Многие из местных жителей, чьей родины больше не существовало, не пожелали оставаться жить в построенных по стандарту однотипных сборно-щитовых домах (взамен затопленных рубленных из бревен), во вновь образованных поселках, на каменистой, большей частью малоплодородной земле на незатопленном участке Долины, у самых гор. Они разбегались кто куда, большинство ехали в Усть-Каменогорск, ибо областной центр рос, строился, требовал много рабочей силы, превращаясь в один из самых красивых и перспективных городов не только в Казахстане, но и во всем Советском Союзе. Остававшиеся шли трудиться на прокладываемую от Усть-Каменогорска до Зыряновска, по незатопленному краю Долины, железную дорогу, на возводимые по побережью нового водохранилища небольшие рыбный и судоремонтный заводы, но большинство притягивал цементный завод. То было крупное предприятие, производившее цемент на основе открытых здесь же залежей глины, обладавшей уникальными свойствами. Цемент высших марок шел на строительство шахт для пусковых установок стратегических ракет, ну а цемент более низкого качества на всевозможные гражданские строительные нужды. Все это теперь работало на энергии поднятой плотиной воды.
Оставшихся жителей, оказалось недостаточно, чтобы удовлетворить потребности вновь построенного цемзавода, где требовалось до трех тысяч рабочих, более мелких предприятий и подсобного совхоза. Невиданное дело, во вновь образованном поселке осталось много свободного жилья, ведь строили на всех усть-бухтарминцев, не рассчитывая на такое количество беглецов. Потому кликнули людей со стороны, суля работу, а главное жилье. Жилья в стране Советов испокон, с самого 17-го года, как оно зародилось, всегда не хватало. Так в Долину, вернее в то, что от нее осталось, вновь поселилось немалое количество неместных, пришлых людей. Поселилось и немало казахов. Селились как близлежащие из правобережных селений и стойбищ, из Калбинских долин, так и дальние, степные казахи.
Разрушение уклада вольной жизни кочевников тоже начался с 30-х годов. Хотя еще в 20-х большевики проводили среди степняков определенную «профилактическую» работу, выкорчевывая всех, кто имел отношение к мелкобуржуазной националистической партии «Алаш-орда», которая сформировала даже свой полк в составе анненковской Отдельной Семиреченской Армии. Так вот, запугав, и без того не больно бойких степняков, власть и их стала раскулачивать, реквизировать скот, прикреплять к земле, объединять в колхозы, заставлять одних пахать землю, сеять пшеницу, других приноравливать долбить в шахтах уголь, руду, работать на заводах. Но эти новые для них дела они делали плохо и вынуждены были мириться с ролью «тупого», «тормознутого» народа, которых чему-нибудь выучить так же трудно, как из кривого саксаула сделать прямую доску. Но постепенно со сменой поколений и повышением уровня грамотности росло, так называемое, национальное самосознание степняков. Казахская молодежь уже не хотела мириться с ярлыком второсортного народа, они все более осознавали себя титульной нацией. Но в начале шестидесятых это было еще не очень заметно. Бывшую Долину теперь населяли куда более разношерстные люди, но трений, ни на национальной, ни на социальной почве не возникало. Внуки и правнуки казаков-сибирцев не унаследовали черт своих предков, два столетия являвшихся здесь фактическими хозяевами, или прятали их глубоко, всячески скрывая свое происхождение. Бывшие крестьяне-новоселы, вернее их потомки, они так и не смогли почувствовать здесь себя полноправными хозяевами, хотя ради этого в года Гражданской войны сочувствовали большевикам и потом всячески их поддерживали. Киргиз-кайсацы, теперь именовавшиеся казахами… ну основная масса степняков никогда не отличалась экстремизмом, а молодая казахская интеллигенция еще не отрастила свои националистические зубы.
Когда завершалось строительство Бухтарминского гидроузла и заполнялось водохранилище, над страной, на двадцатикилометровой высоте пролетел супостат-разведчик. Долетел он аж до Урала, но там его достали ракетой. Чтобы и дальше не повадно было, стали повсюду, возле каждого важного стратегического объекта ставить ракетные заставы. Возле плотины появился ГАЗик с пожилым, седым генералом. Генерал ездил по окрестным горам. Артиллерист, полуоглохший на войне, он в новой ракетной технике смыслил мало, но знал, что людям, коих он своим выбором обрекал на службу здесь, нужна вода и место хоть мало-мальски пригодное для жизни. Когда выбирали место для казачьих застав двести лет назад, наверное, думали так же. Если царский генерал определил место для закладки станицы-крепости Усть-Бухтарминской у впадения Бухтармы в Иртыш, то советский генерал нашел место у подножия сопки, где протекала маленькая речушка-ручеек и стояла совхозная молочно-товарная ферма. Произвели отчуждение совхозной земли, ферма стала на время казармой. Построили домики для офицеров, потом для солдат кирпичную казарму, на сопку поставили диковинные фантастического вида антенны локаторов.
Так появилась «точка», одно из подразделений зенитно-ракетного полка, выполнявшего задачу по охране гидроузла, в первую очередь плотины, от возможного удара с воздуха. Такие «точки» окружали плотину со всех сторон, создавая над ней единое радиолокационное поле, для «засечки» и последующего уничтожения самолетов противника, вознамерившихся бомбить плотину.
Ракетные заставы-дивизионы заступили на боевое дежурство в начале 60-х. А в области тем временем продолжалось бурное строительство. Пускали новые заводы, закладывали рудники. Если раньше, в основном, добывали медь и свинец, ну и, конечно, золото с серебром, то сейчас к ним добавились титан, магний, бериллий … Ну, и как следствие в середине 60-х в Усть-Каменогорске заработал титано-магниевый комбинат. Таким образом, ударно трудясь, область полным ходом двигалась к «коммунизму», пока не наступила «Перестройка»…
Вечер второго декабря 1986 года, горная дорога. Фары тускло высвечивали пересекающие дорогу снежные струи. Местами, где вместо кюветов с подветренной стороны возникало препятствие, скала или бугор, снег не струился, а накапливался, образуя пока еще небольшие сугробы, обещавшие к утру превратиться в настоящие заносы. Лента шоссе, как и всякая горная дорога, не терпела длительного горизонтального положения, взмывая то вверх, то падая вниз с различной крутизной, поворачивая то вправо, то влево, со столь же разнообразной кривизной, рисуя замысловатые серпантины со звучными именами: «тёщин язык», «адова петля» и тому подобные. Видавший виды темно зеленый военный грузовик ЗИЛ-157, силясь, преодолевал эту кошмарную дорогу. Автомобиль резко замедлил ход перед очередным подъемом: в его организме, конкретно в коробке передач, что-то функционировало ненормально, потому водитель переключал передачи тяжело, со скрежетом, многократно перегазовывая. В кабине грузовика, благодаря подсветке щитовых приборов и рано наступивших, из-за низких снеговых туч, сумерек, царил полумрак. На сиденье теснилось трое, напряженный плечистый подполковник, постоянно всматривавшийся в дорогу, привалившийся к нему дремлющей головой капитан, и поминутно шмыгающий носом водитель, солдат-первогодок, в замасленном бушлате. Острое, словно обломок сухой сосны, колено капитана мешало водителю, касаясь рычага переключения передач.
– Николаич?! – с силой толкнул подполковник капитана, но в ответ услышал лишь сонное мычание.
«Ишь, дрыхнет и горя мало. Надо же умудриться спать в таком неудобстве и колодрыге», – неприязненно подумал подполковник и, плотнее запахивая полы шинели, пошевелил застывшими пальцами в юфтевых сапогах – противный холодящий ветер, проникая во все щели, немилосердно выстуживал кабину, несмотря на нудное гудение печки-обогревателя.
– Полегче, не газуй, переключайся заранее, а не перед самым подъемом! Сколько можно повторять! – тон подполковника выдавал его явное неудовольствие.
В ответ водитель недружелюбно покосился на колено капитана.
– Николаич! – на этот раз толчок внушительного подполковничьего кулака под ребра возымел действие – капитан очнулся. – Подберись, чего ноги расставил! – осуждающе выговаривал подполковник.
Капитан зевнул, потер глаза и подполковник, предвидя его желание досмотреть сон, вновь повысил голос:
– Кончай спать, не видишь, что на дороге твориться, а тут еще ты водителю мешаешь! Дома выспишься, если целыми доедем.
– Где мы? – капитан, подбирая ноги, невозмутимо поднес озябшие руки к чуть теплой струе воздуха, сочащейся из под ребер печки.
– Александровку проезжаем, сейчас на перевал полезем, – буркнул в ответ подполковник.
Слева в свете фар мелькнул памятник расстрелянным в 19-м году коммунарам. Машина, устало урча, пошла вверх по затяжному склону. Внизу осталось зловещее Александровское ущелье с маленькой речушкой и небольшой деревенькой, в которой не светилось ни единого огонька – видимо как всегда при сильных ветрах оборвало линию электропередачи и селение, находящаяся всего в трех километрах от мощной ГЭС, осталась без света. Вершина перевала. Отсюда открывалась картина, притягивающая даже много раз ее видевший глаз. Между двумя кряжеобразными сопками отчетливо вырисовывалось, освещенное многочисленными мощными прожекторами тело плотины, темное, расширяющееся книзу, кажущееся толстым, коротким, нисколько не напоминающее классический архитектурный образ плотины Днепрогеса. Гигантские «ступени» шлюзовых камер были затенены. От обоих концов плотины, карабкались по склонам сопок, а в дальнейшем предпочитая распадки, в разные стороны отходили опоры высоковольтных ЛЭП, обремененные грузом проводов…
