Ознакомительная версия.
Волобуев на меня не сердился. Сердито говорил, но не сердился. Мне, как обычно, было хорошо и тепло в его присутствии.
– А ты, – обернулся к моему партнеру, – Григорьев, ты считаешь, что к женщине, к красивой женщине… Кудряшова! Это я в основном для тебя сказал, соберись! Что к женщине можно привалиться вот так, как к фонарному столбу после двух бутылок горячительного?
Мой партнер, тот самый Сережа Григорьев, который сломал руку на первом курсе, показывая капризного малыша, пожал плечами. Волобуев улыбнулся, вышел на площадку, отодвинул Сережу и обнял меня сзади за плечи, медленно и аккуратно.
– Смотри, Григорьев! Да не на Кудряшову! На меня! И учись. – Алексей Иванович еле заметным движением прислонил меня к себе. И теплая, нет, горячая, нет – просто невыносимая волна захлестнула меня. Как я могла думать о ком-то еще, кроме Волобуева? Какой там Ника!.. Маленький насмешник, несолидный, несерьезный – в сравнении с царственным, солнцеподобным Алексеем Ивановичем…
Сережа Григорьев тоже уловил это интересное движение – чуть-чуть ближе, чем нужно, ведь из зала это никто не увидит… И решил повторить. Я отпихнула своего однокурсника.
– Ты чего? – обиделся он. – Алексей Иванович же показал!
– Что ты говоришь? – засмеялась я. – Что он показал? Стой спокойно, ровно. Не надо меня руками трогать вообще.
– А как же тебя обнимать? – удивился он.
Волобуев тоже смеялся. А у меня тогда пронеслась мысль: а правильно ли я выбрала профессию? Ведь действительно, переводчицам совсем не обязательно обниматься с теми, кто неприятен. Сережа мне был вполне симпатичен, но обнимать его, чувствовать его руки у себя на плечах, мне совсем не хотелось. А нужно было.
На следующем занятии Волобуев сказал:
– Поиграли? И хватит.
– Вы меня меняете? – расстроилась я. Ну понятно, какая из меня поэтесса Серебряного века, страстная, странная…
– Да нет! – засмеялся Волобуев. – Мизансцену меняем. Ни плакать, ни обниматься не будем. Все сделаем по-другому, красиво.
И сделал. И было красиво. Сережа шел рядом со мной и лишь касался моей руки. А я смотрела на Волобуева и была счастлива. Вот это – мое. Точнее… Не мое, нет. Но то, что мне нужно. Может быть, когда-нибудь… Как-нибудь… Непонятно, как… Никого не обижая… Ничего чужого не ломая… Само собой как-то так получится…
Дальше не думалось. Но все равно было волнительно и радостно.
– Ты ничего еще о себе не знаешь, Кудряшова, – сказал мне после репетиции Алексей Иванович.
Я не нашлась что на это ответить.
– Я прав?
– Наверно.
– И это симпатично.
Я не поняла, что он имел в виду, но спорить не стала. Как с ним можно спорить? Находясь рядом, можно лишь растворяться в его мощной жизненной энергии, наполняющей пространство вокруг него, перехлестывающей со сцены в зал, когда он играет, и мгновенно вовлекающей в свое поле. Вот ты была, а вот тебя нет – есть лишь он, он, с его мягкой улыбкой, добрыми глазами, высокий, сильный, уверенный в себе, любящий мир, который любит его.
* * *
– Кудряшова, опаздываете, – Марат Анатольевич покачал головой. – Через полчаса начинается спектакль.
Сидящий уже в костюме наш зав. труппой Валера Спиридонов активно поддержал его:
– Спрашивали же тебя – будешь успевать или нет. Или будешь всех подводить.
– Я не подвожу, я же приехала. Можно я пойду гримироваться?
– Иди уж, – вздохнул Спиридонов.
Как я этого не люблю. Если бы сейчас не было Марата, Валера кокетничал бы со мной, вызвался бы подавать костюм, сидел бы рядом, пока я гримируюсь… Валера был женат, но жену его никто никогда не видел. Она почему-то не приходила на спектакли. Или приходила, но не заходила за кулисы. Валера объяснял, что она сама когда-то была актрисой, а потом ушла в бизнес и театр не любит. Но вел он себя как абсолютно свободный человек.
Со мной в одной гримерке переодевалась Олеся. Сегодня у нее было очень дурное настроение, я это поняла сразу. Хотя на этом спектакле Олеся всегда бывала сильно не в духе. Мы играли очень странную пьесу американского драматурга, в которой в одном придуманном месте встречались персонажи из разных романов – Эсмеральда из «Собора Парижской Богоматери», Дама с камелиями, Дон Кихот. Две центральные женские роли достались Агнессе, жене Марата, и мне. Слов у нас было немного, но действие вертелось вокруг нас. Остальные были практически массовкой.
Олеся бесилась, Олеся бунтовала, Олеся закатывала скандалы – громкие и камерные, с горькими слезами. Но все было бесполезно. Эсмеральда – цыганка, и Марат решил, что мне роль стройной, темноволосой, страстной девушки больше пойдет, чем крупной, дебеловатой, бесцветной Олесе.
На самом деле Олеся обладала удивительной внешностью, универсальной. Из нее можно было слепить все, что угодно. На лице – все, что хочешь, нарисовать. Олеся могла быть любой. Потому что она была талантлива. Если бы не вздорный характер, ее актерская судьба точно сложилась бы по-другому.
Бывает, конечно, и человека с невыносимым характером удача порой возьмет за ручку и тащит, тащит, через все срывы, соблазны, интриги, невезения, болезни – туда, к заветной, волшебной славе, где самые полные залы, где самые лучшие роли, самые яркие чувства и прекрасные слова, написанные великими писателями для великих актеров. Но Олесина удача в какой-то момент ее потеряла. Отпустила на мгновение руку, обернулась – а вместо Олеси уже кто-то другой, локтями всех растолкал, Олесю отодвинул и – вперед, за удачей и славой! И Олеся осталась одна – со своей милой мордашкой, умением плакать без повода на сцене, щелк! – и ее большие серые глаза уже полны слез, со своим гибким голосом, выразительными руками, полными, но красивыми и длинными ногами.
– Чем так воняет? – спросила Олеся, активно шевеля маленькими круглыми ноздрями и наклоняясь в мою сторону. – Протухшие арбузы какие-то, что ли…
Я вздохнула, протянула ей свой шарф.
– Вот этим?
– Фу-у!.. – Олеся вскрикнула так, что к нам в гримерку заглянул Спиридонов, как будто стоял под дверью и ждал, не случится ли у нас чего.
– Всё в порядке?
– В порядке! – огрызнулась Олеся. – Воняет ваша звезда, Валерий Петрович!
– Чем? – как ни в чем не бывало осведомился Спиридонов.
– Помойкой! – заорала Олеся. – Тухлятиной!!! Провоняла здесь всё!!!
Есть такой проверенный способ. Актера перед спектаклем надо разозлить, довести до ярости или до слез, он выпустит все эмоции, всю энергию и выйдет на сцену пустой. Высокоэнергетичные люди наберут недостающую энергию – от партнеров, из зала, но все равно играть будет трудно. Опытные интриганы специально этим пользуются.
Хочешь навредить человеку – подойди за пять минут до выхода, дерни его, скажи гадость, расскажи небылицу: «А говорят, ты сидел?!» – «Я?! Я – сидел?..» – «Ну да. В Воркуте. Или под Тверью. Так где?» «Я не сидел…» – «А наколки у тебя почему на спине?» – «Да какие наколки? У меня?»
Или: «Ленка видела, как на банкете ты с режиссером…» – и дальше что-то очень неприличное, совсем, до судорог. «Ты что?! Я? Я – с режиссером? Да я…» Все, готово. Сердце колотится, в глазах темно, чушь, галиматья, а никак не докажешь. Напротив тебя стоит веселый человек и с улыбкой говорит тебе невозможные гадости про тебя самого, а ты ни оправдаться, ни разуверить не можешь. Потому что у того человека четкая цель – вывести тебя из себя.
– Это духи, – постаралась пропустить мимо ушей я Олесины нарочные гадости. – Мне казалось, у них легкий запах, если тебе не нравится, я больше не буду ими пользоваться.
– Это – духи? Так воняют твои духи? – никак не могла угомониться Олеся. – Из чего их делают? Из дерьма?
Я знала, что завтра она придет на репетицию абсолютно нормальная. В новой пьесе ей дали хорошую главную роль, с монологами, с любовными сценами, с песнями, Олеся еще и пела замечательно. Так что завтра настроение у нее будет прекрасное. А сегодня она об этом не думает. Она думает о том, почему я, а не она, играю главную роль. А она стоит в толпе, в некрасивом платье, подчеркивающем ее живот и отсутствие груди, и вместе со всеми слушает мой монолог, который я читаю плохо, отвратительно, ужасно, бездарно, тупо, бессмысленно, убого, коряво, шепеляво, гнусаво, фальшиво! И понятно, почему меня взяла Осовицкая, она любит бездарных и страшных, она не берет талантливых на курс, запороть такой монолог, надо быть совсем серой бездарью, ни о чем, ни про что…
– Всё?
Пока Олеся выкрикивала свое актерское отчаяние, находила для него красочные слова, я старалась представить себя в стакане. Большой стакан из толстого стекла, за которым ничего не слышно и плохо видно. Там, снаружи, сидит человек, молодая женщина, с сильно начесанными волосами, в которые вставлен огромный фиолетовый цветок, напоминающий каракатицу с хищными цепкими щупальцами, женщина открывает рот, широко, он кривится в разные стороны, переливается лиловая перламутровая помада, густо накрашенные глаза смотрят не мигая, смотрят прямо на меня. А я – в стакане. Острые, яростные, ненавидящие искры из Олесиных глаз не достают меня, разбиваются о пуленепробиваемое стекло.
Ознакомительная версия.
