На следующий день Веньку навестили мать и тетка. Мать сказала, что с ними связался тот самый Венькин друг, хозяин машины, и заверил: претензий никаких. А тетка, злорадно оглядываясь по сторонам и поджимая губы, настырно интересовалась: не знает ли он, что с Мариной?
Мать каждый раз прерывала эти вопросы. И это, конечно, насторожило бы Веньку, будь он в другой ситуации. А тут сестры выпроводили визитерш буквально через пару минут. И срочно принялись готовить Малышева к операции.
Времени для клизм не оставалось – вывели только перекисью бурые потеки ниже пояса да ловко и быстро выбрили пах и ноги. Веньку, еще не отошедшего от шока, погрузили на каталку и повезли в операционную. Последнее, что запомнилось Малышеву, – резкий ярчайший свет больших ламп прямо в глаза. Привязали руки и ноги, поставили капельницу с наркозом. Прохладная жидкость стала поступать в вену, лампы расплылись – и все исчезло разом.
Очнулся он уже в обычной палате. Настоящим везением оказалось, что светлая и просторная палата на четыре койки пустовала. Малышев лежал здесь один и чувствовал себя как в санатории. Шок уже прошел, в палату пускали и родных, и сослуживцев – к концу дня Венька, бывало, даже уставал от общения. Все вроде было неплохо, только мучили левая рука в гипсе, запрет на движения и постоянная ноющая боль в прооперированном бедре, с каждым днем становившаяся все сильнее. Правда, лечащий хирург успокаивал: возможно, поставленный при операции фиксатор давит на размозженные ударом ткани. Через четыре дня была назначена следующая, большая, операция.
Поломанные кости бедра соберут как надо и окончательно скрепят титановыми пластинами. Тогда-то и можно будет думать о поправке! И Малышев мужественно терпел боль, а с помощью сослуживцев даже научился по-своему с ней справляться. Разумеется, самым излюбленным русским способом – «капелькой коньячка». Спиртное проносить, конечно, запрещалось – и все коллеги, даже дамы-секретари, включились в настоящую шпионскую игру. Коньяк между собой называли «прополисом». Каждый день, по очереди, кто-то проверял содержимое спрятанной в тумбочке бутылки – и давал сигнал к доставке новой. Хороший глоток «прополиса» позволял Веньке чувствовать себя человеком, мужественно смеяться, шутить и обсуждать с коллегами институтские сплетни, теперь для него ставшие совершенно незначительными.
К сожалению, спиртное, как и всегда, влекло за собой побочные эффекты: у Веньки совершенно пропал сон. С того самого вечера, когда его доставили в реанимацию, он даже не вздремнул ни на минуту! Коньяк не помогал – наоборот, ночью даже усиливал нездоровое возбуждение нервов. И каждую ночь, когда расходились посетители, Венька погружался в тягучую бессонницу, с привычной болью в бедре и заполошно стучащим, перегруженным сердцем.
Хотелось молиться – но, кроме «Отче наш», Венька не знал ни одной молитвы. Не будешь же, как попка, твердить одно и то же по сто раз! Вспоминалась прошлая жизнь. Неприкаянное детство. Трогательная Маринка и похотливая Ленка, к которой возникла почему-то стойкая брезгливость, как к общей посуде. И тянуло снова побыстрее погрузиться в сон знакомого операционного наркоза – черный провальный сон…
Последний раз Веньку потянуло на молитву накануне операции. В очередной раз прочитав самому себе «Отче наш», он неожиданно добавил в конце откуда-то выпрыгнувшую фразу:
– Но – не как я хочу, а как Ты, Господи!
А утром наряду с мечтами о желанном глубоком сне появилось четкое ощущение: он еще нужен этой жизни, его ждет любимое дело, в котором он станет незаменим. На этой мысли Малышев не остановился. Да и как остановиться, если события в этот день развивались словно в дешевом приключенческом кино!
Утром, еще не успели медсестры вынести за ним утку и забрать тарелку с остатками завтрака, с работы примчалась самая деловитая из дам-секретарей, черненькая изящная Лиана Геннадьевна. Даже без традиционной сетки апельсинов – что показалось Веньке необычным. Оказалось, что апельсины ему пока не понадобятся: разведенный муж Лианы Геннадьевны, бывший военный, договорился о месте в госпитале Бурденко – и занять его надо срочно, пока не забрали. В обед за ним приедет будущий лечащий врач из Бурденко – на «Скорой» – и заберет с собой!
Тут Венька, собираясь спросить, где же обычный «прополис», неловко повернулся в кровати – и бедро пронзила знакомая ноющая боль. Сразу расхотелось возражать Лиане, все надоело, и пришло равнодушное желание положиться на авось. И Венька, чье мужественное молчание Лиана и подъехавшие врач и медсестра приняли за проявление солдатской стойкости при невыносимых мучениях, просто осторожно улегся в кровати и затих. Лиана и врач все сделали сами. Договорились с местными эскулапами, дали ему подписать согласие на перевод в Бурденко, забрали одежду у кастелянши и продукты из тумбочки и оперативно подкатили каталку. Лечащий хирург дружески пожал Малышеву руку, а дальше начались приятные сюрпризы! Первым сюрпризом оказалась причина ноющей боли в бедре, – как только ее не обнаружили раньше – уму непостижимо! Неопытный медбрат, привязывая в свое время вытяжной груз к железке, идущей от зашитого Малышеву в бедро протеза, неловко закрутил его конец на ножку кровати! Стоило отпустить «привязь» – и затихла так донимавшая Веньку старческая боль в бедре. Соответственно улучшилось и настроение. А напоследок, «на дорожку», лечащий хирург еще и уколол его в то самое бедро – так мягко, что Венька и внимания не обратил!
Совершенно свободно, без боли, он переполз на каталку, и его повезли к лифтам. Предусмотрительная Лиана даже позаботилась укрыть больного теплым пледом – на улице-то было довольно холодно. Деревья возле машины «Скорой» показались Веньке какими-то незнакомыми – будто он вернулся сюда из другой жизни. Может, так оно и было…
Кайф пришел к Малышеву уже в машине «Скорой». Старенькая машинка, трясясь на ухабах, пилила от Сокольников к госпиталю Бурденко едва ли не целый час. Но он уже не замечал времени, не ощущал никаких неудобств от резкого торможения и тряски. Он пребывал в блаженной нирване – и оттуда, из параллельного мира, снисходительно наблюдал за всем происходящим. Кстати, не отключаясь и не дурея, как от алкоголя, а «в здравом уме и твердой памяти»! И не было никакого «улета», никаких видений – просто душу охватило чистое чувство радости. Было ощущение, что «все хорошо». Левая сторона уже идет на поправку. Мучительная ноющая боль исчезла – как и не бывало, и вообще – в Бурденко, как сказала все та же Лиана Геннадьевна, «ставят людей на ноги»!
Эйфорическое состояние не покинуло его и тогда, когда «Скорую» с Малышевым затормозили у дверей в приемный покой госпиталя. Забегали Лиана Геннадьевна и врач, вели какие-то переговоры. Настроение Венька оставалось «фиолетовым». Подумаешь – не возьмут в Бурденко! Поедем назад, в районку: и там получится завтра же отлично выспаться – под наркозом! И вообще, ведь просил он Высшие силы помочь? Или не просил? А раз так – пусть сами делают как лучше. А он – он продолжит получать удовольствие, пусть и неизвестно от чего…
Переговоры в итоге завершились положительно. Веньку приняли-таки в госпиталь, где «людей ставят на ноги», занесли в палату, где кроме него лежал еще важный старик, по-видимому какой-то блатной. Сначала старик даже обрадовался – подселили хорошего соседа! Венька улыбался ему, улыбался сиделкам, и лечащему врачу, и Лиане Геннадьевне. Веньке все было в кайф. Он охотно перелег с носилок на мягкую кровать, снисходительно выслушал сурового главного хирурга, устроившего и лечащему врачу, и Лиане Геннадьевне форменный разнос за «внепланового больного». С нескрываемым удовольствием съел небогатый больничный ужин. И где-то около девяти с наслаждением погрузился в долгожданный сладостный сон…
Снилось ему, как он, молодой, стройный и ловкий, бежит по переходу на свидание к Маринке – бежит с огромным букетом, который держит в здоровых, без гипса, сильных руках…
Действие лекарства закончилось к утру. Сразу, без перехода, навалилась черная безнадега, расхотелось и улыбаться, и чистить над пластиковой миской зубы, тем более что на них еще стояли железные дужки – для фиксации сломанной челюсти. Как раз утром в палату привезли одного «подранка» – офицера с неудачно поломанной на учениях ногой. Так же как и Малышев, офицер с каталки перевалился на койку. Тотчас санитары зафиксировали его больную ногу на вытяжке. И офицер, почему-то с недовольной миной, откинулся на больничные подушки, не глядя на двоих товарищей по несчастью. Следом за санитарами в палату, не здороваясь, ввалилась его жена, небольшая, толстоватая, но юркая хохлушка, и принялась обхаживать болезного мужа: заполнила тумбочку сухпайком, на маленький столик посреди палаты водрузила переносной телевизор и мигом приладила проводки-антенны. Не замолкая ни на минуту, включила ненаглядному развлекательную программу. Хотела было кормить его, чуть ли не с ложечки, но явился лечащий врач – заполнять историю болезни, и супруге пришлось ретироваться. Всю эту мелкую больничную суету Малышев запомнил по одной причине: пока врач расспрашивал новенького, на экране «телика» мельтешил какой-то сумбурный фильмец. И когда между очередными кадрами втерлась очередная же реклама, Венька почему-то именно на ней остановил внимание. И реклама-то, в общем, была примитивная, и что рекламировали, толком непонятно. Запомнились только живые желтенькие цыплята на фоне каких-то пакетов. И эти обыкновенные пушистые живые комочки вдруг больно, будто толстой иглой, укололи прямо в сердце Веньки. Из глаз сами собой полились слезы – и так отчаянно захотелось лежать здесь, в палате, с простым переломом, как у офицера, или с отрезанной шишкой подагры на ступне, как у старого вояки! Никто пока не обещал ему, что он снова сможет ходить – как все, на двух ногах. Теперь это могло только присниться. Как и встречи с Маринкой, о состоянии которой ему не хотели или не могли говорить…
