Ознакомительная версия.
– Уйдите, не троньте – он сахарный! – орал Пажков и решительными взмахами рук отогнал желавших подбодрить Петю на безопасное расстояние.
– Давай-ка на закуску из «Женитьбы Фигаро»! Я петь буду! – объявил он, упёршись ладонью в чёрный выступ клавиатуры.
– Михал Глебыч, а не жирно тебе Моцарта? – спросил Петя.
– Отчего же прямо жирно? Лабай, тапёр! – подмигнув, сказал Михал Глебыч.
Номер удался. Пажков пел в голос, прихватив за талии парочку импровизированных бэк-вокалисток, при этом весьма точно попадал в ноты. Зная его биографию, удивляться тут было нечему.
На этом экзекуция подошла к концу.
Сорвав овации, Михал Глебыч раскланялся и обратился к аккомпаниатору.
– Спасибо тебе, моя радость! – сказал он, расцеловывая Петю в обе щеки. – Иди с богом!
Отечески он хлопнул его по плечу, а затем его ладонь соскользнула и помчалась прочь, к другим плечам и талиям. По льдистому мельканию пажковских глаз я понял, что Петя больше не интересует его – он только что поймал и наколол эту бабочку.
Я взял Петю за локоть и вывел в холл. Он сомнамбулически покорился.
– Иди, умойся холодненькой, и поехали, – велел я.
Пока он умывался, я вернулся в зал и впервые за вечер свободно оглядел творящееся. Народу в ресторане поубавилось. Гости разбрелись кто куда. Грохотал боулинг, кое-кто направился обновлять аквапарк. По этим маршрутам барышни покатили столики с напитками.
Созерцание моё было прервано тычком в спину. Я обернулся.
– А ну-ка давай к нам! – сказал Михал Глебыч. Его лицо было спокойно и серьёзно, ни тени шутовства, ни следа водки.
– Тут благодетель твой, поздоровайся! – сказал он, подводя меня к столику, за которым с удивлением я заметил знакомую физиономию. Это был господин Заховайко, местный чин от «пожарников». Он поднял на меня мутноватые голубые глаза. Его полное лицо, не слишком здоровое, выразило удивление.
– Дядь Виталик, ты его не трогай больше, – сказал Пажков, кладя ладонь мне на плечо. – Он исправился. Пусть его работает. Пошутили и будет – в расчёте. А ты, сынок, – обратился он ко мне, – не забывай уважать старших! Виталь Фёдорыча навещай, с праздниками поздравляй. Особенно с Днём пожарника и с двадцать третьим. Уважение – оно, знаешь ли, закон русской души!
– Что? – переспросил я.
– Простили тебя! Хлеб, говорю, пеки, работай! – сказал мне Пажков, громко, как глухому.
Шутка эта – когда он сперва отнял, затем вернул и от этого вроде бы получился великодушный, добрый Михал Глебыч – не вызвала во мне ни облегчения, ни даже омерзения. Я был спокоен, как будто всё это теперь мало меня касалось.
Смекнув, что мой вид не выражает радости, Пажков хотел прибавить к сказанному некий воспитательный пассаж, но не успел. К нему подошёл охранник.
– Михал Глебыч, к вам там дама! Говорит, вы ей прислали «чёрную метку»! Пустить? – доложил он, намекая улыбкой, что дама вовсе даже и не дурна.
Пажков обернулся на двери, но дать ответа не успел. Дама впустила себя сама. Рыжая, в синем костюмчике, с перекинутым через локоть пальто, она вошла в зал и направилась прямиком к Пажкову.
– Вы что себе позволяете? – воскликнула Ирина звонко и строго. – Ваше корыто мигает на всю округу! Ночь уже! Люди спят, птицы, звери спят!
– Какое, барышня, корыто? – кротко спросил Пажков.
– А вот это самое, с кишками закрученными! – уточнила она, вероятно, имея в виду водные горки. – И что это ещё за «чёрная метка»? Совесть где у вас – людей невинных судить по пиратским законам!
Надо признаться, Пажков держался, сколько мог. С учтивым любопытством, слегка наклонив вихрастую голову, он слушал речь розовой от гнева Ирины и начал хихикать, только когда терпеть было уже невмочь.
Он прижал к губам кулачок, но смех всё равно выпрыгивал наружу.
– Значит, так! – смутившись, сказала Ирина. – Или вы прекращаете свои гнусные игры, или я на вас буду жаловаться… – она запнулась на мгновение и выкрикнула: – Буду жаловаться на вас в Епархию!
Пажков, однако, не устрашился.
– Милая барышня! – возразил он, изо всех сил крепясь от смеха. – Жаловаться на меня в Епархию совершенно бесполезно. Могу вам предложить зайти ко мне в храм и пожаловаться на меня Господу Богу. Устроит вас?
– Прекратите хихикать! – возмущённо проговорила Ирина. – Прекратите, говорят вам, издеваться над людьми только за то, что они перед вами не лебезят! Если вам уж так хочется их уважения и дружбы – заслужите сперва! Сначала исправьтесь, а потом уж напрашивайтесь!
Слова Ирины удивили Пажкова. Он на миг перестал ржать.
– Я, значит, говорите, напрашиваюсь?
– Ну конечно! – твёрдо сказала Ирина. – А чего бы вы тогда к нам прилипли? Петю втянули в аферу! За Илюшей в Горенки не поленились бандитов послать!
Пажков сел на стульчик, ладонью вытер лицо и внимательно, даже как-то грустно поглядел на Ирину.
– А хотите, – сказал он. – За вашу горячую душу я вам, деточка, подарю бесплатную годовую карту в наш аквапарк и заодно в монастырь?
– Как это – в монастырь? – не поняла Ирина.
– Ну так! – снизу вверх поглядел Михал Глебыч. – Ну то есть можешь посещать все богослужения без ограничений! В течение года с момента активации! Устраивает?
Ирина взяла ладони друг в дружку и сжала, впиваясь в кожу ногтями. Её лицо побелело.
– Да вы что, совсем? – воскликнул Михал Глебыч и поднялся со стула. – Что ж вы ерунде всякой верите! Годовую карту в монастырь… – захихикал он было вновь, но оборвал. Ирина стояла перед ним, не шелохнувшись, объятая скорбным непониманием творящегося.
Я хотел взять её за руку, как маленькую, и вывести прочь из этого странного ада, но не успел.
– Ирин, познакомься, это вот Михал Глебыч! – произнёс у меня за спиной голос Пети.
Ирина обернулась, и её лицо выразило испуг.
Петя стоял в десятке шагов от нас. Он умылся неплохо – должно быть сунул под кран всю башку. С откинутых ото лба волос на спину и плечи стекала вода, так что белая футболка посерела местами. Зато лицо было ясное.
– Ты здесь ещё? – сказал Михал Глебыч, оглядывая Петю. – А чего мокрый такой? В «корыте», что ль, купнулся? – и подмигнул Ирине.
– Михал Глебыч, я тут думал про тебя, – с неожиданным теплом проговорил Петя и, шагнув к Пажкову, положил мокрую ладонь ему на плечо. – Про наши с тобой в целом похожие переклины. И знаешь, что я понял? Хочу тебе пожелать того же, что и себе! Какой бы ты ни был скотиной, всё равно – чтобы кто-нибудь тебя да любил. Ну и ты чтобы тоже.
Пажков снизу вверх ошалело взглянул на Петю. Жестяночные глазки его расширились. Он даже не сразу догадался стряхнуть с плеча Петину руку.
Наконец самообладание вернулось к нему.
– Петька, не хулигань! За хулиганства – гауптвахта, ты меня знаешь, – сказал Михал Глебыч и махнул охранникам: – Тапёру больше не наливать!
Когда нас троих не слишком вежливо переместили во двор, из подъехавшего микроавтобуса выгрузился джаз-бэнд – следующий номер изысканной пажковской программы.
Кажется, целый век мы шли через заставленную машинами площадку, хотя и старались миновать её как можно быстрее. Это был сновидческий шаг – трагически медленный, никак не позволяющий нам отдалиться от огненного бриллианта аквапарка.
Ирина вела Петю, приобняв за спину, словно раненого. Видно, силы на прощальную реплику были взяты им из последнего резерва – больше ничего не осталось. Он был всё в той же мокрой футболке. Водолазка и куртка валялись на стуле у инструмента. Сообразив это, я предложил сбегать, но он замотал головой.
Уже возле самой машины Петя споткнулся о выступ плиты. Всё! Вот теперь убит. Уткнувшись в плечо Ирины, плачет, как ребёнок, горько и безутешно. Обмельчавшие в свете купола звёзды колют нас своими иглами. Ветер пахнет дымом.
– Ладно, нормально, – наконец говорит он и, хлюпая носом, идёт к машине. – Брат, подальше меня отвези, ладно? Совсем далеко…
Щёлкаю замком. Петя валится на заднее сиденье и, свернувшись там в зародыш, застывает. Я с надеждой смотрю на Ирину, но она не может поехать с нами – в тёмной деревне, под ненадёжным приглядом Коли, остался Миша.
– Вы включите ему какую-нибудь комедию, дайте чаю с сахаром, булок! Углеводы снимают стресс. Или, может, выпить, только немного! – наставляет она меня. – И главное, побудьте с ним! А завтра уж я. Вы скажите ему твёрдо – я приеду!
По более или менее чистому ночному шоссе я отвёз Петю домой, к Елене Львовне. Всю дорогу он провалялся сзади мёртвым грузом. Я чувствовал: в какой-то иной, «параллельной» реальности, мой друг лежал на дымящейся земле и я должен был оттащить его с поля сечи на нашу тихую родину, хотя понятия не имел, как половчее взяться, чтобы не убить.
Дома Елена Львовна приняла его у меня – буквально в руки. Принесла подушку и плед. Он тихо лёг и застыл, не закрывая глаз, в совершенной тишине и безветрии. Никакой особенной боли или тоски его лицо не выражало. Он был спокоен – но не здесь, на другой земле.
Ознакомительная версия.
