Мучили. Портили и так сложный характер.
В письме академик З. возмущался тем, что ему, русскому еврею, ученому с мировым именем, очень сложно живется в полуфашистском окружении людей, которые предпочли материнский язык языку великой родины. Он жаловался, что мыслительный процесс не доставляет ему такого удовольствия, как прежде, и требовал объяснить, почему его именная, законная стипендия, которую он тратил исключительно на нужды поддержания мозговой деятельности (чеки прилагаются), перестала поступать без всяких объяснений со стороны уважаемого университета.
Чеки были на эстонском. Из знакомых слов читался только «кефир».
Кафедральные тетки громко возмущались в туалете. Дядьки, вероятно, тоже. Но мужской туалет Анна Аркадьевна убирала пустым, без посетителей.
Теткам Анна Аркадьевна сказала: «Смывать за собой научитесь!» – и потребовала чеки на сверку.
Финансовый гений. Такая жалость, что в Анне Аркадьевне он погиб, не родившись. Такая жалость. Трех дней – и это с учетом безотрывности от основного места работы, – трех дней хватило, чтобы понять: академик З. тоже получал двадцать процентов. Плюс-минус погрешность.
Плюс Рита. Плюс Таисия Яковлевна. Их Анна Аркадьевна вычислила давно. С самого начала.
Оставалась еще пятая часть. В ком-то из них. Из тех, кто брезговал, поджимал губы и густо презирал. Или из «этих» – с голыми пупками, проколотыми носами, с зачетками и без мозгов.
В ком-то из них…
Анна Аркадьевна сомневалась.
Ей хотелось немедленно найти, схватить за руку, поставить на вид и ткнуть пальцем. Но и не искать, оставить все как есть, хотелось тоже. Она замирала со шваброй прямо посреди коридора и задумчиво смотрела в окно. А должна была вглядываться в лица. А при чем тут лица? При чем? Если просто знать, что в ком-то из них – пятая часть? Просто знать – это намного важнее.
Ее можно было закатывать в банки. И подписывать: «Сгущенная ненависть. Срок хранения – вечность».
Эти банки можно было бы варить в больших кастрюлях. Долго-долго, чтобы ненависть становилась не только приторно-сладкой, но и годной для склеивания коржей, строительства пирамид, пропитки стен и отливания наград. Медалей, орденов и почетных грамот солдатам воюющих армий.
Клементина Рудольфовна Гольденберг. Литовская принцесса, католичка, нет, не еврейка. Шведка по отцу. Подите вон! Подите вон и проверьте!
Мария Абрамовна Иванова. Плебейка. «С Одессы». И тут как раз еврейка. И не надо ля-ля! Муж Иванов не снимает ответственности за распятие Христа. И что за привычка – вечно прятаться за русскими? Они в той истории ни при чем.
Мы как философы знаем об этом лучше других!
У Клементины был Платон. Плато. И античные трагедии. У Марии – Аристотель и христианская традиция.
Они встретились и возненавидели друг друга.
Греческая трагедия и христианская традиция.
Двадцатый век как раз силился завершиться. И тихие почти, срединные восьмидесятые обещали, что дело это будет медленным и скучным. Как выяснилось позже, соврали.
…Прежде всего Клементина Рудольфовна отбила у Марии Абрамовны курс «Истории философии». Мария Абрамовна не сдалась так просто. Она была почти коммунистка. Кандидат в члены партии. В двадцать пять лет! В тихие годы это было уже не страшно, но еще почти важно.
Мария Абрамовна написала жалобу в партком и статью в «Вестник Сорбонны». Ну, может, не «Вестник». Приняли и то, и другое.
Историю философии (в министерстве!) разделили на «до» и «после». В нейтральной полосе остался XVII век. Клементина вычитывала его полностью. Мария подхватывала и вычитывала по новой. Но по-другому.
В XVII веке волосы студентов стояли дыбом. Это было неудобно. Студенты стали стричься коротко, почти под «ежик», а потом и вовсе налысо. Так родилась мода, распространившаяся вскоре на все отсталые слои населения. В основном бандитские. Неправда, конечно. Но такова легенда. Все постриглись и обрились. Хотя проще было плюнуть.
Но плюнуть было нельзя, потому что Клементина Рудольфовна (К.Р.) и Мария Абрамовна (М.А.) были для факультета всем. Или вместо всего. Это любовь сильна как смерть. А ненависть – не сильна. Зато всегда «вместо». Вместо жизни, например. Или вместо времени. Ненависть – это щит. Броня. Кто пробовал, знает.
* * *
К.Р. была богата (любовники! – М.А .) и развратна (какой стыд! – М.А .). У нее были «Волга 24–10», отдельная квартира и способность смотреть на мужчин не моргая и не отрываясь. От смотрения шел запах. М.А. называла его запахом преисподней. Но всем казалось, что от взгляда К.Р. пахнет фиалковым мылом, горчицей и яблоком-дичкой.
И именно яблоко-дичка создавало эффект набегающей слюны.
К.Р. было двадцать три. Она совмещала аспирантуру с преподаванием. Потому что была блатной. В старинном, советском смысле этого слова. Блатной (пристроенной) литовской принцессой.
К.Р. любила студентов. К.Р. любила студентов, а не толстых лысых дядек со связями и деньгами. Таких дядек и сейчас никто не любит. Правда, сейчас они уже не такие толстые, как прежде. Толстые дядьки из пыльных кабинетов были у К.Р. для денег. А любила она только студентов. Во время семинара могла сесть на стол… (Сесть?! Взгромоздиться! Взобраться! Ввалиться! Такие жопы не предполагают легких глаголов! – М.А .)
…сесть на стол, подтянуть колено к подбородку и замолчать минут на пять. Пяти минут К.Р. обычно хватало, чтобы выбрать себе одну простую и одну сложную задачу. Их она и решала весь семестр. Из задач получались пажи. Из пажей – корпус.
М.А. любила мужа и достойную бедность. В конце концов, она была старше (двадцать пять) и тогда считала, что лишние годы – это не лишний ум.
Муж М.А. Саша Иванов писал стихи и работал бригадиром на стройке. Это были акты неповиновения режиму: и стихи, и стройка. Какому именно режиму, никто точно не знал. Иванов хранил это в тайне.
М.А. была уверена, что живет с гением. И гений выбрал ее сам: подошел на остановке, предложил проводить. Проводил, вымыл руки в ванной, голову тоже, а ноги не стал, хотя соседей тогда не было дома и можно было бы не стесняться.
Потом прочел стихи. И сразу предложил жениться. Гений…
М.А. предложение приняла и так окрылилась, что выучила древнегреческий, старофранцузский, вплотную подобралась к арамейскому и санскриту, и даже к какому-то еще. (И все это лишь бы ни с кем не разговаривать и не показывать никому свою дурость! – К.Р .)
Но страсти у М.А. к Иванову особой не было. И не особой тоже. Не получилось как-то. Но чтобы ветвь гения не угасла, М.А. родила сына Диму. А в декрет не ушла. Назло К.Р., которая уже предвкушала победу в деле справедливого и педагогически обоснованного объединения курса «Истории философии».
* * *
К.Р. попала в тупик. Не из-за М.А. Много чести!
Выбранный (избранный! – К.Р .) студент Б. не решался. Ни как сложная задача, ни вообще. Не проникался прямыми цитатами из «Диотимы» и «Волгой 24–10». Пугался слова «вакханалия» и прятался в мужском туалете.
Он был тупым. Как выяснилось позже. Совершенно, банально, торжественно, звеняще тупым. Хотя тупое вроде не звенит…
Тупым, но ясноглазым. Но «в бесстыдство одетым». Но «в сознании радостном силы». И еще смуглым, как леди шекспировских сонетов, зависших на нейтральной территории XVII века.
К.Р. пролетела. М.А. пала. Сначала метафизически. Во снах и песнях (М.А. пела в ванной; там многие поют). А затем и вовсе в полный, осязаемый, значительных размеров и бесконечных объятий грех.
Хорошо, что М.А. была почти коммунисткой с новой моралью, а не католичкой со старой, как некоторые.
Студент Б. пришел просить руки М.А. на кафедру. После заседания К.Р. взяла больничный. Через окно палаты она выбросила белый флаг.
Заведующий кафедрой студенту Б. отказал, так как у того было два «хвоста». А значит, студент Б. стоял на очень низкой ступени эволюции, даже ниже кошек и собак, потому что у тех все-таки по одному хвосту. М.А. огорчилась. Она хотела как-то защитить студента Б. Привести положительные примеры. Но в голову приходили только глупости. Аквариумная рыбка двухвостый петушок. И «Кузя двухвостый» из рассказов Виталия Бианки. Рыба и птица. Даже не млекопитающие. Действительно, обидно низкая ступень эволюции.
К.Р. вышла из больницы (клиника неврозов! – К.Р .; дурдом! – М.А .) победительницей. Она завершила диссертацию и получила на нее отзыв академика Лосева. (Это почти что отзыв самого Платона, только на русском языке.) Отзыва, правда, М.А. не видела. И никто не видел. Ни в упор, ни вообще. (Отзыв – вранье! – М.А .)
Вранье…
А правдой стал разбор личного дела ассистента Ивановой М.А. на партсобрании. В повестке дня значилось так: «О моральном разложении, повлекшем за собой тяжкие последствия».
Тяжкие… Да. Студент Б. (тупой! – К.Р .; но ясноглазый – М.А .) написал прощальное письмо ректору и выбросился из окна общежития.
