Видя, что противник пребывает в худшем состоянии, чем он сам, и больше не представляет для него никакой опасности, Нецецкий, казалось, обрел дополнительные силы. Он поднял револьвер выше, старательно прицеливаясь в голову Брюжалова. Но силы его оставили, и револьвер сначала заходил ходуном, а потом и вовсе выпал из руки на пол. Зарецкий, услышав этот звук, взвел курок и влетел в комнату, выбив дверь ногой. Первым делом он подскочил к Нецецкому и отбросил лежащий рядом с его рукой револьвер. Затем подошел к Брюжалову и, разжав его пальцы, вытащил браунинг. Мужчина, пускающий изо рта кровавые пузыри, мог только глазами сопровождать действия появившегося Зарецкого.
– Познакомьтесь, господин Брюжалов, или как вас там – Ганс, Фриц… – пережив короткий шок от появления Ивана, начал ерничать Дед, – перед вами тот самый Цыган, который остался живым благодаря вашим тупым немецким военным, которые не слушали старого вора.
Иван повернулся к Нецецкому, соображая, что ему делать.
– Ванечка, вовремя ты поспел. Я всегда говорил, что ты фартовый малый, – продолжил скрипеть голос Нецецкого. – Теперь сможешь отыграться на мне, благо я, как решето, валяюсь тут без всякого сопротивления.
– Где Анастасия? – наклонился над ним Зарецкий.
– Это кто такая? – прикинулся непонимающим Нецецкий.
– Где дочь Петракова, я тебя спрашиваю! – почти вышел из себя Иван.
– А я почем знаю? Девка твоя, я ей не пастух, – скривился то ли от боли, то ли от злости старый вор.
Иван приставил дуло револьвера к его голове.
– Давай, стреляй, нет мочи терпеть, – застонал уголовник, которому быстрая смерть не казалось такой уж страшной.
Зарецкий понял, что старый вор хочет, чтобы он его убил и тем самым избавил от страданий. И поэтому, наоборот, убрал револьвер от его головы.
– Значит, не скажешь?
– Нет! – крикнул Дед. – Она скоро сдохнет. Но сначала ее изнасилуют, а потом будут медленно резать на куски.
– Хочешь, чтобы я облегчил твою участь, скажи, где Настя, – стараясь не терять самообладания, предложил сделку Иван.
Вор на мгновение задумался, словно взвешивал на весах свою ненависть к Цыгану и объявшую его тело боль.
– Нет, – выдавил он, попытавшись засмеяться, но лицо его накрыла гримаса.
Посмотрев на второго, еще подававшего признаки жизни, Иван направился к выходу.
– Цыган! – почти просительно окликнул его Дед.
– Скажешь? – обернулся в дверях Иван.
На лице уголовника вновь отразилась борьба, но потом он только плотнее сжал зубы, показывая тем самым свой выбор. Зарецкий вышел из комнаты и, спустившись на улицу, пролез через лаз наружу.
После его ухода старый вор быстро пожалел, что отказался от предложенной сделки. Боль в животе стала такой нестерпимой, что он начал стонать и наконец потерял сознание. Придя в себя, Дед заново окунулся в страдания, но спустя несколько минут опять, от болевого шока, ушел в забытье. Так и продолжалось. Приходя в себя, он мучился и ждал очередного обморока, чтобы передохнуть от боли, съедающей остатки его сознания. В очередной раз, когда Дед пришел в сознание, он отчетливо услышал голоса и шум шагов. «Цыган решил вернуться! – обрадовался измученный вор, словно ему предстояла встреча с самым близким человеком на свете. – Хрен бы с ним, расскажу про его девку, лишь бы все побыстрее закончилось». Дед даже немного подсобрался и постарался, несмотря на жуткую боль, принять более приличную позу. «Я еще пущу форса ему в глаза, он меня на цирлах не увидит», – подначивал он себя из последних сил.
Дверь открылась, и показалась голова мужчины в кроличьей шапке. Обведя комнату глазами, он внимательно посмотрел на полумертвого Брюжалова и задержал взгляд на раненом Нецецком. Дед заметил, как менялось выражение его лица – от удивления до какого-то странного выражения, похожего на радость.
– Клавка, давайте сюда, у нас такие гости! – позвал мужичок кого-то, входя в комнату.
На нем был ватник и валенки с галошами. Следом за ним в комнату вошли женщина и подросток.
«Странная семейка, – подумалось Нецецкому. – Что, у них квартиры нет, раз они здесь себе жилье соорудили?»
– Хорошо, что вы пришли, – первым обратился к ним старый вор. – Нам бы доктора…
Ему не ответили. Все трое внимательно осматривали окровавленных мужчин и переглядывались между собой, обмениваясь непонятными улыбками.
– Чего скалитесь? Я же говорю, нам в больницу нужно, – разозлился Дед, собрав последние силы.
Мужчина подошел к Брюжалову и положил руку на сонную артерию.
– Живой еще, – констатировал он.
«Что же, хоть такую заботу проявил», – остыл немного раненый уголовник.
Женщина тоже подошла к Брюжалову, но вместо помощи стала обшаривать его карманы. С удовлетворенным видом закивала головой, когда вытащила у него из-за пазухи портмоне и золотые карманные часы.
– Я тебе говорила, что нам должно наконец повезти, – бросила она косой взгляд на мужчину, явно указывая на какой-то его промах.
– Хороший сегодня день, – опустился на корточки рядом с Нецецким мужчина, внимательно разглядывая его с ног до головы, не обращая внимания на сказанное женщиной. – Утром были на Невской набережной, а там тело женщины лежит на сходнях к проруби, и вокруг людишки с ножичками и топориками – тюк-тюк, тюк-тюк… Но мы-то из дома вышли, топор здесь оставили. Пока за ним сюда бегали, на набережную опоздали. А вернулись – тут вы лежите, словно нам в подарок. Мы-то беженцы. Работы нет, карточки у сынка у булочной вырвали, ограбили, одним словом. Помирать было с голодухи начали. Потом передумали. Ходим по городу, покойничков промышляем. Найдем, сердечного, чуть от него позаимствуем – и сюда. Печку разожжем, поедим мяска, голод на пару деньков и отпустит. Так, думаем, до выдачи следующих карточек и дотянем.
Его монолог был прерван приходом сына, который быстро разжег печку и теперь ожидал от отца дальнейших указаний.
– Ну, ладно, ты поживи пока, мил человек, – поднялся от оцепеневшего Нецецкого мужичок и, достав из-за пазухи топор, обернулся к Брюжалову.
Семен Иванович, все время находившийся в полном сознании, но бывший не в состоянии этого показать в силу парализации, попытался что-то сказать, но в очередной раз у него изо рта только черная кровь хлынула. И вслед за тем на его голову, словно на деревянное полено, опустился топор. Раздался характерный звук. Дед, к которому убийца стоял спиной, мог видеть только ноги Семена Ивановича, но и по тому, как они забились в конвульсиях, он понял, что с ним покончено. После этого в его душу прокрался леденящий страх. Ему не было страшно погибнуть от рук Цыгана, но сейчас весь его организм стал роптать против вот такой кончины. Страх быть зарубленным, как скот на бойне, а затем съеденным сковал мозг вора, полностью парализуя его волю.
– Ну что, пора и тебя порешить? – совершенно неожиданно для него прозвучал голос главы дьявольского семейства.
Нецецкий вздрогнул от испуга и обмочился. Глава семьи, раскрасневшийся от тепла и запаха крови, подошел к нему с топором с налипшими к нему волосами Брюжалова. Дед попытался помолиться Господу, да на память не пришла ни одна молитва. Тогда он предпринял отчаянную попытку освободиться от переполнявшего его страха и вспомнить, как зовут Сына Божьего, обратившись к Нему за помощью. Но у него ничего не получалось, словно кто-то невидимый мешал ему и отводил святые имена от его сознания. Вместо них на ум шли одни ругательства. «Черт, черт…» – злился старый уголовник, что не может скинуть оцепенение, накрывшее его разум.
Последним ощущением Нецецкого перед тем, как стальное топорище раскроило ему череп, был страх. Но не страх потери жизни, смерти, а страх того, что последует за этим.
Зарецкому не нужно было признание Деда. Услышав, что они ждут Христофорова, Ивана словно подбросило на месте. Как же он мог забыть про мерзавца, один раз уже покушавшегося на Анастасию? Даже опоздание Бронислава Петровича на встречу с Дедом говорило о том, что он занят сейчас чем-то более для себя важным. Иван вспомнил недавний рассказ сокурсницы Насти о зверском убийстве их общей подруги и об участившихся убийствах молоденьких девушек.
«Ну конечно, как же я сразу не догадался? Она же сказала, что девушку убили в доме работников искусств, а там проживал Христофоров», – ужаснулся таким совпадениям Зарецкий.
Цыган уже не сомневался, где его любимая. И ему стало очень страшно.
«Главное – успеть!» – пульсировала единственная мысль, а ноги сами по себе ускорили ход, переходя на бег.
…Христофоров с удовлетворением смотрел на свою трепыхающуюся жертву, стараясь заглянуть в ее глаза, полные отчаяния и страха. Шило в его руке, снова, словно школьная указка, начало свое страшно путешествие по телу девушки, готовое в любой момент проткнуть мягкую плоть. Он уже не спрашивал ее, куда нанести удар, и от этого Насте было еще хуже. Каждый раз, когда острый конец шила утыкался вблизи живота, вызывая предупреждающее покалывание, Настя начинала усердно молиться Богородице, прося у нее помощи для нерожденного ребенка. Маньяк, видя, что девушка боится именно этого, все чаще возвращал сюда свою руку, каждый раз испытывая от ее состояния нездоровое удовольствие.
