Ознакомительная версия.
Коган устало присел к столу и, сняв кожаную фуражку, пригладил волосы рукой.
– В монастыре, товарищ Садовский, было сорок пять монахинь. Настоятельница и казначея арестованы, сидят у нас в подвале ЧК, мы их допрашиваем. Все остальные монахини разошлись на жительство в город по квартирам.
– По квартирам, говоришь? А вот теперь подумай, товарищ Коган, что эти оставшиеся сорок три монахини делают в миру? Я, например, ни на минуту не сомневаюсь, что они ведут контрреволюционную пропаганду среди несознательного населения.
– Думаю, ты прав, товарищ Садовский, – опустив голову, сказал Коган. – Хотя мы пытаемся держать этот вопрос под контролем, но разве за всеми уследишь?
– Это верно, не уследишь. А ты еще подумай о том, товарищ Коган, чтобы их вообще в городе не было.
– Есть у меня мыслишка, как без особых хлопот уладить все это дело, – оживился Коган, ближе придвигаясь к столу, – могу поделиться.
– Нет, нет, товарищ Коган, не надо, – брезгливо поморщившись, замахал руками Садовский, – партия и так тебе доверяет. Действуй самостоятельно, а потом расскажешь. Считай это заданием партии, а уж каким методом ты его выполнишь – это не имеет значения.
28
Две монахини шли с базарной площади вдоль монастырской стены. Позади них понурив голову плелся Степан с большой корзиной в руках. Поравнявшись с монастырскими воротами, монахини повернулись к ним и осенили себя крестным знамением с поклоном. Когда они разогнулись от поклона, то с удивлением воззрились на нишу, где раньше висела икона Иверской Божьей Матери. Там теперь красовался красный плакат.
– «КТО НЕ РАБОТАЕТ – ТОТ НЕ ЕСТ!» – прочитала надпись на плакате монахиня, что была помоложе.
– Охальники, – проворчала пожилая монахиня, – это же слова святого апостола Павла.
– Может, они и Бога признают? – робко сказала молодая монахиня.
– Признают, жди – сердито сказала пожилая и повернулась, чтобы идти.
Степан, взявшись было за корзину, как бы нехотя заметил монахиням:
– Там, на воротах, вроде какой-то листок.
– А ну-ка, Степка, побеги посмотри, чего там, – попросила одна из сестер.
Степан подбежал к воротам, прочитал листок и, обернувшись к монахиням, радостно замахал им рукой, приглашая подойти. Сестры заспешили к Степану.
– Матушки, тут объявление, о том, что монастырь вновь открывают.
– Матерь Божия, – запричитали сестры, – читай, Степушка, читай вслух.
– «Сегодня в девятнадцать часов в трапезной монастыря состоится собрание всех монахинь, желающих открыть монастырь».
– Ой, батюшки, счастье-то какое, – всплескнула руками молодая монахиня, – прямо не верится.
– Никак Царица Небесная чудеса творит, – благоговейно перекрестилась пожилая монахиня, – раз уж здесь написано, так оно и есть. Пойдем предупредим остальных. Ты беги, Степка, к матери Иоанне и Сусанне, а затем обойди Пелагию, Зою и Игнатию, ты знаешь, где они живут. А уж там тебе и другие адреса дадут. Надо всех успеть предупредить.
И монахини, еще раз перекрестившись и обнявшись на радостях, разошлись.
29
В трапезной монастыря на составленных рядами скамьях сидели радостные и взволнованные монахини. Коган вошел бодрой походкой.
– Здравствуйте, гражданки монахини.
– Здравствуйте, – вразнобой отвечали сестры, вставая для приветствия навстречу Когану.
– Садитесь, садитесь, гражданки монахини. Все ли вы здесь собрались?
– Все, кроме матушки настоятельницы и сестры Феодоры, да еще послушница Валентина уехала к своим, в деревню, – ответила за всех регент хора монахиня Иоанна.
– Думаю, что с вашей настоятельницей и гражданкой Феодорой вы вскоре встретитесь, – обнадежил монахинь Коган.
Сестры обрадовано загомонили. А Коган подождал, когда наступит тишина, и продолжил:
– Советская власть решила вернуть вам монастырь, но вы также должны нам помочь.
– Чем помочь? Чем? – забеспокоились сестры.
– Успокойтесь, гражданки, это в ваших силах. Нужно выехать в одно село и поработать в поле на уборке урожая. Сами понимаете: Гражданская война, работников на полях не хватает. Ну, словом, все ли вы согласны?
– Согласны. Конечно согласны, – наперебой, радостно восклицали монахини. – А как же не согласиться. Нам лишь бы монастырь вернуть да снова Богу служить.
– Ну, вот и хорошо, – сказал, довольно потирая руки, Коган, – скоро прибудут подводы, и мы с вами поедем на пристань, а там – на барже по реке к селу. Прошу не расходиться. Можете здесь сидеть и молиться себе на здоровье.
Коган вышел из трапезной, за которой стояло двое красноармейцев с винтовками.
– Никого не выпускать до моего прихода, – приказал он и быстро зашагал к выходу.
Из-за дверей трапезной было слышно дружное и слаженное пение монахинь: «Царица моя Преблагая, надежда моя Богородице…»
30
Подводы с монахинями подъехали прямо на пристань, когда город погрузился в сумерки. Возле причала стояла старая деревянная баржа и буксирный катер. Монахини по трапу стали переходить на баржу.
Двое красноармейцев, Зубов с Брюхановым, направляли сестер к откинутому на палубе большому люку.
Монахини спускались по широкой и пологой лестнице прямо в трюм баржи. Брюханов освещал им путь фонариком.
В то время как монахини погружались в баржу, к пристани подбежал Степан. Красноармеец с винтовкой наперевес перегородил ему дорогу:
– Стой! Куда идешь? Не положено.
Степан отошел в сторонку и спрятался за ящики. Он достал бинокль и навел его на баржу. Увидев Когана и Зубова, вздрогнул и чуть не уронил бинокль.
Когда все сестры спустились в трюм, Зубов подвесил фонарик на крюк к потолку трюма и быстро вылез наверх.
Как только он оказался на палубе, крышку люка сразу же опустили. Зубов сверху навесил на люк большой амбарный замок и, закрыв его, отдал ключ Когану.
– Герметичность баржи проверили? – спросил Коган у Зубова.
– Какую еще герметичность? – удивленно переспросил тот.
Тут же он хлопнул себя по лбу.
– А, понятно. Все в полном ажуре.
Коган махнул рулевому-мотористу. Тот завел мотор катера и, стронув баржу с места, потащил ее вниз по течению.
31
Как только катер начал буксировать баржу от причала, Степан побежал к берегу, где стояла лодка.
Он вытащил из-под пирса спрятанные весла, отвязал лодку, оттолкнул от берега, запрыгивая в нее на ходу. Быстро вставив в уключины весла, Степан направил лодку в сторону удалявшегося катера.
32
В трюме баржи царил полумрак, так как фонарик был не в силах осветить все огромное пространство баржи. Сестры, сбившись в кучку, испуганно оглядывались кругом. В носовой части баржи на соломе они заметили двух женщин. Одна из них сидела, прижавшись к борту баржи, а другая лежала возле нее, постанывая.
– Кто вы? – в страхе полушепотом спросила одна из монахинь.
– Я ваша игуменья, сестры мои, – ответила сидевшая женщина.
Монахини с радостными криками кинулись к матушке настоятельнице.
– Тише, тише, сестры, мать Феодора умирает.
Услышав такое прискорбное известие, монахини заплакали.
– Сестры мои, не время сейчас плакать, а время молиться.
Повинуясь властному голосу игуменьи, сестры умолкли.
Вдруг одна из монахинь вскрикнула, а за ней еще несколько сестер.
– Вода, здесь проходит вода.
– И здесь, и здесь вода, мы все потонем!
– Матушка игуменья, что делать? Нам страшно.
– Молитва прогонит страх, не бойтесь, с нами Христос, – как можно ласковей произнесла игуменья, – сестра Иоанна, задавай тон, пропоем псалом «На реках Вавилонских».
Под сводами темного трюма раздалось благостное и жалостливое песнопение: «На реках Вавилонских, тамо седохом и плакахом…»
Песнопение преобразило сестер. И хотя по их лицам продолжали струиться слезы, это уже были слезы молитвенного умиления, а не страха.
33
Буксир, ритмично чавкая мотором, проследовал вдоль товарной пристани, и вскоре огни города скрылись за поворотом русла реки.
Коган курил на палубе папиросу, вглядываясь в темноту заросшего кустарником берега.
За штурвалом стоял тот самый матрос, что особо отличился при изъятии церковных ценностей. Синяк у него уже прошел, и он был исполнен гордости за оказанное ему доверие. Покосившись на Когана, матрос обратился к нему:
– А угостите-ка, товарищ комиссар, папиросочкой.
Не глядя на матроса, Коган достал портсигар и, щелкнув крышкой, протянул его. Матрос ловко подцепил папироску, на мгновение замешкался и подхватил вторую.
– Благодарствую за табачок.
Комиссар, ничего не отвечая, молча захлопнул крышку портсигара, сунул его в карман, продолжая в задумчивости смотреть на берег.
Матрос, попыхивая папироской, самодовольно поглядывал на Когана, как бы говоря: «Что бы вы без меня все делали?»
На палубе самой баржи сидели двое красноармейцев: Брюханов и Зубов, прислушиваясь к песнопению, доносящемуся из трюма.
Ознакомительная версия.
