Ознакомительная версия.
– Иду, – Петрова поднялась, отряхнула коленки и нетвердо, пошатываясь, пошла к зданию инфекционного отделения, отметив про себя, что от верхнего края двери и до крыши растянулась прихотливая по форме трещина. Не опасная, в сущности, ни для каменного барака, ни для измученного рвотой Коленьки Семенова.
Впервые, сменившись с дежурства, Люся не торопилась на утреннюю лекцию, впервые, не раздеваясь, упала на кровать и проспала, как убитая, до следующего утра. Проснувшись, неожиданно поняла, что никакого Владика в ее жизни не было. Не было – и все тут.
– Ну что-то вам все-таки было о нем известно?
– Конечно, было. Как я от мира ни отгораживалась, кое-что все равно долетало.
– Если не секрет, что?
– Что хорошо устроился, что на перспективу ему – клиника в Кисловодске, что женился, что несчастлив и много гуляет.
– Как много вам сорока на хвосте принесла!
– Говорили всякое, точно уже не помню.
– А на ком женился?
– А зачем это тебе?
– Интересно все-таки.
– По-моему, на собственной медсестре. И ты не поверишь: сразу же после нашей с Павликом свадьбы.
– Что вам сказал астролог по этому поводу? – съязвила младшая подруга.
– Что он не мой мужчина.
– И как не ваш мужчина на вашу свадьбу отреагировал?
– Отправил на адрес общежития телеграмму с поздравлениями.
– Как обычно? Желаю счастья?
– Ну не совсем, – отвела глаза Петрова.
– В смысле?
– Там было написано «НЕ ДЕЛАЙ ЭТОГО ДУРА».
– Хорошо поздравил, нечего сказать. А вы что?
– А я что? Я же уже к этому моменту с Павликом расписалась, еще в августе, когда к его родителям ездили. Мы студенческую свадьбу играли.
– Двоезамужество какое-то! Зачем?
– Так принято было. Все-таки студенты, дружба, хотелось веселиться, праздновать…
– Вот повод и нашелся!
Люся не ответила.
С ней иногда бывало некое «помутнение», что ли. Вроде бы сидит рядом, разговаривает, в карточке пишет, рекомендации дает, на вопросы отвечает, а речь какая-то вязкая, и смотрит, словно сквозь тебя. Пациенты из числа тех, кто способен был эти провалы заметить, с готовностью списывали их на усталость. И были правы. Но только самые близкие ей люди знали: унеслась Петрова в свои воспоминания.
– Людмила Сергеевна!
Молчание.
– Людмила Сергеевна!
Вздрогнет. Переведет взгляд на собеседника. Внимательно посмотрит, как будто впервые. Поправит по многолетней привычке очки и спросит: «Все понятно?» Некоторых мамочек в этот момент брала оторопь, они начинали суетиться, чувствуя себя не в своей тарелке. А Петрова благосклонно переспрашивала:
– Оля (Таня, Маня, Света…), все понятно?
И родительницам ничего другого не оставалось, как подтверждать свою полную адекватность. На ходу, покидая одну квартиру за другой, педиатр Петрова роняла:
– Будет непонятно, позвонишь…
Опять же, если возвращение в «реальность» происходило в доме одной из Люсиных подруг, то Петрова признавалась:
– Поговорили – и нахлынуло что-то.
Рассказывать не торопилась, но и волнения не скрывала:
– Потом как-нибудь, – улыбалась, словно испрашивая извинения за вынужденное отсутствие.
Те, кто знал сегодняшних Павлика и Люсю, искренне недоумевали, что между ними общего? Ответ прост: общие дети, общая жилплощадь, общий быт и общие родственники в разных частях страны.
Павлик, талантливый кардиолог, был несколько не в себе. Так, во всяком случае, считала Люся и потому на вопросы окружающих просто махала рукой. Но всю жизнь не намашешься. Вопросов возникало слишком много, а что она могла сделать? Его фамилия была долгих двадцать лет брака и ее тоже. А после развода приклеилась к ней удивительно прочно. Но Люся сопротивлялась такому положению вещей, всякий раз напоминая пациентам и просто знакомым, что ее собственная фамилия – Петрова.
Пресловутый астролог окончательно примирил ее со сложившимся положением. Она поверила, что от Павлика никуда не деться, и с удовольствием перекинула на него ответственность за все бытовые нужды их густонаселенного жилища. Павлик ходил по магазинам, платил за квартиру, ругался со слесарями, гладил белье и боролся за справедливость.
Гениальный диагност отличался коммунистическим мировоззрением, противоестественной честностью и ужасающей принципиальностью. Люсин муж принадлежал к категории правдолюбцев, призванных омрачать человеческую жизнь. Поэтому, если на завтра судьба вам назначила помереть, а Павлик об этом узнавал раньше, то можно было быть стопроцентно уверенным: тайна последнего часа не останется для вас за семью печатями. Как законченный гуманист, он сообщит точную дату кончины и предложит покаяться.
Пациенты его боялись, потому что на вопрос о перспективах лечения Павлик честно отвечал: «Неизлечимо», а положение дел и состояние пациента характеризовал емко и однозначно: «Отвратительно».
Внешность этого человека в белом халате заслуживает отдельного разговора. Круглое лицо с глазами-пуговицами, под носом – усы-щетка, а на ногах – сандалии, выпущенные советской обувной промышленностью эпохи легендарного Леонида Ильича. В них, уверял Павлик, ноги «дышали», поэтому с точки зрения гигиены для работы с детьми это идеальная обувка. Он не верил, что сандалии портят его врачебную репутацию в глазах особенно платежеспособных пациентов. А те, в свою очередь, боялись доверять драгоценных чад доктору со столь несимпатичными ногами. Контакта не получалось, к обоюдному удовольствию. Вокруг Павлика возник ореол гениального врача-правдолюбца, неподкупного и аскетичного.
– Я с пациентов денег не беру, – с гордостью заявлял он Люсе, неоднократно предлагавшей экс-мужу организовать частную практику.
– С пациентов – нет. Ты берешь их с меня, – парировала она ему.
– Это совсем другое, – не успокаивался Павлик. – Моя врачебная совесть чиста.
– Моя – тоже, – отстаивала бывшая супруга свою жизненную позицию.
Павлик не спорил. Жить за спиной у Петровой было удобно: даже не приходилось приспосабливаться, так как ее никогда не было дома. И даже если она появлялась, то оставалась исключительно в зоне действия стационарного и сотового телефонов. Иногда Павлик подключался к ее беседам с пациентами: корректировал назначения и давал дельные советы. Люся ими никогда не пренебрегала, потому что была высокого мнения о профессиональных качествах бывшего мужа. Зато о качествах человеческих предпочитала молчать и только в разговоре с близкой подругой срывалась: «Достал!»
В «достал» верилось легко. Павлик был фанатично педантичен, но при этом удивительно рассеян. Это его свойство в первую очередь сказывалось на отношении к бывшей жене и детям. Так, выполняя очередное Люсино задание, экс-супруг с легкостью забывал в маршрутке только что отремонтированные в мастерской женины сапоги. Вопрос, как такое могло случиться, в смущение Павлика не ввергал. Наоборот, заставлял расправить плечи, гордо зафиксировать на них голову, вытаращить и так круглые глаза и вызывающе спросить:
– Ты думаешь, дела бывают только у тебя?
Какая связь между «делами» и Люсиными сапогами, сразу усвоить не представлялось возможным. Но доктор не отчаивался и продолжал методично вдалбливать рассвирепевшей Петровой:
– Что ты о себе возомнила? Я не сапожник!
– Ты не сапожник, ты растяпа.
– Я не растяпа, я занятой человек!
– Ты занятой растяпа. Из-за тебя я осталась разутой. Это были мои единственные зимние сапоги.
– Чего ты хочешь, Люся? Чтобы я, занятой человек, искал твои сапоги?
– Но ведь ты их потерял?
– Но ведь это я их отремонтировал?
– Их отремонтировал сапожник, в мастерскую их я принесла собственноручно, ты их только забрал. Забрал и потерял.
– Я не вижу в этом ничего ужасного. Ты всегда раздуваешь проблему на пустом месте!
Павлик начинал заводиться, багровел и, отчаянно картавя, переходил на крик:
– На пустом месте! Из ничего! Если бы я потерял ключи от квартиры!
– Я заказала бы новые, – отрезала Люся и замолкала.
– Вот и купи себе новые сапоги, – брал реванш Павлик. – Купи себе новые сапоги и не смей мной помыкать! Ты вообще мне должна быть по гроб жизни благодарна! – буквально визжал разжалованный в холостяки экс-супруг.
«Где-то я уже это слышала», – припоминала Петрова и запиралась у себя в комнате, уже не боясь, что бывший муж в нее ворвется. Павлик делал перед дверью несколько невообразимых па, громко сопел, а потом, в очередной раз обвинив Люсю в черной неблагодарности, включал на всю громкость старый цветной телевизор. Петрова от неожиданности вздрагивала и начинала дышать.
Ознакомительная версия.
