– Вы меня правильно поймите: шеф наш авторитет большой, школа его всеми признана, я только хотел сказать, что даже такие авторитеты ныне опровергаются.
– Кем? – спросил я с излишней строгостью. И хотел добавить: «Такими, как вы?.. Но ведь сами-то вы пока ещё ничего не создали…» И хоть возмущение своё против гостя я сдержал, но беседа наша расстроилась, нарушился тот доверительный дружеский тон, с которым все мы садились за стол. И как ни старался москвич загладить неприятное впечатление от своих слов, беседа не клеилась. А я ещё в душе досадовал и на друга своего, Петра Петровича, который не однажды характеризовал мне в радужных тонах своего сотрудника, расхваливал твёрдость его характера, принципиальность, нетерпимость к проявлениям модернизма в архитектуре, голого рационализма и безвкусицы. «Ну, погоди, – мысленно обращался я к другу, – вот приеду в Москву, расскажу тебе о твоем любимчике».
Но «любимчик» опередил меня, он сам первый рассказал Петру Петровичу о беседе, происшедшей у нас на даче. Только автором фразы «…вчерашний день архитектуры» он выставил меня, а не себя. И когда я приехал в Москву, Пётр Петрович со своей неизменной добродушной шутливостью укорил: «Что же это ты своего старого друга в запас списываешь?..» И, видя моё недоумение, пояснил: «Вчерашним днем архитектуры меня называешь?..» Я был ошеломлён, обескуражен. Овладев собой, сказал: «Змею же ты пригрел у себя на груди. Мерзавец он, этот твой любимчик! И ты в другой раз приветы мне с такими людьми не посылай».
И рассказал, как было дело. Пётр Петрович выслушал меня спокойно. Потом сказал:
– Я, Федя, знал, что ты не мог обо мне говорить такое. Догадывался и о том, что это он меня так характеризует, а потом одумался и начал путать следы. Мелкий человечишка – чего и ждать от него. Недаром из него и архитектор не вышел. В архитектуре как в поэзии: в сорок лет поэта нет и не будет. Так и тут. А ему уже скоро пятьдесят стукнет.
– Мелкий, мелкий, а какого черта за уши его тянешь?.. Он ведь начальник отдела у тебя, в любимчиках ходит. Извини, но я такого у себя в клинике не терплю.
– Знавал я и у тебя одного такого. Помнишь, доцент К.? Ты ведь тоже его за уши тащил, докторскую помог сделать, звания профессора для него добивался. А он как себя показал? Эх, Фёдор! Одинаковы мы с тобой оказались в этом деле. А почему? Да потому, что плохо понимаем людей. Все честные, порядочные люди тихо работают, сидят спокойно, на высокие должности не рвутся. А эти всё перед глазами. Прикидываются хорошими, преданными… А доверься им, они тебя же и понесут… А мы обижаемся, что они нас критикуют.
– Критикуй, пожалуйста, но не за спиной.
– А он вот захотел за спиной – нельзя, что ли?
– Можно, конечно, а только не двоедушничай. В глаза и за глаза одно говори!..
– Да уж верно: в должности его не понизишь. Прав А.С. Пушкин, говоря: «Чины не дают ни честности плуту, ни ума глупцу, ни дарования задорному мараке!»
Тут как раз во время нашего разговора в кабинет начальника мастерской вошёл знакомый читателю москвич-архитектор и как ни в чём не бывало склонился учтиво, растянул улыбку до ушей, басисто проворковал:
– Здравствуйте, Пётр Петрович, с приездом, Фёдор Григорьевич! Как доехали?
И, не дождавшись ответа, обратился к шефу. Говорил ему почти на ухо, в чем-то старательно убеждая его, доказывал. И, так же кланяясь, сладко улыбаясь, вышел из кабинета. Мы долго молчали, а затем я сказал:
– Ну ладно, ты обнимайся с ним, а мне его в гости не посылай.
– Я и не посылал его! Он сам тебя нашёл. И в другой раз найдёт. И ты будешь его вином угощать, вареньем собственного изготовления потчевать. И ничего, Федя, с такими не поделаешь. Потому как оружие их – лесть, а против лести редкий человек устоять может.
Да уж верно, лесть – оружие сильное. И люди, пользующиеся этим оружием, у нас ещё водятся. Иногда мы видим человека, который, едва удостоив кивком головы подчиненного, «на полусогнутых» трусит за начальником. Находясь во главе учреждения, такой руководитель заведёт порядок, когда его помощник или заведующий отделом без него не может решить ни одного вопроса. А всё решается так, как подскажет начальство. В угоду ему подчинённый откажется от своего самого «твёрдого» и самого полезного для дела убеждения.
Какого бы ни был человек положения, он никогда не прощает небрежения своему человеческому достоинству, но и проявление к нему внимания, доверия ценит всегда очень высоко. Люди, грубо обращающиеся со своими подчиненными, думают, что они, посеяв страх, поднимут свой авторитет. А ведь те, кто от грубости впадает в страх и в рабское подчинение, – это люди, ничего не стоящие.
Ещё Добролюбов писал, что «кротость, переходящая в робость, и подставление спины есть человеческое явление вовсе не природное, а часто благоприобретенное, точно так же, как и нахальство и заносчивость. И между обоими этими качествами расстояние вовсе не так велико, как обыкновенно думают. Никто не умеет так отлично вздёргивать носа, как лакеи, никто так грубо не ведёт себя с подчиненными, как те, которые подличают перед начальством».
Угодничество – это самый большой враг прогресса. И те, кто его прививает и культивирует, и те, кто угодничает перед начальством, одинаково недостойны и вредны.
К. Маркс на вопрос анкеты, что вызывает у него наибольшее отвращение, ответил: угодничество.
Иногда говорят: и рад бы проявить самостоятельность, да атмосфера в нашем учреждении не позволяет.
Да, конечно, бывают такие обстоятельства, при которых смелое суждение, достойное поведение сильно затруднено. И всё-таки, если вы настоящий человек, вы всегда и останетесь таковым. Люди же, порождающие атмосферу угодничества, криводушия, совершают преступления, за которые рано или поздно приходит расплата. Ведь даже слабый человек имеет свою гордость. Принуждённый к лести и криводушию, он чувствует себя униженным и пресмыкается до поры до времени. И как бы человек ни был низок душой, он человек и никогда не забывает этого своего высокого звания. Придёт час, и он разогнет спину и выместит на обидчике все прошлые унижения. Взыграет в нём душа человека, поднимется гордость.
В повести Н.В. Гоголя «Тарас Бульба» есть место такое – Тарас перед боем обращается к воинству своему:
«Знаю, подло завелось теперь на земле нашей; думают только, чтобы при них были хлебные стоги, скирды да конные табуны их, да были бы целы в погребах запечатанные меды их. Перенимают чёрт знает какие бусурманские обычаи; гнушаются языком своим; свой с своим не хочет говорить; свой своего продает, как продают бездушную тварь на торговом рынке. Милость чужого короля, да и не короля, а паскудная милость польского магната, который жёлтым чоботом своим бьёт их в морду, дороже для них всякого братства. Но у последнего подлюки, каков он ни есть, хоть весь извалялся он в саже и в поклонничестве, есть и у того, братцы, крупица русского чувства. И проснётся оно когда-нибудь, и ударится он, горемычный, об полы руками, схватит себя за голову, проклявши громко подлую жизнь свою, готовый муками искупить позорное дело. Пусть же знают они все, что такое значит в Русской земле товарищество!»
Русский характер извечно славился свободолюбием, неприятием лжи, криводушия. Новый же строй жизни, демократический дух отношений в социалистическом обществе скоро полностью приведут к преодолению таких уродливых пережитков старого мира, каковыми являются лесть и угодничество. Хотелось бы пожелать нашему молодому поколению: живите гордо и красиво, не склоняйте головы перед глупостью и подлостью – высоко несите звание человека! Ведь вы внуки тех, кто совершил Октябрьскую революцию, дети героев Великой Отечественной войны. Ваш старший брат Юрий Гагарин первый среди людей преодолел магнитные оковы Земли и положил начало освоению космоса. Помните же, какую вы честь наследуете!..
Однажды я получил письмо:
«Здравствуйте, уважаемый Фёдор Григорьевич!
Я прочитала Вашу книгу «Сердце хирурга». Я читала её в каждую свободную минуту и особенно обратила внимание на 95-ю страницу, где Вы так хорошо сказали, как надо чутко относиться к больным и даже к родственникам больных. Я неоднократно плакала, читая книгу. Почему же я Вам пишу? Я даже не знаю! Просто хочу излить свою горечь и поделиться как с человеком, имеющим доброе сердце. Меня постигло большое несчастье. 30 сентября 1974 года в нашей районной больнице умер мой муж. Я его доставила в больницу 29 сентября на «Скорой помощи». Он сам вошёл в машину, сам сошёл с машины, был совершенно трезв, давление при измерении было 140. Возраст его 33 года. Он был очень крепкого телосложения, летом загорал. Но вот у него начался приступ, он жаловался на сильную перепоясывающую боль в области желудка. В нашей больнице ему ввели по прибытии 1,5 литра физиологического раствора, потом снова физиологический раствор, но состояние мужа не улучшилось. На следующий день утром у него плохо прослушивалось давление, он жаловался на судороги в пальцах рук, холодел. Голова кружилась. Он уже не мог подняться с койки. Всю ночь не спал. Поставили ему диагноз: алкогольный интоксикоз, алкогольный психоз. Да, накануне мы были с 5 до 8 вечера на свадьбе, где он выпил, а 29 сентября муж спиртного в рот не брал. До 30 лет он вообще не пил вина. Внимания врачи ему не уделили, лишь медицинская сестра вводила физиологический раствор. 30 сентября вечером сестра по неопытности ввела ему в вену большую долю новокаина. Муж проговорил: «Я что-то пьянею» – и потерял сознание, затем вскочил и перебежал на противоположную койку, у него расстроился желудок. И вот дежурный врач В.С. стала его лечить против алкогольного психоза. Дали таблетку, сделали укол и дали полстакана жидкости – все против психоза. Состав лекарств мне неизвестен. Не посоветовавшись со мною, врач В.С. вызвала милиционера, и мужу надели наручники как сумасшедшему. Волоком его потащили в машину «Скорой помощи» – на глазах у всех больных. В наручниках врач В.С. додумалась везти мужа в психиатрическую больницу за 70 километров, а ключи от наручников увезли в милицию. После одевания наручников мужу в машине стало совсем худо. Он кричал со слезами на глазах: «Я задыхаюсь, я задыхаюсь, снимите наручники!» И тут же мёртвый упал у моих ног в машине. Машина стояла у больницы, ещё не успела даже отойти… И вот при вскрытии трупа судебно-медицинской экспертизой оказалось, что у мужа был приступ острого панкреатита с некрозом поджелудочной железы и перитонитом.
