Ознакомительная версия.
Ждан впервые услышал такое от своего деда, который верил в это правило и ему следовал. И были у него и сын, и дерево, и написанные книги. Только вот где теперь то посаженное им дерево и что же там написано в его трудах по Древнему Востоку – в те книги никогда не заглядывал ни внук, ни сын, да и часто ли они вспоминали его самого, сурового и вечно чем-то обиженного человека, словно бы жизнь не приносила с собой ничего, кроме огорчений и бесконечных испытаний.
«Ну да, не было бы деда, не было бы и того самого дерева, не было бы нескольких написанных книг, не было бы ни меня самого, ни моего отца, – рассуждал Ждан. – Но ничего бы не изменилось в мире, также бы перешёптывались деревья на своём ветвистом языке и также бы жили, любили и дружили люди, не ощущая никакой потребности не только в суровом и вечно чем-то недовольном человеке, но и во мне и моём отце». Ждана всегда удивляла эгоцентричность и поверхностность тех людей, кто пытался самонадеянно выстраивать взаимодействие с окружающим их миром, вечно в нём что-то выискивая для себя и простодушно полагая, что всё вокруг только и существует разве что для их благополучия и самоутверждения. На самом же деле – человек в этом мире гость, причём гость не самый званый. Миллиарды таких гостей уже побывали здесь, не оставив о себе никакой памяти, поскольку всё оставленное и невзначай забытое ими принадлежит теперь другим, живущим после них, и почти никак не напоминает о прежних хозяевах. Ждан часто замечал как любознательные туристы, разгуливающие по Питеру, спрашивали его о чём угодно, только не о художниках и зодчих, меценатах и донаторах благодаря которым были сооружены соборы, построены мосты, возведены памятники и дворцы. Правда, иногда имена создателей намертво приклеивались к их творениям, только с прошествием времени читались они уже со строчной буквы и воспринимались совершенно иначе, имея мало общего с реальными людьми, жившими и творившими когда-то. Однако это не имеет никакого значения, так как любой труд души, сердца и разума не эхом памяти отзывается в чужой душе, а возрождается в ней заново, принадлежа уже только ей. И каким он будет теперь – этого не может предположить никто. Где-то Ждан читал, что человек в состоянии существовать без необходимого, но не может обходиться без избыточного, без лишнего и необязательного. Даже если больше ни на что не обращать внимания это свойство уже выделяет человека из остальной природы, для которой не имеют никакого смысла все достижения его гения, все прекрасные порывы его души, все его вечные поиски пути, ведущего к добру и справедливости. Природе чужда отвлеченная от извечной цепочки перерождений человеческая память, всякое обращение к которой, как и стремление противостоять стихии времени и небытия, встречает с её стороны жесточайшее сопротивление. Природа, непрерывно меняющаяся и неспособная вобрать в себя такую странную и непонятную характеристику, как вечность, неизменно противодействует человеку, принуждая его не смотреться в бездну, в которой не существует времени и где все величины неизменны и абсолютны. У людей же всё обстоит иначе, в любом человеческом творении, устремленном в будущее, неизменно проступают суровые черты вечности, чувствуется её волнующая глубина и слышится её завораживающий зов.
Когда Ждан думал об этом, ему вспоминались слова апостола Иакова о Боге и мире, а, вернее, о самом человеке и о противостоянии в его душе двух противоположных начал. Дружить с миром, утверждал апостол, значит враждовать против Бога. Играть в карты, собравшись тесным кружком, заходить с утра на почту, искать собеседника для пустого разговора – всё это можно понимать как дружбу с миром. Важно не вслушиваться в тишину, звенящую симфониями, не всматриваться в мерцание света и тени, таящее живописные образы, не вникать в то, о чём шепчет душа, проговаривая невнятные тексты, в которых то там, то здесь проступают едва уловимые смыслы и звучат шелестящие рифмы. Дружить с миром – значит отказаться от памяти, отречься от прошлого и оттого потерять будущее. Не знать, не вникать, не искать, не помнить, словно бы эта странная дружба не есть самая очевидная иллюзия, поскольку не бывает дружбы между сильным и бессильным. А может ли быть сильным человек, чья душа не принадлежит Тому, для Которого не существует времени и Кому подвластно всё предельное и абсолютное?
Ждан считал бессмысленной и эту вражду, и ненужной такую дружбу. Ведь совершенно необязательно одно должно исключать другое и наверняка существует путь их соединяющий. Путь к добру и справедливости, если всё же уместно писать эти слова через соединительный союз. Для Ждана это было неочевидно, так как добро и справедливость всякий понимает лишь применительно к себе, в то время как по крайней мере справедливость призвана иметь универсальный характер, да и вообще ей должно быть свободной от человеческой интерпретации и являться инструментом Того, для Кого не существует времени и Кому подвластно всё предельное и абсолютное.
Справедливость Ждан относил к разряду случайных величин, таких как, например, счастье, на которые человек повлиять не в состоянии и которые поддерживают хрупкое вселенское равновесие в какой-то иной плоскости, не пересекающейся с плоскостью человеческого бытия. Однако определить справедливость казалось ему ещё сложнее, нежели счастье, так как в отличие от последнего, видимая её часть всегда сравнительно невелика, точь-в-точь как у пресловутой замаячной дороги – всего-навсего какой-нибудь отдельный фрагмент, по которому очень сложно судить о целом.
Правда дорога, в этом отношении, являлась более предсказуемой: здесь было совершенно неважно насколько ты продвинулся вперёд, в начале ты или в конце пути – всё также блестит под твоими ногами перламутровой полосой её проходимая твердь, для которой безразлично всё то, с чем ты связываешь всякий свой шаг по ней – со счастьем, со справедливостью, с важностью и необходимостью своего пути, наконец. Невдомёк тебе, идущему, что для неё ты имеешь какую-то ценность лишь тогда, когда в твоей душе и в твоих мыслях она может увидеть себя как в зеркале и, возможно, что-то изменить в себе самой. И не тебе, идущему, что-то изменить в ней, изменить, влекомому своим обманчивым счастьем, ложно понятой справедливостью и руководствуясь неверным курсом своего жизненного пути.
Обо всём об этом, пожалуй, Ждану поведал застенчивый артист в чёрном фраке и широкополой шляпе или же нет – вошедший без приглашения настырный солнечный бог, а может, эти мысли принесли ему рассветные проникающие лучи, превращающие в ничто всё, за что так отчаянно цепляется наше воображение.
Ждан осторожно переступал через заросшие мхами дорожные разломы, невольно сожалея о разрушении того, чего ему так и не случилось понять, чего он даже не попытался изучить, исследовать и с чем ему так и не удалось вступить в диалог. А могло ли быть как-нибудь иначе? Воспринимая окружающее и стараясь его постичь, Ждан обычно наделял его своим собственным внутренним голосом, дарил ему частицу своей души, предполагая в нём такое же сознание, такую же способность воспринимать и мыслить, поскольку в противном случае, ни о каком контакте, ни о каком диалоге не могло быть и речи.
Дорога же, напротив, затягивала и подчиняла, казалась самодостаточной и независимой от человеческого произвола, и всё это несмотря на то, что Ждану удалось вмешаться в её существование, нарушив безукоризненное перламутровое полотно. Только кто может поручиться, что разрушая внешнее, непонятое и даже враждебное, мы в первую очередь не разрушаем сами себя? И возможен ли такой путь, на котором можно не мять травы, не губить цветов, не вытаптывать муравьиных троп? Возможен ли маршрут, не проходящий по чужим жизням, путь, без неосознанных и невольных разрушений того, что тебе не принадлежит и что от тебя не зависит.
Ждан отвёл глаза от новообразованных ветвистых трещин, в обнажившейся глине которых то там, то здесь уже взошли диковинные северные цветы, опирающиеся своими венчиками на нежнейшие кудрявые мхи и посмотрел вдаль, туда, где на бледно-голубом горизонте ещё сияла размытая перламутровая полоса.
– Разумеется, есть такие пути, но человек их никогда не выбирает. – Услышав свой голос, Ждан догадался, что с ним снова разговаривает море, ибо не было в сказанном ничего такого, что обычно вкладывают в слова люди – ни желания что-то доказать, в чём-то убедить или дать почувствовать справедливость произносимых фраз.
– Но как же пути святых, подвижников, пути праведников?
– Нет, это не то, о чём ты спрашиваешь. Проблема исключительного выбора существует лишь для невовлечённых. Её нет для выбирающих, и она не столь обособлена, как это может показаться со стороны.
– Тогда может сердце способно служить нам компасом для выбора своего пути?
– Не всегда, выбор пути нельзя доверять сердцу. Выбирай те пути, на которых можно хорошо рассмотреть то, что находится рядом, а не то, что позади тебя или впереди.
Ознакомительная версия.
