был сплошь усеян неуклюжими валунами и фрагментами сланцевых пород. Олежка выдернул из земли травинку и зажал ее между зубами. Он уточнил: «Ты действительно хочешь того, о чем просишь меня?» Я сказал, что полностью уверен в своих желаниях, и попросил больше не задавать мне подобных вопросов. Олежка откашлялся, прочищая горло, как выяснилось мгновение спустя – для того чтобы задать мне вопрос, который беспокоил его больше всего. Конечно же, вопрос об «Астероиде»! Он осведомился, уверен ли я, что мама отдаст ему мой велосипед и не станет задавать лишних вопросов. Я ответил, что уже давно с ней обо всем договорился и ему не стоит об этом беспокоиться. Она не против! Конечно, нет! Наоборот, ей пришлась по душе идея избавиться от ненужного хлама. При слове «хлам» Олежка насупился. Определенно, ему не понравилось, что это слово прозвучало применительно к велосипеду, владельцем которого он готовился стать. Я сказал, что скорее всего маму он даже не увидит, по крайней мере, если не будет шастать по дому, а просто вытащит велосипед из кладовки и унесет с собой. Олежка вскочил на ноги и потянулся. Следующее, что я помню, – три его широких скачка и соприкосновение тяжелого башмака с моим левым ухом. Перед глазами замельтешило дождливое тусклое небо, после чего картинка резко сменилась и я увидел мчащиеся прямо на меня серые валуны. А потом все исчезло, оборвалось…
Я открыл глаза и увидел перед собой раскачивающиеся люминесцентные лампы. Как и прежде, они о чем-то перемигивались друг с другом. И в то же мгновение мне открылась истина: я понял, что обрел бессмертие.
1
Вагон поезда сильно тряхнуло. Десятки чемоданов, шляп и прочей житейской утвари сорвались со своих полок и полетели на пол.
Складной металлический столик купе № 4 неожиданно атаковал Нежина и врезался ему своим тупым краем прямо в живот. «П-ф-ф-ф-ф!» – с шипением вырвался воздух из легких.
Нежин откинулся назад и с досадой принялся растирать ушибленное место. Без синяка не обойдется. И все же как хорошо, что большую часть пути посчастливилось провести в одиночестве, ведь в противном случае сейчас кто-нибудь непременно приземлился бы ему на голову с верхней полки. А если бы это был толстяк? Вряд ли тогда удалось бы отделаться одним лишь синяком, который наверняка уже расползался пониже ребер.
Единственный спутник, полноватый седовласый господин, который подсел к Нежину в Перье и большую часть времени своей недолгой поездки провел в вагоне-ресторане, поглощая устриц, сошел рано утром на одной из станций Вале. О, Вале, твои сады прекрасны в любое время года!
Нежин потер виски, снял съехавшую на глаза фетровую шляпу и положил рядом с собой. Где-то под ногами звенел упавший со стола стакан. Судя по звуку, с чайной ложкой он не хотел расставаться ни при каких условиях. Интересно, взаимно ли было это желание?
На верхней полке насупротив, словно молчаливый татарский хан, чинно восседал внушительный чемодан. Этого гиганта не могло сокрушить ничто. Кажется, он даже не сдвинулся с места. Сквозь покрытое густым слоем грязи и пыли стекло внутрь купе с трудом пробирался рассеянный солнечный свет.
Снаружи виднелся чугунный станционный указатель, такой же древний, как и сам город, который когда-то давно ласкали заботливые южные ветра. Теперь в это трудно было поверить.
Нежин неуклюже полез наверх за багажом. Стянув с верхней полки чемодан и прихватив чуть было не забытый головной убор, он в последний раз, прощаясь, пробежал глазами по достопримечательностям купе.
Подумалось о том, что совсем скоро купе займет какая-нибудь престарелая пара, пахнущая фиалками и направляющаяся в неведомые края с целью проведения отпуска или попытки исцеления злокачественной опухоли, а может быть, молодая мать с босоногим ребятенком, поедающим мандарины. А может быть, купе отправится в обратный путь совершенно пустым… Скорее всего так и случится…
Нежин небрежно накинул на плечи легкое осеннее пальто и покрепче ухватился за ручку своего толстобрюхого спутника. С трудом проталкиваясь между готовившихся к выходу пассажиров, он вышел в тесный тамбур.
Сойдя на многолюдный перрон, Нежин еще раз оглянулся на пыхтящий поезд, который в черной копоти вагонов своего состава казался ему теперь совсем одиноким и грустным, таким, что даже как-то жестоко было оставлять его вверенным этим бестолковым усатым проводникам.
Сумерки еще не спешили сгущаться, но Нежин в отличие он незатейливых зевак-туристов (которых выдавали висящие на груди фотоаппараты) давно изучил географические особенности здешних мест (про себя он называл их курьезами), одна из которых заключалась в том, что перевали за девять – и через час-полтора ты уже вряд ли различишь шнурки на собственных ботинках. Вдобавок ко всему его совсем не прельщала перспектива блуждания в потемках под холодным октябрьским ливнем (вечернюю непогоду с уверенностью прогнозировало портативное радио, с которым Нежин не расставался во время своих путешествий) в поисках такси.
Таща за собой чемодан, которым то и дело задевал прохожих, Нежин аккуратно спустился по ступеням перрона. Он держал курс по направлению к главному зданию вокзала, внутри которого находился единственный выход в город. Мимо проплывали цветочные и газетные киоски, сувенирные лавки, кофейни. Нежин благополучно миновал неудобные турникеты и вышел на проспект, очутившись всего в паре шагов от автобусной остановки.
Невдалеке от нее что-то живо обсуждала небольшая группа иностранных туристов. Лысоватый мужчина с усами тряс перед лицом своих трех престарелых спутниц оранжевым путеводителем, при этом активно жестикулируя свободной рукой. На лицах дам читалось снисхождение к эмоциональному говоруну и играла едва заметная улыбка.
