Ознакомительная версия.
А потом я сел и задумался о том, что такое везение.
Вот, например, мой дед, генерал, был репрессирован дважды, а, значит, дважды ходил по краю жизни. Дважды незаслуженно и бессмысленно рисковал тем, что, в лучшем случае, сгинет в холодных до мозга костей, и голодных до дистрофии колымских или воркутинских, известных ужасом смерти, или безвестных, и оттого еще более страшных, интинских, омских, волжских, читинских или еще каких, многосотенных, номерных лагерях.
И, вроде, не повезло моему деду.
Но сам дед, считал, что ему повезло.
Потому, что в первый раз, его арестовали в середине июня сорок первого, а в июле, многих генералов и старших офицеров, в том числе и моего деда, стали выпускать – не хватало Сталину командиров для бессчетной армии.
А второй раз, деда арестовали первого марта пятьдесят третьего, а уже седьмого марта, Берия стал выпускать подследственных.
Такое вот, везенье-невезенье выпало моему деду.
И, поди, разберись – где она, правда…
Я думал о везенье.
Не догадываясь о том, что о везенье думает и мой друг Андрей Каверин.
Может, мистика в этом какая.
А, может, о везенье думают все нормальные люди…
Хотя, приходить к выводу о нормальности в то время, когда другой мой друг, Вася Никитин, находится в сумасшедшем доме, не очень корректно. Как, вообще, не очень корректно, приходить к выводу о нормальности.
Когда-то, на какой-то презентации еще более какой-то выставки, мне пришлось разговаривать к кем-то, с кем я был знаком чуть-чуть, или не знаком совсем, что еще менее ответственно. Кстати, выставка мне совсем не понравилась, но я не говорил об этом, когда перешагивал через ворох грязных, мятых рубашек носков и трусов, разбросанных по полу. Я как-то не понял, что это искусство, потому, что никогда не относился как к искусству к тому, что иногда скапливалось на полу в моей собственной ванной.
В этой мешанине я и разговаривал с тем самым кем-то.
И хотя я слушал его не очень внимательно, до меня все-таки донеслась его фраза:
– У вас, людей творческих, иной склад психики, необычный.
Видимо, я к тому времени еще не много выпил даровой водки, и потому, не ответил.
Хотя, ответ у меня был:
– Необычный, иной склад психики, у людей нетворческих…
А у творческих – с психикой все в порядке…
…Потом мне позвонил Андрей:
– Что тебе сказал Петр?
– Что у Олеси СПИД.
– А, что еще он сказал?
– Больше ничего.
– Н-да. Петр такой умный, что даже молчит, когда ему нечего сказать.
На политические разговоры меня не тянуло, и поэтому я не сказал, что именно этим, Петр отличается от нашего правительства.
Я вышел на балкон. Подо мной был пустой двор, уже оставленный шедшими на работу, пустая мостовая, от которой откатили машины работавших, и еще не начали заполнять те, кто остановился возле нашего дома по своим, дневным делам.
Впрочем, мостовая оказалась не такой уж пустой – на ней, прямо под моим балконом, одиноко стоял мой «Ленд-ровер».
Я посмотрел на свою неприкаянную машину и подумал о том, что сейчас мы с ней оба одиноки.
Дело в том, что последнее время, я ощущаю вокруг себя какой-то вакуум.
В любом случае, мне одинаково не нравится и то, и другое.
Вакуум – это пустота.
А пустота начинается с безразличия.
Мне стало надоедать все, что я делаю, а тому, что я делаю – стал надоедать я.
Толи это начала кризиса, который у меня всегда короткий – с неделю, не больше, но глубокий и жилотянущий, толи это конец молодости, которая во мне, кажется, подзатянулась.
С этим предстояло смириться.
Так, как ничего серьезного на горизонте не предвиделось, если не считать того, что я собирался заключить договор с Домом Высоцкого о написании серии картин по песням Владимира Семеновича.
Впрочем, собирался я сделать это уже давно, а то, что собираешься сделать давно – вроде, как, уже и не собираешься.
И, как назло, погода стояла такая, что болеть не хотелось – тихая, солнечная, с приятным ветерком, на уровне моего, пятого, этажа. Болеть не хотелось самому, и не хотелось, чтобы кто-то был болен.
Торопиться мне было рано – у Петра дорога к Каверину занимает не меньше часа – вот я стоял на балконе и думал.
Может, будь мое состояние иным, я и думал бы по-другому.
А-то, выходило одно:
«…Зло, не то, чтобы стало сильнее, просто оно, как-то разгулялось.
Развязало себе руки, не ощущая рук, противодействующих ему.
Я не переоцениваю свои силы.
Конечно, я мог бы свернуть шею паре торговцев наркотиками, но меня за это просто посадили бы в тюрьму.
И ничего, в конечном счете – не знаю, бывают ли другие счеты, но выражение очень точное – не изменилось бы ни в мире, ни в моем дворе.
Тем более, я ничего не могу поделать с организованной преступностью, коррупцией, эпидемиями.
Что, там – с обыкновенным хамством в трамвае – и-то, справиться мне не под силу.
Но это не повод, мне, здоровому мужику, ни делать ничего.
И если я смогу хоть в чем-нибудь помочь одному человеку – я сделаю это.
И пусть, этим человеком станет почти не знакомая мне девчонка…
Значит, такая судьба нам с ней – обоим…»
О том, что, приблизительно в это же время, приблизительно так же думали и мои друзья, я не знал.
Вру.
Я знал это точно, потому и разговаривать нам долго не пришлось, когда мы, наконец, встретились у Андрея Каверина.
Мы не давали никому никаких слов, не были связаны никакими обязательствами. Больше того, попавшую в беду девчонку, мы едва знали, и ничем не были ей обязаны. И поступали мы так, как поступали не потому, что это нам нравилось. Просто, каждый из нас считал это правильным.
Это – очень большое дело – делать так, как считаешь правильным.
Может, с этого и начинается свобода.
А, может, это уже ее высшая стадия…
Мы поступили так совсем не потому, что мы были добрыми.
Добрый – это, вообще, не тот, кто хочет делать добрые дела.
Добрый тот, кто понимает, где начинается зло…
Мы собрались у Андрея Каверина, все трое.
Не четверо, как когда-то раньше.
Впрочем, вместе с нами собрались и наши души, так, что в каком-то смысле, нас оказалось шестеро, а не трое.
Это уже был небольшой отряд – для атаки, конечно, маловато, а вот на спецоперацию в тылу врага, набиралось достаточно…
…Все наши эмоции возникают из-за того, что то, как мы живем, не совпадает с тем, как мы хотели бы поступать.
Пожелать сделать доброе дело легко, но как только попытаешься его сделать – сразу ощутишь, что понятия не имеешь о том, как оно делается…
…Разумный человек определяется тем, как быстро он находит самое простое из правильных решений.
И такое решение у нас было.
Я позвонил доктору Зарычеву и Ване Головатову.
Не то, чтобы мы рассчитывали на панацею.
Просто нормальным людям всегда нужен кто-то знающий больше, кто должен сказать, с чего начать.
Советы специалистов разнились как полюса земли, и, как у Арктики с Антарктикой – в них обоих было что-то совершенно одинаковое.
Доктор Зарычев сказал, что начать нужно с того, что показать Олесю хорошим врачам.
Ваня Головатов сказал, что начать нужно с поиска денег.
Не знаю, догадываются ли люди о том, как часто говорят об одном и том же, давая совсем разные советы…
Что касается меня, то я узнал очень много нового о СПИДе, о том, о чем говорят многие, и еще больше людей – умалчивают, что красноречивее любых слов.
Оказалось, что СПИД – это, как бы и не болезнь вовсе, хотя разносится обычными вирусами. Не обычными, конечно, а своими собственными, но вполне нормальными, если к вирусу подходит это прилагательное.
А вот дальше начинаются странности. Начинаются они с того, что человек, у которого СПИД, может не болеть, а просто носить эти самые вирусы в себе, как крошки табака в кармане.
Только себя, как карман, человек вычистить не может, потому, что проклятые вирусы поселяются не только в крови, но и во всех жидкостных пространствах, и, прежде всего, в протоплазме клеток, так, что даже полное переливание крови не спасет того, кто заражен.
В слюне, поте, слезах человека, зараженного СПИДом – эти вирусы есть, но их так мало, что они не могут размножиться до числа, опасного здоровью окружающих.
И только в крови этих вирусов достаточно много, чтобы стать трагедией.
И еще, в генах – ближайших родственниках всех вирусов, не выросших в вирусы, а так и оставшихся вирусами недоделанными – вирусы СПИДа плодятся в собственную волю.
Дальше происходят чудеса, не снившиеся мастерам ужаса из прошлого. Вирус СПИДа вызывает не одну, какую-нибудь особенную, пусть самую страшную, болезнь, вроде чумы или оспы.
Вирус СПИДа вызывает все болезни. Первый россиянин, зараженный СПИДом, например, умер от обычной язвы.
Конечно, все это я понял, как дилетант, и упаси боже, кому-нибудь изучать СПИД по моему незнанию простофили, но одно понял я ясно – лекарства против СПИДа не существует и не может быть в обозримом будущем – слишком быстро мутируют вирусы, адаптируясь к каждому новому лекарству.
Ознакомительная версия.
