Люди смотрели на то плачущего, то хохочущего главаря банды и поёживались, размышляя: придуривается он или вправду так страдает.
В райцентре была только одна действующая церковь, и её настоятель страдальчески морщился, когда Горнист в энный раз приезжал венчаться. Отказать ему означало приговорить себя к смерти. Иногда его видели в церкви совершенно невменяемого, когда он долго беседовал о чём-то со священником и «плакался горько». Его банда вообще чуть ли не в полном составе посещала все службы. Некоторые даже ходили на исповедь, после которой у священника начиналась лихорадка, потому что он не знал, можно ли по человеческим меркам отпускать такие грехи, о каких ему довелось узнать, а люди Горниста ехали на новые дела. Привыкшие ко всему люди часто могли наблюдать сцены, когда к церкви подъезжала машина, из неё выскакивали крепкие бритоголовые мальчишки из банды Горниста и обращались с просьбой к попу:
– Благословите, батюшка, на важное дело.
Священник смущённо благословлял ребят и начинал мучительно думать, что за дело они затеяли на этот раз. Порой выяснялось, что после этого они ехали на грабёж или убийство. Братва иногда пригоняла священнику украденные с мокрого дела машины на окропление святой водой. Наличием бандитов в России никого не удивишь, но Православная Церковь ещё не знала такой любви к себе с их стороны. Члены банды Горниста нисколько не скрывали то, чем они занимаются, демонстрируя знакомым девицам свои пистолеты и показывая, как они умеют из них стрелять по шишкам на ёлках. Пожалуй, это было единственным, что они умели делать, резвясь на обломках исчезнувшего государства. Так вот и резвились эти мальчики, не нашедшие применения своим силам и умениям в том развале экономики и труда, который стала представлять собой наша некогда мощная аграрная и промышленная держава.
Как-то раз я шла от станции домой после работы, а около меня остановилась, как сейчас говорят, навороченная машина. Из неё выскочили два парня из команды Горниста: на одном была какая-то сбруя, на которой висела расстёгнутая кобура, а другой зачем-то изображал из пульта дистанционного управления от телевизора мобильный телефон, который тогда в России ещё был в диковинку. Хотя теперь говорят, что сегодня признак успеха – это не мобильный, а как раз рабочий телефон. Стационарный и неизменный. Как и раньше, когда люди были «обречены» на годы стабильной работы на предприятиях. Такие учреждения, казалось бы, и конец света выдержат, а не будут скакать с места на место в поисках более дешёвой аренды из полуподвала в сарай, где телефонный аппарат если и был, то его вырвали с мясом из стены бывшие обитатели, когда драпали от налоговиков или рэкетиров.
– Эй, деваха, стой! Выпей с нами за здоровье Горниста! – заорали мне «крутые».
– А что случилось-то?
– Ка-ак «что»?! Женится наш Горнист! Нам сказал, чтобы весь город и окрестности были пьяными по такому поводу, вот мы и работаем.
– Что ж мне водку пить, что ли? Дайте хоть шампанского.
– Айн момент, фройлен!
Мимо пронеслось ещё несколько пульсирующих громкой музыкой автомобилей, так что басы даже отдавали в дорогу и в ноги прохожих. Одна из них резко и визгливо затормозила, и из неё вылез холёный, но какой-то смертельно уставший и опухший от непрекращающегося веселья Трубачёв:
– А-а, пионэ-эры юные, – увидел он меня. – Пионер, к борьбе за дело великого Ленина будь готов!..
– Здрасьте, Владислав Палыч, – ответила я, не зная, как его ещё назвать. Не Горнистом же.
Горнист усмехнулся, а мне стало интересно, как же его всё-таки называет жена.
– Сладкий, чего ты вылез-то? – окликнул его слегка пьяный и знакомый женский голос из машины, и следом за голосом из окна высунулась Надька Карпинская, первая красавица нашего бывшего класса, в свадебном платье. – Ой, Натаха! Ты? А я вот замуж выхожу за бандита!
– Мы не бандиты, а благородные пираты! – ответил Горнист словами Весельчака У, героя из популярного в годы нашего детства мультфильма.
– Так за кого ещё выходить-то? – не сл у шает его На дежда и словно бы оправдывается перед кем-то. – Кругом ведь одни отморозки или нытики, так что уж лучше за бандита.
– Поздравляю.
– Так, я вижу, мальчиши-кибальчиши накурились анаши: что это вы женщине наливаете? – вмешался Трубачёв. Я ж сказал: бабам – вино, мужикам – водку. Чего ты шампанское-то выпер: Новый год что ли?
– Дык, это… она сама сказала: хочу, мол, шампанского, – испугался тот, что с кобурой.
– Да неважно, котик. Горская, давай выпьем за моё счастье, – вылезла Надежда из машины. – А ты откуда идёшь?
– Я с работы еду.
– Ты чё, работаешь?! Наталья, это несерьёзно! Женщина не должна работать. А это что такое? – Надежда увидела выглядывающий из моей сумки учебник по начертательной геометрии. – Ты к тому же и учишься? С ума сошла! Натаха, мужики боятся и ненавидят образованных баб, уж поверь моему слову!
– Да ладно, – я не знаю, как мне отделаться от этой компании. – Какой прок от таких мужиков, которые боятся и ненавидят баб?
– Ну, им просто перед дурами легче свою дурость демонстрировать, – объяснила мне Надежда.
– Потому что вы, бабы-заразы, и так умнее нас, дураков, – засмеялся Трубачёв. – А если вы ещё и с образованием, так мы вообще вам в подмётки не годимся. Хотя я женщин не боюсь – я их обожаю.
– Сладкий, когда мы в церковь поедем? – спросила Надька, легко опрокинув в себя бокал вина.
– Едем, цыпа! Все смарагды и яхонты будут твоими! – Горнист сделал широкий жест рукой и спросил меня: – Может, тебя до дому довезти, пионерка?
– Не-а, я пройтись хочу.
Я пришла домой, а родители сразу запеленговали запах вина.
– Мать, а мать, – в шутку негодовал отец. – Дочурка-то наша пила где-то. Вот, вырастили дочу: навеселе домой приходит, студентка-комсомолка.
– Это Трубачёв женится и всем наливает, – ответила мама.
– Да знаю я. Вон они к Арнольду пристали, – сказал отец, глядя в окно.
С улицы раздавались пьяные хохот и возгласы «пей до дна! пей до дна!». Это наш мэр навещал бывшую супругу, которая жила в нашем подъезде, и здесь-то его и подкараулили люди Горниста.
Так же шумно и весело он отмечал теперь свой День ангела седьмого октября, на что некоторые бабульки ворчали, но так, чтобы Трубачёв не услышал:
– Чёрту служат, а Богу поклоняются. Ведь ведут себя страшнее дьявола, а с ангелами всё ж таки дружбу водят. Вот времена-то настали!
Когда из его банды кто-нибудь погибал, то объявлялся негласный траур на несколько дней с прекращением всяких дискотек и увеселительных мероприятий в посёлке и окрестностях. Никто против этого не возражал, потому что рядовым гражданам и так было не до веселья. Но похороны этих мальчиков проводились так шумно, что больше напоминали праздник. Погибшего обязательно, как уже можно догадаться, пышно отпевали в церкви.
Горнист построил себе роскошный дом на бывшем совхозном поле, где раньше даже партийные боссы не могли выхлопотать себе самый маленький огородик. Место это было хорошо тем, что никогда не заливалось водой во время весеннего паводка. Дело в том, что речка наша извивается в границах города, как синусоида, и если уровень воды в ней немного повышается, то на месте этой синусоиды образуется сплошная полоса воды, поэтому во многих домах у реки к весне готовят лодки. А совхозное поле никогда не заливает, поэтому Горнист именно там построил свой особняк, который был выше и краше, чем дом самого Арнольда Тимофеевича, из-за чего тот тайно, но всё-таки переживал. Теперь в каждом городке, посёлочке и даже деревеньке появилась своя местная Рублёвка, которая усердно застраивалась домами в новомодном архитектурном стиле «чей терем выше». Вот и на нашем бывшем неприкосновенном совхозном поле повырастали особнячки начальника ГАИ, директора рынка, племянника местной «королевы бензоколонки», внука бывшего инструктора райкома КПСС и прочих важных единиц общества. Старожилы щурились:
– Ничего, пусть отстраиваются: будет что экспроприировать.
В целом всё было чинно и тихо, но у дома Горниста частенько по ночам гуляли развесёлые компании. Они палили в воздух сигнальными ракетами, жгли фейерверки и с превеликим визгом купались в реке.
Волков же, которого с лёгкой руки Горниста стали называть Вожатым, вёл себя очень тихо и не любил Трубачёва за его склонность к эпатажу, показной и потому неестественной религиозности, сору деньгами и разным дешёвым распальцовкам. Он никогда не сидел в тюрьме и, как сам говорил, не собирался этого делать, невзирая на расхожую русскую пословицу про зарок от сумы и тюрьмы. Поговорка эта, кстати, лучше всего иллюстрирует вечную зыбкость и двоякость жизни в России в экономическом и юридическом отношении. Мол, как осмотрительно и законопослушно себя не веди, а всё одно: можешь в любой момент обнищать или загреметь на нары. И среди его людей уголовников было мало, поэтому нравы зоны в его банде, больше похожей на армию, не прижились. Как ни странно это покажется, но был он человеком весьма начитанным и даже успел до начала своей бандитской карьеры закончить один из технических вузов Ленинграда. Изъяснялся исключительно на правильном, чуть ли не литературном русском языке, чего раньше никто и не заметил бы, но теперь на фоне повальной «блатомании» такая черта стала обращать на себя внимание. Он вообще умудрялся соединять в себе какие-то несоединимые качества: был хладнокровным и крайне вспыльчивым одновременно, был главарём и в то же время совершенно не тяготел к лидерству. Говорили, что обожает своих жену и детей, и в то же время мог выбить душу из чужой жены каким-нибудь страшным способом на глазах у её осипших от крика ужаса детей. Горнист побаивался Вожатого, говорил, что тот не только любит книжки читать, но и в своё время научился у моджахедов подкрадываться к людям незаметно, так что и не знаешь, с какой стороны его ждать.
