– Фамилия и звание?
– Шикльгрубер-Гидлер. Ефрейтор Первой роты Баварского резервного пехотного полка.
– Опасность гангрены миновала, – сообщил врач. – Как самочувствие и настроение? Наверное, сильно скучаете?..
– Я не знаю, что такое скука.
– Он все время читает, – наябедничала Паолина. – Даже по ночам.
– Это зря, – пожурил врач. – Сон лечит. Сокращая его часы, вы лишаете свой организм необходимой энергии выздоровления.
– Я уже выздоровел, – сказал Шикльгрубер. – И хочу в окопы к своим товарищам.
– Окопы скоро зароют и на их месте разобьют клумбы с цветами.
– Именно так, господин профессор. После нашей победы и безоговорочной капитуляции противника!
– Этот вопрос, кажется, будет снят с повестки дня…
Гидлер удивленно посмотрел на доктора.
– Вы разве не читали сегодняшних газет?
– Их не хватает на раненых, – сообщила Паолина. – И я приношу газеты после того, как с ними ознакомится лечащий персонал.
– По-видимому, будет заключен мир. Без победы и поражения. Проведены сепаратные переговоры в Финляндии. Наши жертвы могут оказаться напрасны…
Гидлера будто ударили по лицу хлыстом. К такому обороту дел он не был готов. Поражение в войне или победа толкали бы к активным действиям, его действиям. Но средний вариант предполагал полную бессмысленность дальнейших мероприятий. Тепленький средний вариант, где нет унижения или торжества… Нет! Со средними чувствами жить невозможно! С ними живут только сытые бюргеры, размн жающиеся как крысы и не имеющие представления о Вагнере, Гете, о всей той лучезарной и ослепляющей громаде, которая скрыта внутри германской культуры. Если этот дух сейчас не освободить с помощью победы или поражения, то он пролежит под спудом, сгниет там вместе с бюргеровскими драными носками!..
Ефрейтор почувствовал головокружение. Побледнев, он пошатнулся и сел на стул, быстро подставленный под него Паолиной.
Врач равнодушно пощупал пульс.
– Накапайте ему валерьянки, – приказал он. – Нельзя быть столь впечатлительным, мой молодой друг!..
…Он вышел из перевязочной на ощупь, как ослеп-ленный Эдип.
Если сепаратный мир состоится, то реконструкция Берлина под его усыпальницу сделается невозможной. Как и военные подвиги. Германия не выполнит своей исторической роли – быть катализатором ре-волюционно-мистических изменений во всем западном мире. И мне, скорее всего, придется снова стать копиистом. Цветочки в вазе, глупая натурщица с голой грудью, мелкие волны в мутном Рейне… тоска! Нужно попробовать стать великим писателем. Создать, например, нового «Фауста», имея в виду собственную жизнь. А потом застрелиться, как Вертер. Но кто оценит мой добровольный уход? Найдется ли в мире хотя бы одна любящая душа, что засвидетельствует: да, это был великий человек! Но раскрыться его величию помешало национальное предательство. О, если бы вместе с пулей в собственное сердце можно было бы уничтожить всю Германию!.. весь этот мир с его толстыми детьми, распутными матерями и опухшими от пива отцами, храпящими, как водосточные трубы во время дождя?! Позднее его лучший друг-авиатор скажет: десять бомб – на врага и одну – на Берлин, самую большую… После нее – только чистое поле и легкий свежий ветерок!..
Выжженный дотла пустырь, дающий шанс новой неизвестной жизни… Какая простая и возвышенная мечта!
Его трясло, как в детстве, когда отец укладывал его на деревянную скамью, расстегивал свой ремень, пахнущий затхлостью, и махал им над головой сына перед тем, как ударить по мягкой филейной части…
Нервы! Он никогда от них не вылечится.
…Газета выпала из рук Владимира Ильича.
– Это что такое?!
На него невозможно было смотреть. Кровь бросилась в голову, глаза налились ядом вперемешку со слезами. Он стал похож на разъяренного калмыка, которому вместо кумыса налили пустого кипятка.
– Говорят, это бразильский кофий, – сказала Надежда Константиновна.
– Говорят, что боженька с неба спустился. И накормил одной селедкой целый полк. А здесь – еще фантастичнее, – Ильич имел в виду утреннюю газету, но Крупская этого не поняла.
– Партия экономит на всем и покупает кофий с цикорием.
– Почему?
– Потому что нужны средства на вооружение рабочих.
– Пусть вооружаются рогатками. Революция отменяется, – горько сказал Ильич.
Самое худшее, то, что виделось ему в кошмарных снах, произошло и навалилось, как раненый медведь на беспечного охотника.
– Слава Богу! Теперь я спокойна, – сказала Крупская.
– Что вы спокойны? О чем вы спокойны?.. – набросился на нее муж. – О том, что мы останемся без работы?
– О том, что мы возвратимся обратно в Цюрих. К настоящему кофию.
– Дудки, – сказал Ленин. – Кофию нам не дадут и в Цюрихе. В кредит, во всяком случае. А без кредита я его пить не буду!..
В его голове, как молния, промелькнул сюжет: партия разбегается на следующий день после подписания мира с немцами. Кассу присваивает себе Ганецкий или тот, кто имеет к ней доступ. Он сам идет работать к богатому Парвусу в качестве мажордома. Потом убивает его, чтобы завладеть деньгами. Но их не оказывается, в сейфе лежат лишь закладные и просроченные счета. Его арестовывает полиция. А из Америки Лев Давидович пишет Ильичу секретное письмо: «Допрыгались! А я ведь вас предупреждал!..»
– Вы погодите… Нужно во всем разобраться… Вечно вы танцуете без музыки!..
Крупская приставила к носу очки и начала читать первую страницу непролетарской газеты «Живое слово», которую Ленин предпочитал пролетарским. Он бы читал в России немецкие, если бы они были. Всевозможные «Правды» и «Голоса рабочих» он просматривал как повинность, чтобы знать, в чем ошиблись товарищи и где они оступились.
– Но ведь переговоры лишь начались… – робко подала свой голос жена.
– Но ведь начались же!
– И что же? Может, они продлятся месяц, а то и целый год… И потом, вы сами все время пишете о мире и окончании войны. Это значит, что царь стал вашим союзником.
– Я пишу о мире, когда большевики возьмут власть. Но не ранее!..
Нужно играть на опережение! – мелькнуло в голове Ленина. – Пока они там телепаются, захватить почту и телеграф. Великолепненько!.. Царь возвращается в Царское, а там вместо его дворца – приют для инвалидов!..
– А почему они договариваются в «Socie 1 te 2 » , в нашей штаб-квартире?
– По незнанию.
– По куражу, – не согласился Ленин. – Они издеваются над нами!
Вот я и нашел, что меня взбесило. Гостиница!.. Это надо же – залезть в наш угол, когда у них полно своих! Ведь это какой-то знак! Важный знак. Но что под ним? Зловещий айсберг или грязная весенняя жижа?
– …Сахарку не найдется? – спросил Михаил Иванович Калинин, появляясь в дверях с закопченным чайником.
Весь он был домашний и свой. В бороде запутались крошки черного хлеба.
– Вприкусочку или рассыпной? – спросил его душевно Ильич.
– А какой есть, – сказал Михаил Иванович.
– Тогда получите!..
Ульянов сгреб его в охапку и выставил за порог. Чайник ударился об пол и покатился прочь с железным стуком.
– Я ему голову оторву! – пообещал Ленин, закрывая дверь на замок.
Гостиница. Политический символ. Чего? Подпольной борьбы и подпольного подвига. В ней расположились два европейских монарха. Две реакционно-поли-тических твари. Зачем? Чтобы возглавить революцию!.. – жахнуло в его голове.
– Они просто заняли нашу крепость, показывая свою власть, – сказала Крупская, откладывая газету. – Так ведут себя дети. Серьезные политики встречаются во дворцах.
– Но петух уже прокукарекал. Дождичек прошел, и грибы не только народились, но и зачервивели…
При чем здесь грибы? Зачем я ей сказал про грибы? Я ведь не отличу сыроежку от мухомора. Нужно провести срочное заседание ЦК. Кто сейчас в городе? Зиновьев? Хорошо. Он поддержит всё, что я предложу. Сталин? На него надежды мало. Будет молчать и курить трубку. Бывший главный редактор «Правды»… Курам на смех! А ведь знает, паразит, что я не курю!.. Ни одного дельного человека, кроме меня, ни одного некурящего!.. Троцкий! Он не курит. Где он?..
– Арестован в Галифаксе, – ответила Надежда Константиновна, залезая вовнутрь его головы.
– Нужно кооптировать его в члены ЦК, и как можно скорее.
Этот сможет. Но где его взять? Он даже не большевик. Чепуха!.. Примем и наградим неподъемным делом. Этим и потопим.
– Будем спешить, – произнес он вслух. – Вчера рано, а завтра поздно.
– И завтра – рано. Вообще рано. Вы не находите?.. – спросила жена.
Ленин пожал плечами.
А про себя вдруг подумал: Революции не будет. Какая радость!..
Глава пятая Революция будет!
По возвращении в Царское Село кто-то бросил в его кабинет гранату. Она не разорвалась, слуга сгреб ее веником в железный ковш и на вытянутых руках вынес во двор. Возникал вопрос – а взрываются ли русские гранаты на поле боя? Ответа не было, и это одно подтверждало правильность начавшихся сепаратных переговоров. Нужно было заключать мир как можно скорее. Уже в поезде государь решил, что подпишет мир на любых условиях. Теперь должны были работать дипломаты и опытные переговорщики, которых не было. Имелись политики. Была пена на губах, налитые кровью глаза, клятвы верности России. А если составить делегацию из представителей всех политических партий, представленных в Думе? Милюков, Родзянко, Гучков, Шульгин, Керенский… Должна ли быть оппозиция? Например, социал-демократы и эсеры? Я их совсем не знаю, особенно большевиков. Последние, впрочем, и не представлены в нынешней Думе. Возглавит делегацию премьер-министр князь Львов, с которым у меня – один холод и ничего не значащая формальность. Дума сформировала правительство за моей спиной, и я обижен. Но эту обиду нужно скрывать, а не выставлять напоказ. И что это будет – разные политические партии в одной делегации? Все передерутся, а Вильгельм поймает в этой мутной водичке свою крупную рыбу. Боже мой! До какой же дичи дошла моя бедная страна! И кто ее до этого довел? Я!.. Аз есмь, Господи!..
