Ознакомительная версия.
Страшно представить, как можно приручить, обуздать, утихомирить эти бурливые своенравные реки и речонки, когда они растекутся по классам, захлопнутся, как плотинами, дверьми, улягутся на 45 минут в стоячих водоёмах.
Свежий человек едва уносит отсюда ноги, радуясь, что остался живой: с раскалывающейся головой, звоном в ушах и подскочившим давлением. Галя чувствовала себя в школьной атмосфере, как рыба в воде. Её негромкий голос своим тембром уверенно перебивал сто децибел. Бесстрашно, как килем, разрезала она надвое своей худенькой грудью устрашающую реку. И двухметровые усатые деточки не только не сбивали пряменькую фигурку училки младших классов, вечно окружённую мелюзгой, а – как-то само собою получалось – уважительно огибали её, как встречный камешек-валун.
На уроках – завуч подслушивала – из-за дверей 2 «г» в полной тишине доносился ласково-строгий Галин голос, изредка – отрывистый детский лепет, иногда взрывы смеха в рамках допустимого – и завуч удовлетворённо на цыпочках отходила. На открытых уроках, листая детские тетрадки с пометками: «Пиши чище, Мишутка!» и «Алёнушка, буква заваливается», – она думала, что не прогадала, и новенькая учительница не испортит им школьной успеваемости.
В детстве Галя рассаживала вокруг свои игрушки и начинала их «учить». Гости заглядывали в детскую и умилялись: «Маленькая учительница». В садике «учила» по книжкам всю группу, настырно раздавала бумажки с «отметками». Воспитатели говорили:
– Не знаем, кто кем станет, но вот эта девочка точно станет учительницей.
У неё сердце болело, она не выносила горького детского плача и спешила утешить и утереть слёзы, хотя сама порой была младше утешаемых. Примерно до шестого класса Галя не верила, что такое чудо – учить настоящих живых малышей – возможно. А когда поверила, уже не сомневалась: она будет работать только в школе, и только с младшенькими.
Галина бабушка часто повторяла, что ангелы – это все дети до трёх лет. «До третьего класса», – поправляла про себя Галя. Просто к этому времени их в меру сил портили взрослые. Непослушание и упрямство – единственная возможная форма протеста и защиты маленьких и слабых против больших и сильных.
В стране, где жила Галя, было повсеместно принято пинать слабых и подлизываться к сильным. «Молодец супротив овец, а спроть молодца сам овца», – говорила Галина бабушка. Каждый, кто был не доволен собственной жизнью, отыгрывался по полной на зависимом от него человеке. Хотя куда логичнее было бы задать трёпку виновнику, который ему такую жизнь устроил.
Куда ни кинь взгляд, на просторах родины цвела дедовщина. Начальники отрывались на подчинённых, милиционеры – на гражданах, армейские старослужащие – на призывниках. Врачи – на пациентах, кондукторы – на пассажирах, продавцы – на покупателях. Папы и мамы – на детях, воспитатели, страшно вымолвить – на детсадовцах, учителя – на… стоп! Вот тут-то подросшие дети впервые показывали прорезывающиеся зубки. Поигрывали проклёвывающимися под тонкой кожей нежными мускулами: это мы ещё посмотрим, кто кого. Кончилась ваша власть, взрослые. Теперь мы деды.
Гале хотелось, чтобы дедовщина кончилась на ней: на её первой встрече с успевшими настрадаться в этой жизни первоклашками. При первом обмене доверчивыми взглядами. С первым прикосновением её руки с маленькой мягкой ладошкой.
Вместе они, как по мостику, короткими шажками пройдут первые самые трудные, удивительные, робкие четыре школьных года. Только не смотрите под ноги, малыши – смотрите вверх, там солнце.
Они шепчут ей на ушко о первых осознанных встречах с плохим в этой жизни. В округлившихся глазёнках по огро-омному вопросу. Всё так, почемучки вы мои. Вокруг океан горя, и нельзя, живя в нём, не замочиться… А спастись можно только на островках любви. Нужно одно: не умножать окружающее зло (умножение мы будем проходить во втором классе). Тогда островки будут увеличиваться, расти и сливаться в острова, а острова – в материки (материки вы будете проходить уже без меня в пятом классе на уроках географии). А океан начнёт потихоньку сжиматься, отступать, пока не исчезнет совсем.
– Здорово! А он правда исчезнет?
Так хотелось сказать: «Правда».
– Ты что, с ума сошла?! – Простомария вытаращила глаза. Подружка только что, вздохнув, вытащила изо рта чупа-чупс, завернула его обратно в фантик и крепко закрутила вокруг палочки.
– А чего? Мама мне разрешает. Я ведь недолго сосу, три минутки всего. – Анжелка выбрала из большой прозрачной банки клубничный леденец в целлофане. Развернула и зачмокала, зажмурив от удовольствия глаза. – Хочешь, тоже возьми?
Простомария замотала головой:
– А если покупатели узнают?
– Откуда? – Анжелка подумала и вспомнила: – Один раз только волос прилип. Тётка одна так орала. Мама меня потом шлёпнула: лахудра, говорит, волосы-то прибирай. И ещё однажды ругалась. Это когда кетчуп на хлеб выдавливала, а в бутылку нечаянно хлебные крошки попали.
Анжелка вернула леденец в бумажку и нацелилась на следующую, зелёненькую конфету. Подружки сидели в подсобке душного раскалённого вагончика, где торговала Анжелкина мама. Болтали ногами, рассматривали коробки и упаковки с пёстрым ярким товаром.
Распаренная Анжелкина мама вошла в подсобку. С треском сдёрнула скотч с коробки с соками, протянула девочкам по бутылочке. Равнодушно спросила Простомарию:
– Развелись отец с матерью, нет?
Простомария опустила налившиеся слезами глаза, ничего на это не сказала. Анжелка поспешила замять материну бестактность. Успокоила:
– Ты чего? У нас из класса только… (она подумала, загнула липкие пальчики и показала подружке) – только у шестерых всего папы есть. Остальные разошлись, или вообще пап не было. Как у меня. И ничего.
Простомария относилась к тому поколению, которое народилось у девочек-поклонниц латиноамериканских сериалов, хлынувших в то время на отечественные экраны. Поэтому в загсе ничуть не удивились и только деловито спросили, в одно ли слово писать имя новорождённой, и с прописной ли буквы начинается «Мария»?
Среди ночи мама будит Простомарию.
– Повторяй за мной, – странно задыхаясь, требует она. – «Мой папа подлец». Ну же: «Мой па-па под-лец. Он бросил нас». Повтори.
Простомария натягивает одеяло, со страхом смотрит на взлохмаченную, красивую и страшную маму.
– Повторяй же! – кричит мама. Зубы у неё стиснуты, голова судорожно запрокинута. – «Мой. Папа. Подлец». Не хочешь повторять? У, предательница, так ты за него?! Знай же: у него родился другой ребёнок, а на тебя он плевать хотел! – Она берёт за грудки дочь, трясёт её, грубо мотает из стороны в стороны… Через минуту стоит на коленях и рыдает: – Прости меня, доченька, прости!
Потом это повторялось каждую ночь. Мама пила таблетки, они тяжко засыпали под утро. Простомария пыталась её будить, упрекала: «Тебя же с работы выгонят!» – та вяло отмахивалась. Девочка сидела на уроках угрюмая и сонная, и учительница Галина Павловна вызвала маму в школу.
Та пришла угрюмая и сонная, очень похожая на дочь – то есть, конечно, наоборот. Галя говорила о том, что родители, разводясь, часто стремятся колоть, резать, как ножом, один другого словами и действиями, делать как можно больнее друг другу. А колют, режут и делают больно – ребёнку. Это для них развод – развод, а для ребёнка – расколотый Земной Шар…
Мама Простомарии на это усмехнулась. Смерила взглядом Галю:
– Молодая ещё. Будешь разводиться – себе эту туфту расскажешь.
– Почему вы решили, что я буду разводиться? – удивилась Галя, у которой пока времени не то, что на мужа – на любовь и дружбу не находилось.
– Будешь, – уверенно пообещала та. – Все разводятся.
– В «тефали» томились два птичьих крыла,
Дымящего кофею чашка ждала!
Надо же, стихотворение само собой сложилось! Галю действительно ждали на столе чашка обжигающего растворимого кофе и утренний ломтик хлеба с повидлом и маргарином. Что касается курицы, при зарплате первогодки-учительницы начальных классов Галя могла позволить себе раз в неделю разве что «фирменный» тройной куриный бульон. Бывает тройная уха, а у неё с точностью до наоборот.
Поделиться рецептом? Да на здоровье! Берём курочку, варим с полчасика: навар пальчики оближешь, со свежим-то хлебом. Куру остужаем – и в холодильник. Назавтра снова варим уже подольше: со специями, корешками… Душистый супчик получается. Куру снова в плёнку и туда же её, родимую – на полочку старенького маминого «Полюса». Холодильник от старости приобрёл цвет слоновой кости и покрылся благородными трещинками, как фреска.
На третий день Галю ждал бульон немного постный, зато сразу и первое, и второе блюдо!
Недавно на педсовете прорабатывали Галину коллегу, тоже начинающую учительницу. Это когда она перед Днём учителя сказала детям:
– Умоляю, не дарите цветы! Лучше принесите ведро картошки.
Ознакомительная версия.
