Рэн и Келла, дожидающиеся от Кея текста новой песни, которую он хотел посвятить своей девушке, торчали в студии. Келла, прикинувшись веселым рубахой-парнем, развлекал весь технический персонал рассказами о своих любовных похождениях, Рэн ржал, как безумная лошадь, и тоже время от времени вставлял свое веское слово. Сообщения на телефоны они получили одновременно.
– Метафоры пошли. Ты – коньяк, я – шампанское, – сразу же заявил Келла, читая сладко-карамельный, по его мнению, текст.
– Почему это?
– Потому. Потому что я так сказал, – выдал веский документ синеволосый.
– Да иди ты, Шампань, – пихнул его в бок локтем друг, – ну наш Кей дает, я скоро буду по его заказам любовные серенады сочинять! Черт! Он совсем свихнулся.
– Он такой, он заставит, – с уважением ответил Келла.
– Ты бы тоже чего своей королеве написал, Ромео? – с ехидцей предложил Рэн, беря в руки гитару.
– Не говори мне о ней! – рявкнул Келла. Его настроение мгновенно испортилось.
– Вот же бешеный. А откуда ты знаешь, что такое метафора? – не отставал гитарист.
– Да вот в школе учился, там объяснили.
– Ты типа умный, да? – пихнул его локтем Рэн. – Слушай, а поехали в клуб один сегодня, а? Там такие девочки есть…
– Не хочу никуда, – отозвался Келла злобно. – Хочу напиться.
– Составить компанию?
– Неплохо было бы.
Вино фруктовое из солнечной долины
Тебя ласкать захочет – снова, вновь и вновь.
Мой шоколад, тебе подходят вина.
Они всегда красиво шепчут про любовь.
И одного вы цвета с горьким элем,
Тем самым колдовским напитком ночи.
Он защитит тебя от колдовской метели,
Тебя любить эль темный будет очень.
– Поздравляю, – усмехнулся Арин, читая сообщения от Кея в телефоне Филиппа. Сам хозяин мобильника не мог отвлечься от гитары – они репетировали новую песню в домашней мини-студии братьев.
– С чем? – продолжал наигрывать недавно сочиненный рифф гитарист. Этот рифф впоследствии стал основой для новой песни «На краю», а музыкальный продюсер настоял на том, чтобы сделать ее синглом.
– Ты теперь эль. А я – вино.
– Боже, и ты, друг мой, сошел с ума? – не переставая перебирать пальцами по струнам, спросил второй парень.
– Нет, я серьезно, Кей написал текст песни, – отвечал Арин, убрав за ухо длинную прядь темных тяжелых волос. Сегодня он впервые за пару месяцев отказался от доминирующего черного цвета в своем гардеробе, и сейчас на нем красовалась темно-серая безрукавка с белым рисунком.
– Что, так и написал? – не поверил его друг.
– Почти. Я сам догадался. Продолжай играть.
– Кстати, как продолжаются поиски твоей Ольги?
– Хорошо. – И Арин улыбнулся.
Я не успела дочитать до конца, как Антон, стоя у меня за спиной – мы слегка касались друг друга, – медленно провел пальцами по моей руке, едва касаясь кожи, и сказал:
– Читаешь?
От неожиданности я, вздрогнув, выронила бумажку со стихотворением. А он медленно, почти шепотом произнес:
И только виски, безразличный виски
Испортит шоколадный вкус случайно.
Я не хотел мешать нас. Но так близко
Твое дыханье. Нет. Прости. Нечаянно.
«Ну и дурак. Не прощу», – хотелось сказать ему в ответ, но я всего лишь отошла от него на пару шагов и вновь села на качели.
Он опустился на землю, не сводя с меня глаз, устроился напротив, прямо на земле, бледный, с воспаленным взглядом, обняв колено и сцепив на нем руки в замок. Почти не моргая, глядел мне в глаза. Кажется, пару раз он хотел коснуться моей ладони, но не решился этого сделать, а я специально не убирала руку. В стальные глаза Кея я старалась не смотреть, и больше мой взгляд был устремлен в небо – хорошо, что сегодня на нем было много кружевных облаков, белоснежных, похожих на мороженое.
Что он хочет?
Помириться он с тобой желает, не понимаешь, что ли?! Не вздумай! А ты помнишь, как он целуется? Так вот, если вспомнила – беги, а то попадешься в его сети!!!
– Антон, – позвала я его. Мне надоело молчание.
– Прости за то, что я правда влюблен в тебя, – шепотом произнес он, словно повысить голос не мог – не хватало сил. – Я написал это тебе – то, что ты сейчас читала. Я хочу доказать, что люблю, но не знаю, как мне это сделать.
– Никак, – ответила я и, чтобы перевести разговор на другую тему, я вытащила найденное мною кольцо.
– Я нашла его возле пиццерии, – тихо произнесла я и протянула ему. – Это твое.
Молодой человек повернул ко мне голову и, протянув руку, взял кольцо двумя пальцами.
– Как ты его нашла? – хрипло спросил он.
– Ну, – смущенно призналась я, – я была там, в пиццерии, когда ты меня ждал. И подобрала его перед тем, как ты и Алиночка уехали.
– Вот как? Оно все равно попало к тебе. Знаешь, мы с тобой будто связны чем-то. – Он поднес украшение к губам и легонько коснулся ими кольца.
– В смысле? – не поняла я.
– Я покупал его тебе, а второе – то, что было в бумаге со стихом, – себе.
– Зачем? – задала я тупой вопрос.
– Они обручальные, – улыбнулся он через силу. – Я хотел, чтобы ты стала моей невестой.
– Чего? – обалдела я. – Невестой? Да я тебя не простила и не знаю, когда смогу тебя простить! Какая невеста? Ты, жених недодел… – окончить фразу я не смогла. Антон, быстро приподнявшись на коленях, неожиданно для меня, сидящей на качели, потянул меня к себе. Обняв, прикоснулся губами к моим губам, заставив замолчать.
В пустыне пошел снег.
Он не делал ничего, так и застыл, не шевелясь, заставляя меня слышать то ли его, то ли мое сердцебиение. Я чувствовала его теплые, неподвижные губы и боялась дышать. Он тоже боялся дышать.
Мне нравятся его волосы.
Ты же советовала мне бежать?
Они все равно нравятся мне.
Я, не выдержав, осторожно запустила пальцы в его серебряно-платиновые волосы и слегка сжала их. Кей словно проснулся, прошептав: «Можно?» – и, дождавшись моего слабого кивка, поцеловал меня уже по-настоящему.
Мама! Бабочки прилетели! Кто вызвал некроманта??
Никто.
Они просто ожили.
– Прости, – вновь прошептал парень, на мгновение отстранившись.
Оказалось, бабочки не умерли, а просто спряталась где-то! И теперь они, большие, яркие и очень красивые, вдруг выпорхнули откуда-то и, безмолвно веселясь, стали летать над нашими головами, задевая крылышками волосы. Нет, честно слово, это был не ветер, а именно бабочки!
Кей прижал меня к себе одной рукой, а второй гладил по волосам и по лицу, и я чувствовала себя счастливым большим мотыльком, дорвавшимся до света, но сумевшим найти себе особенный огнеупорный костюм, не дающий свету сжечь меня.
Ну кто придумал эту любовь, чувства, бабочек, Антона, в конце концов? Почему я с ним таю, как шоколадка, зажатая в горячих пальцах?
Кто-кто! Конь в манто! И баба с пистолетом… Хватит с ним цело… ладно, ладно, только не кричи, я тоже, пожалуй, немного того… понаслаждаюсь. Но все равно это неправильно! И не надо его обнимать! И не трогай его волосы, дура! Какая мне разница, что тебе давно хотелось? Ну, поганец, почему ты так здорово это делаешь – целуешься?
Наверное, наш поцелуй длился долго, очень долго, потому что солнце поднялось совсем высоко, у меня даже успели немного устать губы, и его дыхание было ненормально горячим, а объятия – более откровенными. И вообще – у Антона, как у девицы, ресницы дрожали, кода он целовал меня. Это вообще нормально?
Но все же я сумела отстраниться от парня первой. И я до сих пор этим горжусь. И бабочки тоже! Это они меня, кстати, наверное, за уши оттаскивали от Кейтона.
Нашла чем гордиться.
– Катя, – к моему ужасу, Антон опустился передо мной на колени и взял в свои руки мои ладони, поцеловал их и произнес нервно, но упрямо, – я люблю тебя и хочу, чтобы у нас были настоящие отношения. Малышка, я хочу, чтобы ты надела это кольцо и улетела со мной.
– Чего? Куда? – Я все еще не могла прийти в себя после поцелуя. Что я натворила? А моя гордость?
В одном зловещем темном месте…
– Ты же знаешь, что «На краю» улетают. В Москве нас ждет последний концерт. Потом запись нового альбома в Германии. Потом – гастроли. Солнце – да, признаю, это звучит сладко, но ты не разрешаешь называть тебя малышкой – короче, поехали со мной? Я никогда не брошу тебя, и денег у меня хватит на все твои капризы. Просто будь со мной всегда. Я буду петь для тебя одной. – Его голос понизился до заманчивого шепота.
Я ошарашенно смотрела в серые глаза парня. Он шутит? Я? Уехать? Из родного города? Бросив родных? Не окончив даже университета? Да ни за что в жизни!
К тому же… Вдруг он все же оставит меня? Слова – это одно, а действия – совершенно другое. Бросит – я не переживу этого, честно, не переживу. Алину же он оставил – значит… и меня сможет. Или нет?
