Ознакомительная версия.
Шеф и Таисия сидят в президиуме. Причем Таисия играет роль пресс-секретаря. Мне они кажутся артистами захудалого периферийного театра, которые угодили случайно в международный телесериал, или художниками заводской изостудии, получившими заказ всемирно известной галереи. Теперь у них никак не отнять возможности покрасоваться, дающей такие острые ощущения. Ответы шефа напоминают приёмы бездарного клоуна.
– Сколько у нас работает человек? На фирме работает 30132 человека. Нет, извините, 30131. Один рабочий на днях уволился.
– Разрешите, – спрашивает Сонька. – Правда ли, что в руководстве фирмы лишь родственники руководителей страны?
О чём спрашивает она? Она знает ответ на свой вопрос. Такой человек один – президент нашей корпорации.
– Неправда, – отвечает шеф.
Может, они сговорились или грядут какие-то изменения?
– А правда ли… – начинает Сонька.
– Неправда, – отвечает шеф мягко, и по спокойному виду Таисии видно, что вся острота обсуждения отрепетирована. Но смелость Соньки сбивает с толку и мешает другим задать действительно острые вопросы.
У шефа талант – умение совмещать приятное с полезным. Он любит беседовать. В его собеседниках – знакомые и друзья. Для них он – внедряющая сторона. Они от него зависят. При вопиющей дремучести и малограмотности он обладает бульдожьей хваткой, способностью брать встреченный барьер. Временами его заносит, и он оказывается в пустоте. Но вот опять катится его колесо, чаще по головам, оставляя позади отработанный контингент. Остаются проверенные, недрогнувшие. Он был пророком для них, присваивающим их ценности, в число которых входили женщины, привязанности, любовь. Так получалось, что их общением ставился вопрос об их собственной невостребованности и неспособности.
В жизни всегда есть свои обозники. И у лягушек есть такие, из тех, что не умеют завлечь и завоевать, и подстерегают самку к влекущему самцу, издающему сладостный призывный клич. Они способны имитировать зовущий крик, меняя тон. Так в человеческой практике привлекают жалостью, способностями, но не умеют удержать и согласны на всё, даже на треугольник в любви. Так и живут.
Шеф обладает настойчивостью, волей, способностью убеждать, но не со всеми выходит у него. Одних коробят его приёмы – «от сохи», других циничность отношений, но многие постоянно роятся вокруг него, как мотыльки у огня, влекомые и боящиеся обжечься.
Теперь в завершающей стадии был у него роман с красивой женой подчинённого, соседа по дому. Она уже была готова отдать ему всё, в чем до этого отказывала, и временами казалось, что и муж её, подчинённый шефа в курсе и сам склоняет её. Со стороны это выглядело ужасно.
С шефом невозможно бороться обычными методами. Он непрерывно смещает акценты, и, как боксёр, уходит от удара в сторону. Нырок и удары по воздуху. Представьте себе, Георгий Победоносец на коне с копьём. Удар, а дракон в сторону и копье в песок. И раз, и два мимо, и постоянно. Попробуй тут стать победоносцем. Приходится только болезни дракона ожидать или дожидаться его старости. А если дракон – бессмертный, и изменить историю могут только катаклизмы, что случаются только с периодом в 65 и 250 миллионов лет.
Червь неудовлетворённости постоянно ел меня. Я стеснялся своей исключительности, хотя вокруг упорно добивались её. Пускались в ход когти и зубы, хотя, как правило, политика «дал-взял» была и нежно-обворожительной. Использовалось хлебосольство, и вся семья участвовала в нём. Возможны были полезные навыки предложений.
– Вы не хотели бы отправить Петю в лагерь на каникулы, на всё готовое. Покататься на горных лыжах…
Кто бы не хотел? И это было невинной смазкой телеги «дал-взял», без скрипа везущей шефа.
А время шло. «Опять весна, трава, цветы, улыбки, и вам квитанции не надо… ни на что!». Тает и ноги мокрые, и весеннее брожение в крови. Возбуждение, принято считать, от особого строения воды, сохраняющей ледово-кристаллическую структуру. Вода действует на межклеточные мембраны – гистогематические барьеры, и тебе мерещится, что не всё ещё прошло, хотя опыт утверждает обратное.
Восьмое марта было днём обычных поздравлений, но с особым действом. Ребята из новой команды Маркина, вернувшегося из армии, разыграли спектакль, отдельское «поле чудес» с конкурсом отгадывания, где в роли участниц выступил отдельский женский пол – молодые женщины и девушки. Было смешно и весело, а, может, и ловко подстроено, но опередила всех Маша. Все знали, что у неё и новоиспечённого начальника Саши Маркина, моего бывшего подчинённого, завязался роман. Побеждая в ответах, Мария вышла в финал, а суперпризом был розыгрыш всех молодых достойных отдельских мужчин и ей как раз выпал именно Сашка Маркин. В конце концов их заперли в отдельной тёмной комнате, и когда они появились на свет, она ничуть не изменилась, а Сашка был белый, «как полотно».
Всё в этот день выходило ненавязчиво и с юмором и с неким запоздалым озорством, если учесть, что ребята были подмосковные и периферийные, то в целом получилось очень хорошо. Они, конечно, все учились в Москве, но вернулись под родительский кров, и здесь было их подмосковное родимое болото, где они продолжали жить по непуганым болотным правилам, что добавляло им уверенности в себе.
А между тем не спеша у всех на глазах разворачивалось новое действие. Мадам Таисия прибирала к рукам общее хозяйство, и, если честно, многое удавалось ей. Поминутно оглядываясь, действуя среди молний, она выбирала свой, в общем для неё верный путь. Конечно, он мог в любую минуту закончиться, но всё пока получалось у неё. Я в это время жил предчувствиями и нервами. Я даже ощущал ответственность за историю наших стран, за продолжение истории.
– Успокойся, – советовал Юра, – ты напуган.
– Я предчувствую приближение апокалипсиса, вот-вот появятся Гог и Магог…
– Или появились уже…
– Они придут с четырёх углов в возлюбленный город.
– Но их покарает небесный огонь.
Возможно, Юра как всегда прав, они появились уже, но задули огонь, и наступили ужас и темнота, а в темноте возможно всё.
Верно, «на всякого мудреца довольно простоты». Я Маше многое поручал. Близился полёт, и участились звонки по телефону. Ленился я, и посылал Машу в пустующий шефов кабинет, откуда велись междугородные телефонные разговоры. В последнее время я перестал ходить на переговоры, предоставив Маше телефон и весь переговорный политес: «Разрешите… Вы позволите мне сказать…», и она была этим счастлива. Даже экономистки видели: «У вас Маша прямо-таки расцвела». А ком проекта катился ближе к концу. Осталась заключительная зарубежная встреча, и тут прозвенел для меня предупредительный звонок. В числе приглашенных в Париж на заключительную предполётную встречу меня не было.
Не может быть. Я ведь руководитель работ этого направления и отвечаю за всё. В списке и Маша есть, и Таисия, и все рядовые исполнители и смежники. Маша – стажерка, а в списке она – чуть ли не первая. Но я и тогда не увидел подвоха. Подумал, какой-то сбой и больше об этом не вспоминал.
Последний телефонный разговор с французами мы вели с Машей по очереди. Сначала она, а за ней я. Она даже вышла из комнаты, а по окончанию вернулась и испуганно смотрела на меня. Я улыбнулся и отчего-то вспомнил с чем у меня ассоциируется её имя. Юра сказал: «такие машки бегают». Она смотрела вопросительно.
Впрочем бояться ей было нечего. Я лишь восстановил справедливость. Никого не выбросил, во всей истории увидел лишь досадный сбой, а не особый маневр. Я подключал к поездкам всех, доброжелательно. Это они затем свели международные контакты в узкую щель, в которую пропускали избранных.
Обилие подключившихся всё-таки пугало. Многие действовали как пыль и сор, тормозящие творческое начало. Когда-то на русско-французской ниве трудились Мечников с Пастером, Стравинский и Баланчин. И нам сам бог велел эту традицию продолжать, но околополётная шушера сводила дело к голому функционированию, и их глазами Париж смотрелся кормушкой, к которой слеталась голодная саранча.
Просмотрел я тогда исключительную способность Машки – холодно выжидать, чтобы вцепиться затем мёртвой хваткой, как делают это бойцовые собаки, и перебирая стремиться к горлу. Можешь трясти, мотать их тушку. Не поможет ничего. Они сделают своё.
Мы снова катим из аэропорта по Большим бульварам, беседуем с графиней Лизой – нашей сопровождающей до самой жалкой гостиницей «Золотая борона» на рю Сен-Антуан, выбранной из экономии. Светло и просторно, мне вспомнилось почему-то слово «сhasseur», которое, может, я неправильно произносил, а Лиза не понимала. Такие словечки были для меня пропуском в особый мир, созданный посмертной книгой Хемингуэя о Париже. Это была достойная книга и памятник ему и тем, кто донёс его послежизненные строки до читателя.
И были походы дневные и ночные. Всегда тесной группой сначала по Риволи и дальше по авеню Великой Армии до Дефанса, и когда Грымов с остальными ушли вперёд, Машка поколебавшись отправилась за ними, а мы остались в начале Дефанса на площади, где студенты в этот день окончания занятий по-щенячьи возились и падали в фонтан и мокрые насквозь были молоды и счастливы.
Ознакомительная версия.
